Эпизоды безразмерной жизни. Роман

Всем без исключения людям, которых я встретила в жизни, с благодарностью посвящаю.

Фиолетовый чёрт Ванадий Крылохвостый всегда летал по ломаной линии. Тем самым он выражал свою лояльность к летучим мышам и вообще к инакоустроенным. В результате над ним усыхало всё сообщество — и продвинутые, и отморозки.

Но иногда широкомыслие Ванадия действовало.

Фея Ляляка Винтоногая влюбилась в него, когда впервые побывала в Лектории, ибо чёрт Ванадий преподавал.

Провозглашая мысли, он гремел:

— Будьте лояльными всеобъемлюще! Вбирайте! Исторгайте! Вбирая и исторгая, мы всё получим и всё отдадим миропорядку в широком значении. Всё употребим на высшие цели! И на бытовые, как разновидность высших.

Кругом насмешничали, скрипели и вякали, но фея Ляляка была вне себя от его фиолетовых рогов, динамично, в стиле барокко, устремляющихся по диагонали.

На закате она так трепетала, и такое, тем самым, производила дуновение, что с пирамидального туловища её подруги, феи Матины Чудогубой, облетело почти всё серебряное напыление.

— Он — океан лояльности! Он всех приемлет безотносительно! Он все сведения знает! Он утончённый! ‑ восклицала Ляляка.

— Прекрати! — прикрикнула на неё Матина, — Смотри, что наделала! Всё посеребрение сдула! Я теперь, по твоей милости, голотелая, как отображение червяка! Теперь опрыскивай меня.

Ляляка отделила от туалетной гирлянды отображение спрея и принялась обильно опрыскивать подругу.

Матина ворчала:

— Экономнее. Не хочу лишний раз обращаться к чёрту Аргентуму. Он меня за одноразовый спрей заказами завалит и капризами замучит.

— Как ты считаешь, у меня с ним получится? — прошелестела Ляляка.

— Со Светлотелым? — Матина удивилась, потому что на всём Уровне Отображений не было ни одной феи, которая хотя бы раз излучалась с Чёртом-Мастером Аргентумом Светлотелым. Все знали: излучаться с кем бы то ни было, даже с феями — ниже его достоинства.

— Нет, конечно! — фея Ляляка отрицательно качнула полукруглой головкой, мило обрамлённой сложноизвитыми локонами. — Я имела в виду Ванадия. Профессора.

— Ах, с ним… С ним получится. Он-то обычный чёрт.

— Ванадий Крылохвостый не чёрт…

— А кто?

— По статусу, он, конечно, чёрт. Но лишь по статусу. Он столь широкомыслящий! И совсем лишён житейской приземлённой практичности.

— У тебя все лишены. А потом начинается: «Как он посмел использовать дуновения моих вдохновений, чтобы заводить семейный автобус-ветряк? Как он мог забавлять свою бездуховную чертовку моими эксклюзивными Цветочными Ритмиолами?!» Кстати, у Ванадия Крылохвостого тоже есть и супруга, и чертенята. А его дача расположена не в отображении крапивной тени, как у большинства, а в Элитном Пространстве «Запредельное», где живут именно что житейски-практичные. Зомби, которые выполняли на Крылохвостовской даче землеройные работы, рассказывали, что у них там бассейн с тройным расплавом, а в гараже — не обычный ветряк, а многолопастной. И да будет тебе известно, что старший чертёнок Крылохвостых обучается не в зачуханом Лектории, где ты подцепила его папашу, а в Оксфорде. Прикинь, дурашка, почём нынче Оксфорд для наших… Туда же, со временем, определят и близняшек. Мне Крылохвостиха рассказывала, пока я ей моделировала бижутерию на копытца.

— Это всё равно не существенно! — вскричала Ляляка. — Ты не представляешь, как он излучал на меня!

— Почему, представляю. Чёрт, кроме, конечно, Аргентума, никогда не откажется поизлучать на фею.

— Он не просто излучал! Он излучал с проникновением в сущность!

Ляляка затрепетала.

— Уймись, а то опять с меня облетит посеребрение! — проворчала Матина.

…Как всегда по вечерам, подглядывал Гелий Многобрюхий, пунцовый чёрт, курирующий краски заката, с оранжевой чёлкой между округлыми рожками и полным набором ажурных животов всех калибров.

— Убери от меня харю, дармогляд! — сорвалась на него Матина.

— При чём тут ты? — колыхнув животами, осклабился Гелька. — Я любуюсь на твою подружку.

Он жарко озарил Ляляку оранжевым лучом.

Матина разъярилась, схватила отображение швейной машины, чтоб садануть Гельку по пышущим животам. Гелька хрюкнул и зарылся в облако.

Фея Матина Чудогубая сложила губы в кривой треугольник.

— «Причём тут ты!» — передразнила Гелия. — Он вёдрами таскал бы мне закатные коктейли, лишь бы я для него иногда губами подёргала. Он бы всё мне тут сделал!

Ляляка удивилась, ибо Внутреннее Пространство Матины Чудогубой было полностью обустроено и заполнено до предела. Многочисленную утварь она объединяла в гирлянды, которых было так много, что посещавшим приходилось лавировать, напрягаясь.

— Похабные черти мне не нужны! — продолжала Матина. — Я фея интеллигентная.

— Завтра у Ванадия опять лекция. Умоляю, погадай!

Ляляка затрепетала.

— Аккуратней. Не задень гирлянду периодики. Я по семь дней распушала отображение каждой газеты! А ты даже не заметила, что у меня новая гирлянда. Видать, рога любимого всё собою заслонили.

Ляляка смутилась, потому что пред её внутренним взором действительно стояли рога Ванадия, ну и, конечно, его крылохвост — веерный, плотный, многоцветный…

— Ладно уж, погадаю, — Матина улыбнулась, скомпоновав губы в два овальчика. — Попей сначала нектареллы. Вот тебе новая чашка с рисуночком. Обрати внимание: простое отображение, а смотрится, как оригинал! И я попью.

Третьим пальцем, самым рабочим из восьмидесяти пальцев левой руки — фея Матина отделила от гирлянды с питьевой посудой отображение чашки, расцвеченной волнистой полоской, и принялась степенно доить в неё традесканцию. Потом подоила для себя — в отображение российского коллекционного стакана с редкостным дореволюционным дефектом.

Питание Ляляку сейчас не интересовало: она жаждала гадания. Но торопить Матину бессмысленно: всё равно заставит ждать.

Наконец Матина допила.

Карты у неё были подлинные. Все поражались, что у феи есть такая вещь. Удивлялись: «Неужели кому-то положили в гроб колоду карт?» Видимо, да. Иначе подлинник не приобретёшь. Доступ в захоронения имеет только чёрт Феррум Клинозубый. Он их и подарил Матине. Она всех уверяла, что этими картами он расплатился с ней за прочнофактурный комбинезон, но ей не верили, потому что Феррум Клинозубый имел столь жёсткие телесные сочленения, что даже прочнофактурная одежда не выдерживала. Да он и не носил никакой одежды, кроме летательного плаща на каркасе, чтобы с телом не соприкасался. Все считали, что Матина получила карты за то, что излучалась с Феррумом. Сообщество, конечно, её осуждало, однако, погадать каждый умолял.

Матина расшвыряла карты по отображению антикварного комода.

— Тридцать шесть карт четырёх мастей, — забормотала она, — скажите всю истинную правду: что ожидает в судьбе фею-дурочку Ляляку Винтоногую, будет ли у неё хоть с кем-нибудь полноценное излучение? Перевернись четыре раза, свиристелка!

Ляляка, которая замерла, зависнув над комодом, послушно начала переворачиваться. Это было болезненно, потому что она то и дело напарывалась на отображения иголок, ножниц и ходовой части швейной машины.

— Так… — Матина сосредоточенно пошлёпала губами. — Трефовая дама… Это чертовка Зи-Зи, жена твоего Ванадия… Лежит в злобе. Интересно… Тот же расклад был, когда я вчера ей гадала. Так… Вышли все четыре короля: значит, ни одного верного… С Ванадием будет у тебя, как со всеми остальными: разочаруешься и пошлёшь, куда подальше.

Ляляка расстроилась, журила себя: «Не надо было всё Матине раскрывать. Она плохие сведения даёт…»

Матина продолжала:

— В главном раскладе легла шестёрка. Дорога. Притом, дальняя. Похоже, не избежать тебе миссии. Может оно и лучше, чем разозлить Крылохвостиху.

Ляляка почувствовала, как от отчаяния резко свинтились ноги. Миссии все боялись. Да и как не бояться, когда неизвестно, что там происходит? Но сейчас дело было не в боязни. Отбыть туда, где нет Ванадия! О, это наихудшее!

Она едва слышала, что говорит Матина, гадая:

— Пиковая дама… Это твоя мать. Рядом легла чёрная семёрка! Смотри, как бы твоя мать не растворилась! Слетала бы к ней. Но я тебя знаю: с утра пораньше упорхнёшь в Лекторий навязывать свою вдохновенную личность очередному куркулистому чёрту. С тобой всё ясно. Разложу-ка на себя.

Специальной палочкой Матина перемешала карты. Зашептала:

— Тридцать шесть карт четырёх мастей, скажите всю истинную правду: что ожидает фею Матину в её судьбе, будет ли у неё пауза от заказчиков, будет ли у неё время изучить всю периодику.

— Как ты будешь изучать периодику? — удивилась Ляляка. — Ты ж не умеешь читать!

— Зачем мне читать? Я интуитивно чувствую слова. И не мешай, эгоистка. Я на тебя погадала — теперь хочу погадать на себя.

Сложив губы розой, Матина с опаской переворачивала карты.

— Кто это выскочил? — прошептала она, увидав курчавого короля треф.

— Это чёрт Барий Прямоногий! Я уверена! — вскричала Ляляка. — Разве он мог забыть твои уникальные губы?

— Действительно, он… Только он мне не нужен. Губы аж сводит от злости, как вспомню его враньё, будто он принц! Я больше не намерена разбазаривать время на лживых чертей!

— О чём ты говоришь! Наше время безразмерно! Конечно, есть теоретическая вероятность раствориться, но это случается редко…

— Редко, да метко… — буркнула Матина.

— Смотри! — вскричала вдруг Ляляка, — Девятка легла прямо на него! И туз треф вышел! Он здесь, с любовью! У входа на твоё Внешнее Пространство! Слышишь? Это его цокающий призвук!

Матина резко вспорхнула, выдернула из гирлянды выполненных заказов саморастягивающееся покрывало. Эффектно задрапировалась. Объёмность её пирамидального тела настолько усугубилась, что Ляляке не осталось места, и ей пришлось покинуть обиталище подруги.

* * *

Не в пример Матине, Ляляка небрежничала на своём Внутреннем Пространстве. Спала без ложа, прямо в напольной зоне рядом с отображением комнатной розочки, из которой питалась, но не доила её, как Матина свою традесканцию, а пила нектареллу прямо из цветка. Получалось немного, но ей хватало. На её Пространстве не было почти ничего: только отображение этой розочки и несколько сувениров, зависающих, как попало. Среди прочих — шесть подлинных цветных бисерин — подарок Феррума Клинозубого. В начале их взаимоотношений её восхищало, что Феррум так великолепно разбирается в аксессуарах, но его сверхжёсткие излучения травмировали, поэтому Ляляка вскоре отказала ему. Был и ещё один сувенир: защёлка для летательного плаща. Когда Ляляка и Чёрт-Красавец Барий Прямоногий увлеклись друг дружкой, они обменялись защёлками. Барий — поскольку был небрежен — дал Ляляке необработанную защёлку, которая при ношении карябала закрылки. Без употребления эта вещь тоже доставляла неудобства, ибо тяжело зависала. Но Ляляка терпела: она никогда не выбрасывала сувениры. Излучать на Бария было легко и приятно. Но сам он излучал скудно. Расстались они вот почему: как только Ляляка начинала исполнять для него свои Ритмиолы, он засыпал. От обиды она стенала, и это пробуждало Бария. В конце концов он не вынес нежелательных пробуждений и переместился на Пространство Матины. Но вскоре покинул и Матину. И тоже из-за дискомфорта: её заказчики мешали отдыхать, да и тесно у неё ‑ только расправишь ноги, как сорвётся какая-нибудь гирлянда и нарушит отдых. Его переманила к себе Фея Сабатина Крупноглазая. Лишившись Бария, Матина страдала, из гордости скрывая страдания за всяческими резкостями. Но Барий вскоре к ней вернулся. Ляляка безмерно обрадовалась за Матину, но огорчилась за Сабатину. Все три феи дружили до того, как в их жизнь замешался Чёрт-Красавец Барий Прямоногий. Матина с Сабатиной поссорились из-за него, но Ляляка по-прежнему дружила с обеими, потому что не переживала когда Барий от неё ушёл: ей и самой больше не нужен был тот, кто засыпает под её Ритмиолы. Да, Ляляка огорчилась за Сабатину, но не так сильно, как за Матину: Сабатина меньше подвержена страданиям, благодаря превалирующей рассудительности. Для неё соизлучение — отнюдь не слияние чувств, как для Матины, и, тем более, не всеохватное взаимное проникновение, как для Ляляки, а всего лишь экстраудовольствие… Питаться не хотелось. Нектарелла, которой её угостила Матина, ещё насыщала. Ляляка зависла полу вертикально в позе пассивного бодрствования и принялась смаковать предстоящую встречу. Она перехватит Ванадия на перелёте… О, она слышала, как некоторые насмехаются над его манерой перелетать… Но что они все понимают! Он вдохновенно перелетает! Он метит Общее Пространство узорной траекторией! Он балетно перелетает!

«В общем, я его перехвачу, — мечтала Ляляка, — мы полетим вместе: плащ — к плащу, закрылок — к закрылку и будем излучать прямо в полёте, сначала понемножку, потом сильнее и, наконец, на полную мощность, непрерывно, синхронно…»

Она заснула, и ей привиделся кошмар.

…Её вели растворять. Присутствовали все знакомые, но с изменённой внешностью. Гелий Многобрюхий вышагивал в облике пунцовой свиньи; Феррум Клинозубый ехал самоходным экскаватором; Барий Прямоногий плыл перламутровой туманностью; Матина в униформе доктора наук ругала Ляляку за глупые помыслы; мать Ляляки, фея Марлита Гладкорукая, изображавшая движущийся соляной столбик, не переставая говорила, что и сама скоро растворится. Ванадий явился со всей семьёй. Даже его старший сын специально прибыл из Оксфорда и выглядел, как физический человек. Жена Ванадия, наряженная топ-моделью, несла дизайнерский букет. Рукой в перчатке с дырочками для когтей, она выщипывала из букета фиолетовые лепестки, напоминающие по форме рога Ванадия. Собственно, этим букетом и был сам Ванадий. Его Сыновья-близняшки, изображая шмелей, грубо рылись в цветках. Быстро и охотно всё общество продвигалось к месту, где должно было произойти растворение Ляляки. Но вот впереди показалось жерло, из которого бурно извергался растворитель. Извержения не ожидали и впали в смятение, потому что одно дело — толкнуть беспомощную фею в жерло, когда оно в спокойном состоянии, а растворитель на глубине, и совсем иное дело — самим попасть под извержение.

Пробудившись, Ляляка поняла, что проспала полёт Ванадия на лекцию.

* * *

Лекция уже происходила. Пристыженная опозданием своим, Ляляка порхнула на самую дальнюю подставку.

Грозно вскинув крылохвост, Ванадий гремел:

— Бывают отображения, и бывают псевдоотображения. Бывают подлинники, и бывают псевдоподлинники. Бывают феи, и бывают так называемые феи. И для объективности своей — провозглашу: бывают черти, и бывают псевдочерти, горе-черти, то есть бывают такие черти, что лучше бы никаких чертей не было. Так преодолевайте минимальность! Взвивайтесь в максимальность! Это и вас касается, молодёжь.

Замечание Ванадий адресовал в напольный уровень. Там, сидя на корточках, монотонно фыркали зомби молодого возраста и с ними — взрослый зомби Гурб, который ещё и свистел носом.

— Кому неинтересно, можете отправляться на миссию добровольным порядком! — взорвался Ванадий. ‑ Я тут никого не заставляю! Тем более вас, отморозки тухлые. Особенно, Гурб, тебя. Ты должен многократно стыдиться поведения своего, руководителем грунторойных работ будучи!

От гнева лицо Ванадия переокрасилось в тёмно-зелёный колер.

— Можете покинуть! Я не дорожу таким отребьем… — он вдруг смолк, ибо узрел Ляляку, которая нежнейше на него излучала.

— Слушатели тогда бесценны, когда и если излучают, — почти пропел Ванадий. — Им лектор готов сообщать не только сведения, но и ощущения свои! Особенно хороши ощущения, когда чувствительная фея об руку с продвинутым чёртом взвиваются в максимальность, когда они, взаимно излучая, закрылок — об закрылок, летают…

— Пока жена не знает, — тявкнула злыдня Гава.

Ванадий навёл на неё глазницы и так нагнул голову, что получилось, будто его рога грозят. От испуга у Гавы съёжились щупальца.

Ляляка ликовала: их мечты совпали! Значит, будут взаимоотношения, сладостные высокой сладостью! Конечно, выпад Гавы был неприятен и даже затруднил Ляляке излучение, но незначительно.

Ванадий, тем временем, возвратил лицу фиолетовость и мощно завосклицал:

— Бывают зомби, и бывают вонючие отморозки; бывают злыдни, и бывают похабные шавки! Да, зомби призваны возиться на грубых работах, но ведь смотря как возиться! Да, злыдням свойственно язвить злобою, но смотря кого! Выбор! Выбор! Выбор! Вот что возводит в максимальность! Вот что низводит в минимальность! Вбирайте максимальность! Исторгайте минимальность! Вбирая и исторгая, вы улучшите Мироздание. А не ухудшите.

Ванадий завершил.

Насмешливо вякая, слушатели пихались на выходе из Лектория.

Только Ляляка не покидала своей подставки. Пронаблюдав, что слушатели удалились, Ванадий неспешно развернул хвост, преобразив его в небывалое крыло.

Приближаясь, спросил приятно:

— У вас есть ко мне вопросы?

Ляляка растерялась. Она безотрывно смотрела на его уникальный крылохвост.

— Вас заинтересовала моя ментальность или телесная конструкция? Или — конкретно — хвостовая часть? — излучая мелкими дозами, спрашивал Ванадий.

— Да, — глупо ответила Ляляка.

— «Да» первое, «да» второе или, быть может, «да» третье?

Ванадий приблизился вплотную. Фиолетовая щёточка его пружинистых волос при движении отливала зелёным:

— Не стесняйтесь, — его крылохвост щекотал ей ноги, — у вас предельно выразительные бёдрышки, такие закрученные, завинченные… Вы так приятно излучаете… А я сильно излучаю?

— О да!

Ванадий поиграл глазницами. В них, оказывается, было намного больше слоёв, чем казалось издали. Глазницы втягивали…

— Эх, поизлучался бы я с тобой как следует, да не могу, — протяжно вздохнув, проговорил он. — За неоговоренный поздний прилёт супруга может попенять и огорчить. Но завтра, причину изыскав, задержусь, и тогда поизлучаемся всласть.

Он снял с отображения крюка добротный летательный плащ, надел, досконально защёлкнул каждую защёлку. Кончиками рогов подтолкнул Ляляку на выход.

— Лети, излучалочка! — шепнул он. — А я потом. Чтоб не совсем вместе…

«Завтра опять его увижу! — мечтала Ляляка. — За ночь сочиню Ритмиолы Фиолетовых Люпинов, в честь его изумительного окраса. Он восхитится и будет со мною, преодолев обстоятельства!»

* * *

Жена чёрта Ванадия, чертовка Зи-Зи, отнаблюдала домашние работы, которые выполняли девчонки-зомби. До мига, когда Ванадий возвращается из Лектория, оставалось время, как выражалась Зи-Зи, «её законного кайфа».

В тот день она кайфовала в обществе сестры, чертовки Зу-Зу, которая была замужем за Феррумом Клинозубым. Они висели в отображениях гамаков на Клинозубовской даче и смаковали подлинники изюмин.

— Вкусные, — оценила Зи-Зи, — сладенькие.

— Даже очень! Но я-то поначалу не въехала. Когда Ферка высыпал их передо мною, я ему чуть рога не отшибла. «Совсем, говорю, отупел? Я день и ночь красотень навожу, а ты, ржавая твоя рожа, натаскал в дом подлинники овечьих какашек!»

Зи-Зи шутливо погрозила сестре когтями правой лапки:

— С мужем так не разговаривают. Даже если бы он принёс подлинники какашек, его следовало похвалить.

— За что?

— За то, что дом наполняет. А нежелательное всегда можно изъять. Втихушку.

— Ты права. Надо поощрять. Ферка действительно добытчик у меня. Рассказать, как он изюминки добыл?

— Расскажи.

— Было так. Когда захоранивали какого-то физического мужчину, к нему в могилу попала кутья — ложки две или три. Рис, естественно, смешался с землёй, но изюминки не пострадали. Ферка их собрал, промыл в моечном облаке у Родьки Пушнокожего и принёс домой. Тут я его и поощрила в кавычках.

Они помолчали, жуя изюм, покачиваясь в гамаках.

— Как ребята? — спросила Зу-Зу.

— Старший письмо прислал из Оксфорда. С оказией. У них там один профессор умер, так сынок мой сообразительный сунул письмо ему в могилу.

— Зизика, я в курсе. Его же мой Феррум доставал. Но ты ведь не знаешь, что в письме. Мы ж никто читать не умеем. Будешь ждать, когда сын из Оксфорда прибудет?

— У меня терпения не хватило. Я попросила прочитать Аргентума.

— Теперь он будет из вашей семьи верёвки вить.

— Уже вьёт, — вздохнула Зи-Зи. — Заставил Ванадия отдать ему наш любимый подфакельник…

— Который в виде чёрной руки? Ой, как жалко! — посочувствовала сестре Зу-Зу. ‑ Второй-то хоть остался?

— Остался… — Зи-Зи вздохнула. — Но, сама понимаешь, пара ‑ есть пара.

— Да уж. Так что пишет твой студент?

— Пишет, что подружился с английским вампиром, лордом по происхождению. Так этот лорд-вампир по ночам гоняет на помеле! «Я, — говорит — балдею от всего традиционного». Он и сына моего уговаривал полетать, но — не тут то было! Хассий в принципе не признаёт ретро, тем более такое уродское. Представляешь: наш Хассий — и на помеле!

Обе захохотали, завзвизгивали.

— Как близняшки? — отхохотавшись, спросила Зу-Зу. — Они у тебя бедовые! Не балуются?

— Балуются, конечно. Вчера учудили: в Предвосходный Миг, когда мы с Ванадием ещё отдыхали, вытолкали из гаража ветряк и погнали на Нейтральный Склон.

— Ничего себе! — Зу-Зу прищурила глазницы. — Неужели дразнили вызревающих чертенят?

— Боюсь, что да.

— Это же опасно! Говорят, у вызревающих чертенят в организме заложен какой-то потенциальный то ли заряд, то ли снаряд, и если их раздразнить, они взорвутся с такой силой, что весь наш Уровень разлетится на микроклочки…

–Знаю…— вздохнула Зи-Зи. — Когда уж отец их отправит хотя бы в тот же Оксфорд…

— Хотя бы! Другие об этом и мечтать не смеют! Слушай-ка, Зизика, ты с мужем ещё излучаешься?

— Ежевечерне. Без этого Ванадий не засыпает. Представляешь, он никогда в жизни ни на кого не излучал, кроме меня! Он знаешь, что говорит?

— Что?

— «Кто вне дома транжирит личный потенциал, тот семью свою и лично себя опускает в минимальность».

— Если б мой Ферка так рассуждал! А то излучается, с кем попало…

— Не переживай! Ему фактура позволяет.

— Я не переживаю. Хочешь выпить?

— А что у вас есть?

— Кагор, портвейн, водка, сухое красное вино.

— Подлинники?

— Другого не держим. На Физическом Плане принято выпивать на кладбищах и выливать в могилы сколько-нибудь вина. Это делают не везде, а только в некоторых зонах. Но Феррум в курсе, где. И регулярно туда наведывается. Отжимает землю, как-то хитро её процеживает, и винцо почти совсем очищается. Да я тебе сто раз рассказывала.

— Наверное. Но, пойми: у меня в осознании ничего не помещается. Оно забито соображениями о комфорте мужа и детей. Короче, тащи кагор!

Зу-Зу вылезла из гамака, порхнула на веранду. Там в отображении сейфа хранились напитки. Зу-Зу вынула отображение ёмкости, содержащей подлинник кагора, наполнила отображения двух рюмок и вернулась в гамак.

— У нас новость, Зизика.

Зу-Зу загадочно сощурила глазницы.

— Какая?! — нетерпеливо взвизгнула Зи-Зи.

— Сегодня в Предвосходный Миг от меня отделилась тройня чертенят! Все — мальчики! Феррум их уже унёс дозревать на Нейтральный Склон. За это и выпьем!

— Поздравляю! — воскликнула Зи-Зи.

Сёстры чокнулись.

— Пьянствовать собрались? — раздалось над их головами, и злыдня Гава с размаху приземлилась прямо на ногу Зу-Зу.

От болезненного касания злыдненых щупальцев Зу-Зу содрогнулась, но овладела собой, растянула приротовые извилины в радушную улыбку.

Нежнейше произнесла:

— Выпей с нами, Гавуля! Сейчас принесу тебе рюмочку!

Зу-Зу попыталась выпростать ногу, на которую Гава давила всем своим жёстким тельцем. Злыдня заметила и надавила сильнее.

— Я не пью, в отличие от вас, — Гава сурово наморщила лицевые плёнки. — А Крылохвостиха пусть хряпнет с горя.

— Что значит «с горя»? — испугалась Зи-Зи.

— Сейчас такое узнаешь, что чем пьянее напьёшься, тем лучше будет для твоего самоуважения, — с наслаждением протявкала Гава.

Зи-Зи надменно скривила чёрные приротовые извилины. Отчеканила:

— Моё самоуважение ненарушимо.

— Неужели? — Гава иронически ощерилась. — Так знай, глупая чертовка: твой Крылохвостый всю лекцию излучал на фею Ляляку Винтоногую. Мало того: он смаковал это на весь Лекторий. «Особенно, — говорит, — хороши ощущения, когда чувствительная фея и продвинутый чёрт летают, закрылок об закрылок, излучая друг на дружку…»

— Врёшь! — взвизгнула Зи-Зи.

Её когти непроизвольно драли отображение гамака.

Гава пожала пупырчатыми плечами:

— Не веришь мне — поверишь себе. Ты хвалилась Клинозубихе, что вы с Ванадькой после каждого Захода излучаетесь, а сегодня ничего такого не будет: вся доза досталась Ляляке.

Намеренно задев Зи-Зи игольным окончанием хвоста, Гава взвилась кверху и исчезла из виду.

— Вот сволочь! — зализывая царапину, вздохнула Зу-Зу. — Не расстраивайся, Зизика, она нарочно…

Но Зи-Зи не слушала.

Серо-чёрная от природы, она совсем почернела, пока перелетала на свою дачу. Как сказал бы её супруг, ярость в ней поднялась в предельную максимальность. Фея Ляляка! Какова нахалка! А супруг! Нет… не может быть!

* * *

Ванадий лежал на отображении красного ковра и отображением швейцарских мини-вил расчёсывал крылохвост. Увидев жену, распорядился:

— Вычисти крылохвост, распуши волосы, отлакируй копыта, отполируй рога.

Зи-Зи придвинулась вплотную. Спросила — очень тихо (чтобы ярость не обнаружилась раньше времени):

— Может, сначала поизлучаемся?

— Сегодня не будем, — буркнул Ванадий.

— Ладно, любимый. Пойду, возьму отображение спецлака и полировочной пасты…

— Материалов не жалей. На лекцию прибудут влиятельные слушатели, которые задержатся для обретения дополнительных знаний. Я должен выглядеть убедительно перед… — Ванадий запнулся.

— Перед Лялякой Винтоногой… — проскрипела Зи-Зи.

Она вскочила, схватила факел, который уютно горел в подфакельнике, отлитом в виде чугунной руки, и ткнула пламенем в развёрнутый крылохвост мужа.

— Предатель супружества и семьи! Будь уродлив и страдай! — выкрикнула она.

Ванадий с визгом заметался по коттеджу, тем самым многократно его поджигая.

Пока приковыляли зомби-тушильщики, обуглившаяся крыша обвалилась в бассейн, безнадёжно испоганив в нём ценнейший тройной расплав. От жара искорёжился знаменитый семейный ветряк. Было много и других уронов. Но для Ванадия трагичнейшим и невосполнимым уроном стала уродующая травма крылохвоста.

— Проклинаю тебя! — рыдая, крикнул он жене. — Отбуду от тебя на миссию! Куратор не откажет! Он провозглашал: «Доброволец — есть лучший миссионерщик!»

* * *

В Предвосходный Миг Ляляка, всю ночь сочинявшая Ритмиолы Фиолетовых Цветов и потому не выспавшаяся, полетела на гигиену.

В Моечное Облако пропускал приветливый чёрт Родий Пушнокожий. Почти невесомые локоны спускались на его мягкие плечи, совершенно скрывая миниатюрные рога и слуховые разъёмы.

Родий осиял Ляляку рассветным рефлексом.

Ляляка сняла летательный плащ, свинтила с ног чехольчики, вошла в Моечное Облако. Клубящаяся влага очистила её и взбодрила.

На выходе Родий глядел на неё, почему-то с печалью. И улыбнулся ей тоже печально:

— Вот тебе, миленькая фея, перистое полотенчико. Приятненькое!

Подождал, пока она промокнёт кудри, личико и тело, и прикрыл её локальной туманностью.

Сказал с грустным трепетанием голоса:

— Ну вот, феечка, теперь критики твои тебя не узнают.

— Мои критики? — встревожилась Ляляка. — Родя, меня за что-то осуждают?

— Есть такое дело, — вздохнул Родий. — Все правильных из себя изображают: что ни чёрт — то бесподобный семьянин, что ни злыдня — то примерная гражданка. Феи тоже стали какие-то неестественные. Кроме, конечно, тебя, Лялякочка. Одни Зомби никого из себя не корчат, да и то по тупости своей. Ну, лети! И будь осторожнее: злые языки страшнее пистолета.

Как всегда, в Предвосходный Миг, на Общем Пространстве перемещались, практически, все обитатели Уровня Отображений. Пользовались разнообразнейшими траекториями. В средних слоях феи, демонстрируя красивость, неспешно летали по эллипсоидам. Ниже крутились винтом злыдни. В самом низу, почти припадая к напольной зоне, ковыляли зомби. Черти деловито сновали по произвольным орбитам, а чертовки, общаясь, зависали группами.

При появлении Ляляки чертовки агрессивно сдвинули рога. Но Ляляка этого не заметила, потому что пристально всматривалась в фиолетовую точку, которая стремительно разрасталась в пятнышко, похожее на кляксочку. Кляксочка металась из плоскости в плоскость, и, приблизившись, оформилось в силуэт чёрта Ванадия Крылохвостого. Его остроконечные рога чертили незримый, но столь элегантный чертёж, что Ляляка, залюбовавшись, не заметила изъяна в крылохвосте.

Ванадий пронёсся вплотную к ней, прошептав на лету:

— Лекции не будет. Свершились неприятности. Отбываю на миссию.

— И я с вами! — воскликнула Ляляка! — Только у мамы отпрошусь.

— Давай… Поизлучаемся на воле — будьте-нате!

Он опять заметался по кривой, пока не сделался кляксочкой, потом — точкой, и исчез.

Ляляка переориентировала закрылки так, чтобы лететь в ту сторону, где располагалось Пространство её матери феи Марлиты Гладкорукой.

Она полетит на миссию! Лишь бы Марлита её отпустила!

Миссия… Обычно это слово наводило ужас на фею Ляляку. Да и не только на неё. Многие возвращались оттуда с травмами. А главное, никто не помнил, что там было. Но разве это имеет хоть какое-то значение, если на миссию отбывает также и Ванадий? В осознании вспыхнуло: «Там, на миссии, мы с Ванадием будем свободны от препятствующих обстоятельств. Там я, наконец, смогу исполнить ему мои Ритмиолы. И тогда в его осознании означится, что я ‑ та единственная, которая его пронзительно постигла!»

* * *

Генеральный Куратор Уровня Отображений чёрт Аурум Безволосый, своё пространство насыщал желтизной. Ему это было необходимо, чтобы полноценно функционировать. Но желтизну замутняли злыдни. Приходилось терпеть, ибо злыдни загодя предупреждали о нежелательных признаках. Конечно, Аурум знал, что они преувеличенно чернят фей, злопыхательствуют, злонамеренно раздувают значение фактов. Однако самих фактов не измышляют. Он порыкивал на них, а всё-таки слушал.

Докладывала Гава, самая активная и самая яростная злыдня:

— Зомби почти не являются на гигиену в Моечное Облако. После землеройных работ лазают, как попало, пачкая Общее Пространство отображением грязи. Особо злостны: Гурб, Бувг, Дург. Эти вообще никогда…

— Короче!

Аурум Безволосый звеняще засипел, ибо от Гавиной негативщины начала тускнеть желтизна.

— Черти что хотят, то и делают, — продолжала доклад Гава. ‑ Испортились вконец!

— Выводы не нужны. Сообщай факты.

Гава ощерилась, но сдержалась и тем уничтожила остатки желтизны. Аурум с досады громыхнул ногой. Гаву тряхнуло.

Оправившись, продолжила:

— Черти обрастают имуществом, наглеют с феями.

Аурум громыхнул всем корпусом. Гуднул грозно:

— Факты!

Прозрачными от страха сростками щупальцев Гава вытащила из-под левого закрылка своего летательного плаща общую тетрадь и стала зачитывать вслух:

— Чёрт Феррум Клинозубый добывает подлинники в запрещённых количествах и раздаривает феям, чтобы они с ним излучались. Тридцать восьмого числа сего трёхлетия вынул из могилы физического человека, вора в законе, игральные карты и подарил фее Матине Чудогубой за интимные…

— Грязные подробности опускай.

— Дарил бисер — шесть штук — фее Ляляке Винтоногой за то же самое, — Гава перевернула страницу. — Чёрт Гелий Многобрюхий, по кличке Гелька Заход…

— Мне только не хватало клички выслушивать! — задыхаясь от бесцветия, бесился Аурум.

— Извините, начальник, — пискнула Гава и продолжила:

— Чёрт Гелий Многобрюхий подглядывает за феями, прячась в отображениях кучевых облаков, тем самым не по назначению используя их, то есть облака, хотя и фей тоже.

— Дальше, дальше…

— Родий Пушнокожий вне очереди очищает фею Ляляку в Моечном Облаке. А Ванадий Крылохвостый… — Гава непроизвольно лязгнула жвалами. — Образцовый был чёрт: Профессор, Шеф-Педагог, досконально обязанности выполнял, но жертвою пал!

— Неужели я его растворил ненароком? — встревожился Аурум.

— Нет, начальник. Его подставила фея Ляляка.

— Такого прожжённого чёрта? Подставила дурочка-фея?

Аурум развеселился, отчего желтизна самопроизвольно восстановилась.

— Начала излучать прямо у него на лекции. Ванадий завёлся и тоже предался излучательству. Я выполнила свой долг — доложила его супруге. Та схватила семейный факел, да и ткнула со злости в мужнин крылохвост…

— Так вот почему он сегодня, с утра пораньше, подал заявление на миссию…

Аурум сколько-то похохотал, а потом сурово наклонил сияющую голову и сказал:

— Сообщишь Ванадию, что может отправляться. Через сутки. Пусть Крылохвостиха ещё сутки его потерзает, чтоб впредь не распускался. Что там ещё у тебя?

— Чёрт Барий Прямоногий изолгался.

Аурум насторожился. Спросил:

— Насчёт чего?

Злыдня Гава напрягла своё маленькое рыло, дабы сокрыть ехидство:

— Врёт, что порождён от вас, что у него ваши неизносимые ноги. Разглагольствует, что может пренебрегать миссией, так как он «типа принц».

— Растворю гадину, пусть он мне и сын!

Аурум настолько устал без желтизны, что не заметил, как выдал тайну. Но это всё равно не имело значения: его тайну чуть ли не с самого мига её возникновения знал весь Уровень.

После ухода злыдни Аурум Безволосый некоторое время занимался восстановлением окружающей желтизны. Для этого требовались силы. А чтобы набраться сил, надо напитаться, а он этого делать не любил. Ему давно надоели отображения яичных желтков, потому что ими, и только ими он питался на протяжении всей своей безразмерной жизни. Каких бы то ни было напитков себе не позволял: опасался испортить полировку внутренних телесных составляющих.

С неприятным процессом принятия пищи Аурум всегда тянул до последнего. Но сейчас тянуть долее было невозможно, ибо силы кончались.

Ложкообразным ногтём среднего пальца правой руки Аурум отделил желток от белка, потом идеально заострённым ногтем мизинца левой руки проколол плёнку на желтке и всосал его.

Силы восстановились. В осознании означилось:

«Не растворил я его, дурак благородный… Вызревать послал… О, фея Калита, отчего у нашего сына нет ни моего благородства, ни твоих возвышенных чувств? О, Калита, Калита… как без тебя влачить безразмерную жизнь мою?»

В пульсирующей желтизне своего пространства он сидел, сжав сияющими пальцами сияющую голову свою и, рыдая.

Вспоминал…

…Переливчата и невероятна была фея Калита Прозрачноглазая. Без меры витала среди отображений Подводных Красот. Ничего не желала поглощать, кроме нектареллы водяного жасмина в мини-дозах. С другими феями не резвилась и не шепталась, с чертями не излучалась. Её обижали: злыдни травмировали щупальцами; черти пытались самовольно на неё излучать, но прозрачные глазные пятнышки Калиты обладали свойством защищать её от нежелательных излучений: навязчивых чертей отбрасывало, и они мстили: виясь над нею, дёргали когтями её тончайшие волосы. От мучений из глазных пятнышек Калиты выкатывались отображения жемчужин.

Злыдня Гава постоянно осуждала её пред Аурумом Безволосым:

— Витает, где другие не витают, ни с кем не излучается, ничьих излучений не принимает, не созидает, не разрушает. Не фея, а затор в системе эта Калита!

— Калита! Калита! — взорвался однажды Аурум, гневом обесцвечивая и без того скупую желтизну. — На вид она какова? Эстетична?

Гава растерянно замычала: эстетизм был чужд ей и непонятен.

— Не можешь ответить? — нахмурился Аурум.

— Могу, могу! — испуганно затявкала Гава. — По эстетике фея Калита…

Она запнулась, потом, напрягшись, сформулировала:

— По эстетике она примерно равна отображению ракушки среднезрелой устрицы. У неё из глаз выкатываются отображения жемчужин.

— Надо же! — удивился Аурум. — Хочу посмотреть. Доставь.

Фею Калиту, связанную отображениями водорослей, Гава приволокла с помощью злыдни-помощницы Лявы.

Калита плакала без звуков и без искажения лица. Из её прозрачных глазных пятнышек выпадали отображения жемчужин цвета сомо.

Аурум возмутился злыдниной оценкой: «Отображение устричной раковины! Что она понимает!» Однако вслух не высказал. Огладил свою сверкающую голову. Приказал устранить путы.

Гава и Лява перегрызли отображения водорослей, исподтишка покусав при этом Калиту.

Аурум гулко на них притопнул:

— Вон!

После отлёта злыдней в его кабинете полностью восстановилась желтизна, но не обычная, а переливчатая, с оттенками. В обновлённой желтизне дышалось с небывалой углублённостью. Он еле настроился на подобающую суровость:

— Тебя называют затором в системе. Оправдывайся.

Калита молчала. В её прозрачных глазных пятнышках отразилось его лицо, которое сияло так ярко, как никогда.

«Я сверхкрасив!» — эта мысль вызвала перегрев во всём его существе. Перегрев грозил перейти в плавкость.

— В чём твоё творчество, нетипичная фея? — вопросил размягчено.

— Своими движениями я воспеваю подводные красоты.

— Полетишь туда со мной и покажешь.

Фея Калита, была без летательного плаща, поскольку её доставили экстренно и насильственно. Нарушая субординацию, Аурум взял её под свой плащ.

В полёте он впервые за всю свою безразмерную жизнь осознал себя не узловой частью сообщества, а просто чёртом, которому приятно.

Он сидел на отображении подводного бугра и взирал на фею Калиту. Она витала меж отображений кораллов и целовала отображения моллюсков, раскрывающих створки навстречу её губам. Время от времени она поднимала голову и любовалась золотым лицом Аурума. Не в силах сдерживаться, он стал излучать. Калита откликнулась.

С тех пор их взаимное излучение начиналось каждодневно в Послевосходный Миг. Теперь Аурум постоянно был полурасплавлен. Он витал вместе с Калитой среди отображений Подводных Красот и даже пытался своими неловкими полыми пальцами играть с отображениями нежнейших вуалехвостов.

Когда всё кончилось, Чёрт-Куратор стал прежним, кроме одного включения: внутри его чеканного тела сформировался литой фрагмент, который отягощал, но почему-то ощущался, как необходимый.

Кончилось так: однажды от Калиты отделился новый чёрт.

— Я Барий Прямоногий! — объявил он, эффектно отбросив левую ногу на крышку перископа отображения затонувшей подводной лодки.

Сын, Чёрт-Красавец, переливчатый, как фея Калита, гулкий, как отец, с ногами, прямыми, как у матери, привёл в восхищение Аурума Безволосого. Но! Если есть сын — значит, соизлучался, значит, вступал в соединение, значит, не благороднее других… А среди прочих неблагородных найдутся более ловкие и отберут кураторство. Это вполне может сделать, например, Ванадий Крылохвостый. Аурум представил себе, как будет выглядеть его кабинет, если в нём засядет чёрт Ванадий. Желтизны там, конечно, не останется: Крылохвостый напустит туда бурого, тошнотворного туману. А миссия? Страшно подумать, во что он её превратит! Такие разведёт пожары на Физическом Плане, что там всё ухнет. И пойдёт тогда по всем Уровням и Планам Мироздания тотальный дисбаланс… Конечно, там, на Физическом Плане миссией руководит надёжный руководитель: Вампир Особой Жестокости Ната Умная. Но даже она будет бессильна противостоять Ванадию, если он сделается куратором Уровня Отображений…

В осознании вспыхнуло: «Не правомочен я рисковать Мирозданием. Я должен растворить сына, должен, должен…» Он зарыдал. По всему Уровню Отображений прокатился такой громовой гул, что каждый вздрогнул в испуге.

— Я должен его растворить, драгоценная Калита! О, не препятствуй! Я должен…

Произнося эти невыносимые слова, Аурум Безволосый раскачивался, усугубляя гул внезапно отвердевшего тела.

Калита увела Бария внутрь отображения затонувшей подводной лодки и распласталась на крышке перископа.

Из отображения подводной лодки донёсся ещё неполный голос Бария:

— Папа с мамой! Тут классно! Коечка привинчена. Я посплю…

— Пойми, изумительная Калита, если нас троих увидят вместе, то поймут, что я отец! Меня отстранят. Уровень и миссию возглавит случайный чёрт. Физический План сгорит! Наш Уровень сгинет! Мироздание канет в дисбаланс!

Калита не двигалась и ничего не произносила.

— Тогда я растворю тебя, изумительная Калита! Ты вынуждаешь меня! — гудел Аурум, рыдая.

Калита согласилась. Но поставила условие, что сына он отведёт на Нейтральный Склон и оставит там дозревать и впоследствии предоставит ему возможность бессрочно витать среди Отображений Подводных красот.

Прощаясь, она так на него излучила, что почти нечего было растворять…

Сообществу Аурум объявил, что фея Калита Прозрачноглазая саморастворилась от чрезмерного пребывания среди агрессивных в химическом смысле подводных отображений.

Он тайно отвёл Бария на Нейтральный Склон и там оставил дозревать.

Когда Барий дозрел, Аурум вызвал его к себе. Любуясь великолепной красотой сына, объявил:

— Назначаю тебя на хорошую работу: будешь проверять в порядке ли Отображения Подводных Красот, так что будешь витать среди них, сколько захочешь.

— Мне и своих красот выше крыши, — дерзко отреагировал Барий.

— Каких «своих»? — не понял Аурум.

— Телесных, каких ещё? Я ж ведь иризирую, как нефтяное пятно.

— Разве это плохо?

— А что хорошего? Пока сюда добирался каждая встречная особь норовила излучить на моё тело. Не климатит мне это. И проверять Отображения Подводных Красот мне в лом.

— Как думаешь проводить безразмерное время? Чем хотел бы заняться?

— Хотел бы подолгу спать, а, проснувшись, жевать козлятину. В подлиннике, естественно.

— Козлятину не обеспечу, а бездвижную работу дам. С Предзенитного Мига — до Предзакатного — будешь находиться на Складе Отображений и наблюдать, чтобы свежевзятое доставляли на Пункт Сдач и Утверждений. Разрешаю наблюдать в позе лёжа. Отдельный Участок Пространства выделить не могу: нет свободного, так что устраивайся на чьём-нибудь — по-партнёрски. Всё. Будь благополучен.

Аурум считал, что сообщество не в курсе его тайны. Но из донесения злыдни следовало, что тайна нарушена. И кем же? Самим Барькой! Значит, помнит и козыряет. Растворить бы гадёныша… Но разве он мог?

* * *

Как всегда в Зенитный Миг, Аурум Безволосый находился на Пункте Сдач и Утверждений. Там утверждал он заказы на отображения объектов — бытовых, художественно-культурных и чисто природных. Или заставлял сдавать. Иногда сдавали добровольно.

Над Тумбой Куратора зависла очередь. Первой была заядлая шмоточница злыдня Рава. Злыдней всегда пропускали без очереди, потому что от их визжаний шла такая вредоносная вибрация, что на летательных плащах корёжились закрылки.

Рава принесла на утверждение отображения трёх матросских бескозырок.

— На что тебе три? — вопросил Аурум. — Для подруг брать нельзя. Воспрещает закон, который гласит: «Отображения бытовых и художественных объектов, а также объектов природного происхождения представляют на утверждение строго те, кто лично намерен использовать представляемое».

— Никаким не подругам! Все три бескозырочки беру лично себе самой! — заюлила Рава.

— Зачем столько?

— Мне впрок надо, начальник: голова у меня острая, так что шапочка быстро проткнётся. Ох, и приятненько моей голове в бескозырке! В осознании сплошная вода пузырится. Да и красиво!

— Одну — утверждаю, две — сдавай. Эту сносишь, ошмётки сдашь, тогда придёшь за другой. Безразмерны лишь ваши драгоценные жизни, а вместимость пространства имеет размер, то есть ограничена. Дай вам волю — вы всё заполоните барахлом, негде станет обитать.

Скукожив рыльце, Рава бросила отображения двух бескозырок в Гигант-Воронку, расширением обращённую к подножию Тумбы Куратора. Другим концом Гигант-Воронка доставала до Косвенного Тоннеля. Неутверждённые отображения туда и проваливались, а оттуда, совершив полный путь, снова поступали на Склад Отображений.

Куратор ткнул в оставшуюся у Равы бескозырку мизинцем левой руки, оставив на ней Вмятину Утверждения. Рава натянула на голову обнову, но та сразу же порвалась, проткнутая заостренной макушкой и жёсткими буграми. Очередь поглядывала на продырявленную бескозырку с издёвкой, но все молчали: опасались связываться со злыдней.

Следующим в очереди завис чёрт Феррум Клинозубый.

— Вот материалы. Веранду расширить, — доложил он.

— Зачем? — удивился Аурум. — Она у вас и так обширная.

— От жены тройня отделилась, — сверкнул зубами Феррум. — Я их уже отнёс на Нейтральный склон дозревать. Хочу расширить веранду к ихнему возврату.

— Расширяй. Утверждаю.

Оттащив отображения металлоконструкций в сторону, чтоб, не торопясь, упаковать, Феррум освободил место для следующего в очереди. Им был Купрум Большой. С этим милейшим чёртом Аурум поздоровался, почтительно привстав. Любезно осведомился:

— Что приобрёл, коллега?

— Я не приобретал. Я принёс сдавать.

— Молодцом, — похвалил Аурум. — Что сдаёшь?

— Кусты. Восемь разновидностей. Каждой разновидности по четыре экземпляра. Итого тридцать два экземпляра. Вот они. Я их пронумеровал.

— Молодцом, — ещё раз похвалил Аурум, движениями ног расширяя Гигант-Воронку, чтобы уместилась объёмная связка широко разветвлённых кустов. — Ты один заботишься о неперезаполнении Уровня.

— Зачем нам лишние кусты? — приятно просиял Купрум Большой. — Лишние кусты — лишние заботы.

— Не задерживай очередь, — заверещали зависшие сзади чертовки. Купрум попросил у очереди прощение и торопливо улетел.

Чертовки — Зи-Зи Крылохвостиха, Зо-Зо Твердоглавиха и Зю-Зю Шустротелиха — подлетели скопом.

— По одной, — устало прогудел Аурум.

Зо-Зо и Зю-Зю неохотно попятились. Возле Тумбы осталась Зи-Зи.

Вспомнив, как эта чертовка расправилась с мужем, Аурум насупился.

— Хочу взять расплав для бассейна. Хочу заменить… — под суровым взглядом Куратора Зи-Зи смутилась и договорила почти шёпотом, — выгоревший…

— Выгоревший… — передразнил её Аурум. — Хулиганствуешь? Радуйся, что мне не до ваших семейных драк.

Правой стопой Аурум напечатлел на таре с расплавом Вмятину Утверждения.

Гуднул:

— Следующая!

— Я взяла отображение навеса для бассейна, — сказала Зо-Зо Тверодоглавиха. — Хочу иметь бассейн. Мы не хуже Крылохвостовых.

— Расплавом заполнили? — перебил её Аурум.

— Нет ещё.

— Отображениями керамики выложили?

— Нет пока.

— Котлован вырыли?

— Нет…

— Зачем тогда брать навес?

— Впрок.

— Сдавай.

— Нам всегда отказ, — обиделась Твердоглавиха.

— Чертовки ещё есть? — вопросил Аурум, запихивая ногами и руками навес в Гигант-Воронку.

— Есть! Я! Я нашла подходящее отображение вертолёта! — застрекотала Зю-Зю Шустротелиха. — Там как раз столько посадочных мест, сколько у нас с Хидраргирумом членов семьи.

— Куда будете летать? — осведомился Аурум.

— Повсюду. По-над всем Уровнем.

— Зачем?

— Заметим у кого-нибудь что-нибудь хорошее — сделаем у себя так же.

Фея Герлита Двуносая, которая была следующей в очереди, завозмущалась:

— Какие умницы! Наше творческое решили присвоить! Все феи Уровня будут жёстко возражать!

— Я изучаю, кто чего берёт со склада, — принялась объяснять Куратору Шустротелиха, — а их дурацкое творчество нашей семье даром не нужно!

— Бери, и феям не хами. Без творчества тоже нельзя.

Аурум поднялся и всем телом привалился к отображению вертолёта, сильно повредив Вмятиной Утверждения его левый бок. Но Шустротелиха это предвидела. В подмышечном кармане её летательного плаща был припасён набор инструментов для экстренного ремонта. Всё поправив, она влезла в отображение вертолёта и взлетела, описав над головой феи Герлиты издевательский круг.

— Следующий! — сердито прогудел Аурум. Ему не терпелось покончить с утверждениями. Наступало время питаться. Как говорится, без питания нет сияния, а без сияния не будет должного авторитета.

Герлита Двуносая сдавала отображение зеркала-трюмо, и брала другое, почти такое же. Подобную замену она делала каждый день, считая, что её двуносость — всего лишь дезинформация, поступающая от бракованных зеркал. Фея Герлита надеялась, что, в конце концов, отыщёт на Складе отображение такого трюмо, в котором увидит себя с одним носом, а не с двумя.

Очередь на сдачи-утверждения кончилась. Подползла бригада зомби, чтобы затолкнуть в полость Тумбы Куратора Гигант-Воронку и там её запереть.

Аурум отвернулся, дабы не видеть столь близко зомби, копошащихся у его ног, и обнаружил, что неподалёку зависла фея Ляляка Винтоногая. Видно, опоздала.

— Процесс кончен, — гуднул ей Аурум.

— Я ничего не взяла, — пролепетала Ляляка. — Я хотела попросить, чтобы вы отправили меня на миссию.

‑ Жену чёрта Бария боишься? — усмехнулся Аурум.

Ляляка пристыженно затрепетала.

— Ладно, — проворчал Куратор. — Отправляйся сегодня. В Послезакатный Миг.

* * *

Мать Ляляки Винтоногой, фея Марлита Гладкорукая, всем говорила, что саморастворяется. Это была неправда. Но, поскольку феи не лгут, Марлите пришлось внушить себе, что это правда. Ей хотелось, чтобы сообщество считало, будто она утончённая до хрупкости. Но какая может быть хрупкость, если тебе отпущено безразмерное время жизни? Вот и приходилось всех убеждать, что время её жизни отнюдь не безразмерно, ибо она саморастворяется, причём именно из-за суперутончённости.

На своём Внешнем Пространстве фея Марлита разместила отображение плакучей берёзы, а так же куста полу увядшей хризантемы и парковой скамейки, выкрашенной в чёрный цвет. С наступлением Послезаходного Мига она надевала длинный чёрный балахончик, сверху набрасывала чёрный летательный плащ. Расположившись на скамейке под ветвями плакучей берёзы в Позе Скорби, она замирала, устремив печальный взор на полу увядшую хризантему.

В Послезаходный Миг происходили всеобщие перелёты. Черти и чертовки возвращались с Празднования Предзакатного Горения на Балюстраде; злыдни, феи и зомби — с исполнения обязанностей. Все трассы пересекались возле самой границы Внешнего Пространства феи Марлиты, так что каждый мог видеть её согбенную фигуру и слышать её печальные слова:

— Сегодня я опять растворялась. Что ж… сама виновата: нельзя быть суперутончённой…

Ей верили, ибо феи не лгут. Никто не требовал, чтобы она показала хотя бы один палец с хотя бы одной растворившейся растворившийся фалангой. Когда череда пролетавших заканчивалась, фея Марлита удалялась на своё Внутреннее Пространство, где у неё была Галерея Живописи и Графики: сплошь знаменитые шедевры, вернее, их отображения. Да и где б она могла достать оригиналы? Разве кто-нибудь положит другому в могилу принадлежащий ему знаменитый шедевр?

Переодевшись в спортивное, Марлита забиралась со всеми ногами и руками (у неё было четырнадцать бесподобно гладких рук и столько же ног, но обыкновенной гладкости) на отображение музейной банкетки и, расслабившись, ждала, когда у неё возникнет творческая идея.

Каждая фея занимается творчеством ежедневно. Это и удовольствие, и обязанность.

Чёрт-Куратор как-то им сказал, напутствуя:

‑ Не знаю, что вы творите, и знать не хочу. Но творить вы обязаны. Без вашего творчества Уровень скукожится до неразличимости, и Мироздание его отбракует.

В тот вечер фея Марлита решила поиграть в творческую игру «Я тебя переверну или сотворение переворотиков».

Для игры она выбрала Зал Наилучших Натюрмортов.

Получилось классно и быстро: один целевой взмах четвёртой левой — и пошло-поехало!

…С разделочного стола на мраморный чёрно-белый пол голландский кухоньки (картина «Сценка в кухне») сползла кучка рыбёшек; в рыбий оползень (такой потешный!) ляпнулись персики, выпавшие из корзины соседнего шедевра «Дичь и фрукты». Витая шкурка полу очищенного лимона зацепилась за пузырчатый кубок, и тот опрокинулся.

Марлита с интересом наблюдала, как бордовое вино впитывается в толстую белую скатерть. Стол, на котором стояла корзина с фруктами и кубок, тоже упал и разгрохал мраморный пол.

Марлита хихикала, взвизгивала и с удовольствием поглядывала в Голливудское Трюмо на своё упитанное личико, плотно обтянутое кремовыми плёнками, по которым бегали наперегонки крапчатые глазные пятнышки.

Голливудское Трюмо — этот поистине уникальный подлинник — подарил ей когда-то Феррум Клинозубый. Подумать только! Он умудрился вытащить такую громадину из склепа голливудской кинозвезды!

…»Сотворение переворотиков« продолжалась.

Гроздь мясистого винограда свалилась на надгробную плиту, и ягоды расшлёпались по всей эпитафии. Во врезы букв набирался виноградный сок, а когда буквы переполнились, он расплылся по всей плите и смешался с налётом грязи и клочками мха.

— Ах, не могу! — хохоча, вскрикивала Марлита.

Она так увлеклась творчеством, что не заметила впорхнувшую дочь.

— Здравствуйте, мама! — сказала Ляляка.

Услышав Лялякин голос, Марлита тотчас притворилась, что не хохочет, а кашляет.

Ляляка подошла, чтобы поцеловать семь левых материнских рук. Но едва прикоснулась к первой их них, как Марлита руку отдёрнула: дочь явилась внезапно и потому она не успела задрапировать пальцы. Если Ляляка увидит, что все пальцы выглядят вполне целыми, то решит, что её мама ошибается. А вдруг она кому-нибудь это расскажет? И тогда прощай, столь старательно сотворённый имидж.

— Зачем эти формальные заморочки? — воскликнула она, пряча пальцы в отображение дыма, что валил с натюрморта, где горящая свеча, перевернувшись, подожгла раскрытый альбом гравированных видов Мюнхена: кирхи, пивные, особнячки, оперный театр, резиденция баварских королей — всё пылало, как на самом деле.

Подмигнув дочери сразу тремя глазными пятнышками, прощебетала:

— Разве мы не подружки?

— Конечно, мама. То есть… Марлита.

— Я непрестанно растворяюсь, Ляляка, — Марлита эффектно вздохнула. — Скоро у меня не останется ногтей. Но посмотри, какую я проделала творческую работу, несмотря на моё трагическое положение!

Ляляку не удивил погром, учинённый Марлитой: её мать всегда творила агрессивно.

‑ Очень интересно, ‑ похвалила она и почти шёпотом добавила.

‑ Мне надо лететь на миссию.

— А как же я? — воскликнула Марлита. — Ты же знаешь, меня спасает только твоё дочернее излучение! Без него я погибну!

— Сотворите спасительное решение, вы же такая творческая! — прошептала Ляляка, которую терзало чувство вины за то, что она добровольно покидает мать.

— Воистину, я супертворческая! В этом ты права, — с энтузиазмом согласилась Марлита. — И я сотворю творческое решение. Только подожди немного, мне надо вдохновиться.

Она разбежалась и сделала длинный прыжок в соседний зал, где висело отображение очень хорошенькой картины художника Александра Иванова «Аполлон, Гиацинт и Кипарис».

Ляляка почтительно последовала за матерью.

— Аполлон-Аполлон, вдохнови меня! И вы, мальчики, Гиацинт с Кипарисом — тоже меня вдохновите! — щебетала Марлита.

Она полюбовалась чудными, почти трёхмерными красавцами и, собрав лицевые плёнки в серьёзнейшие складочки, объявила:

— Получилось! Спасительное, творческое решение найдено! Вот оно: ты поизлучаешь на меня впрок, и я, используя твоё излучение, продержусь, пока ты не вернёшься.

— Я не знаю, когда вернусь.

— Не имеет значения. Творческое «я» мне подскажет, как растянуть твоё излучение на нужный срок. А теперь излучай на меня! Как следует.

— Вы готовы?

— Я постоянно готова ко всему, — Марлита грациозно понурила голову и задремала. Ей всегда хорошо дремалось после творчества.

Ляляка так добросовестно излучала на мать, что совсем ослабла. Хорошо бы попить нектареллы и прилечь, но надо было улетать: Марлита могла проснуться и вдохновиться на новые творческие процессы. В такие моменты от присутствия других, особенно дочери, она ярилась до невероятности.

* * *

По Внутреннему Пространству феи Матины шныряла злыдня-шмоточница Рава. На прошлом Зените Рава заказала Матине узкую юбку из отображения водоподобного панбархата и теперь явилась на примерку, но, кажется, забыла, зачем пришла. Она бесцеремонно обшаривала гирлянды и болтала то о какой-то порванной бескозырке, то о каких-то гламур-чепцах, которые не рвутся и не протыкаются ни остриями, ни буграми и при этом такие шикарные, что имей она их, весь Уровень слетелся бы с ней излучаться.

— Рава, ты мерить будешь? — не выдержала, наконец, Матина, которой надо было поскорее спровадить заказчицу, чтобы срочно сшить для себя притягательную обнову. Скоро должен был прилететь Барий, который теперь опять жил у неё, а сейчас нёс вахту на Складе Отображений. Подолгу там находиться ему претило, так что миг-другой — и он вернётся. Не сидеть же при нём в чём попало!

— Естественно, буду мерить. А зачем я, по-твоему, пришла? На твои губищи любоваться? — огрызнулась Рава.

«Сшить бы ей непроницаемый намордник, чтобы гадости не тявкала», — вспыхнуло в осознании Матины. Но своего раздражения она не выказала, опасаясь Равиных щупальцев.

— Класс! Сидит — гениально! — восхищалась Матина, натягивая юбку на Равины бугристые бока. И тут влетела Ляляка, да так порывисто, что задела гирлянду с отображениями кухонной посуды. Гирлянда закачалась.

«Что будет, если на злыдню обрушатся отображения кастрюль?» — испугалась Матина и заругала Ляляку:

— Куда тебя несёт, подлинник слона?!

— Прости мою неловкость, Матина!

— Убирайся! Мешаешь, — затявкала на Ляляку Рава.

— Я только хотела попрощаться. Я улетаю.

От удивления Матина изогнула губы в виде вопросительного знака. А Рава от любопытства вывернула наизнанку волокнистые глаза.

— Куда? — вскричали обе.

Ляляка мечтательно улыбнулась.

— На миссию. Добровольно.

Матина ахнула, а Рава ехидно заверещала:

— Решила поизлучаться на воле с чёртом Ванадием? Не надейся! Ты не доберёшься туда.

— Почему она не доберётся? — забеспокоилась за подругу фея Матина.

— Потому что не знает, как! — злорадно фыркнула Рава. — Такие вещи знаем только мы, злыдни, потому что у нас в основании щупальцев имеется сгущенная субстанция воды, а в ней — полнообъёмная информация. Когда надо, мы ею пользуемся. Так что всегда можем узнать из собственных щупальцев, как и куда добираться. А твоя подруга этого ниоткуда узнать не может. Промахнётся и навечно зависнет в межуровневом зазоре.

Матина перехватила испуганный взгляд Ляляки и подобострастно огладила на злыдне свежесшитую юбку. Сложив губы приятнейшей розеткой, предложила:

— Хочешь, я обработаю юбку пропиточкой, чтобы не прилипали отображения пылинок?

— Обрабатывай, — буркнула Рава.

Матина старательно обработала и попросила:

— Равуля, подскажи Ляляке, как ей добраться!

— «Подскажи»? Ещё чего захотела! — от злости щупальца на злыдне поднялись дыбом и в нескольких местах пропороли отображение панбархата. — Ты, может, забыла, что я патриотка Уровня? Если она никчёмна — пусть отсеется. Уровень только чище будет.

— Подскажи ей! — ещё раз попросила Матина и вкрадчиво добавила: — Ты, кажется, интересовалась гламур-чепцми? Хочешь, я тебе смоделирую целых два?

Рава заколебалась: заманчиво покрасоваться в эдаком эксклюзиве.

Неприязничая рыльцем, проверещала:

— Три гламур-чепца. Из отображения парчи с льдистыми стразами.

— Договорились, — потаённо вздохнув, согласилась Матина.

Рава покрутила тельцем, осматривая себя в обнове.

Взглянув с презрением на Ляляку, заговорила, приправляя шипением каждое слово:

— Слушай бестолковая. Два раза повторять не буду. Продвигайся в сторону Восхода. Закрылки отвалятся — надевай запасные. Держи курс на зенит. Повезёт — нащупаешь тоннель. Не повезёт — невелика потеря для сообщества. Если нащупаешь тоннель — залетай туда. Когда тоннель кончится — ныряй вниз. Если уцелеешь — окажешься на Точке Приземления. Всё. Уматывай!

Ляляка поспешно улетела. Они с Матиной даже попрощаться не рискнули, дабы не гневить злыдню.

— Обсуждай со мной насчёт гламур-чепцов, — потребовала Рава.

— Гламур-чепцы хороши тем, что их одинаковых не бывает… — начала Матина, но не успела докончить фразу, как кто-то влетел на её Внешнее Пространство.

«Барий!» — вспыхнуло в осознании.

Матина, сформировала губы в чудную водяную лилию и почти пропела:

— Я сейчас, Равуля! Два мига — и вернусь!

Накинув летательный плащ, она выпорхнула на своё Внешнее Пространство.

Но там был не Барий, а Ванадий Крылохвостый.

Зависнув, он нервозно дёргал лапками, выкрикивая бессвязно:

— Злыдня Рава! Нужна! Мне! Отбываю, не зная!

— Куда отбываете? Чего не знаете? — спрашивала Матина гостя, невольно поглядывая на его изуродованный крылохвост.

«Правду говорили: покалечен Ванадий капитально», ‑ означилось в осознании Матины.

— Отбываю на миссию. Как добраться ‑ не ведаю. Коллега Гелий осведомил: у тебя пребывает злыдня. Пусть срочно даст информацию, как долететь. Максимально желательно, чтобы pro bono…

Любопытничая, Рава высунулась на Внешнее Пространство Матины.

С ехидством проверещала:

— Летишь с Лялякой излучаться? Битому неймётся. Ладно уж, расскажу. Но насчёт pro bono и не мечтай! Будешь выполнять моё условие. Оно такое: твои поганые лекции посещать прекращу навсегда. А Куратору будешь докладывать, что посещаю.

— Согласен, — обрадовался Ванадий.

«Почти pro bono» ‑ весело вспыхнуло у него в осознании.

«Вот, значит, какие патриотки в кавычках эти злыдни, — отметила про себя Матина. — Торгуют информацией направо и налево. Получается, что никакого отсева никчёмных не происходит, а происходит отсев тех, кто не догадывается предложить взятку или услугу».

* * *

Приторочив запасные закрылки, Ляляка выпорхнула на Общее пространство. Скорей бы Заходный Миг! Скорей бы на миссию! Скорей бы счастье с Ванадием! Вариант невезения она не допускала в осознание своё.

Наконец, с отображения неба сошли все цвета. И Ляляка тотчас стартовала. Взмыла строго вертикально. Это отняло почти все силы. К тому же, сразу сломались закрылки. Едва удалось на лету приторочить запасные. «Как, обессилив, продолжать полёт? Как определить курс на Зенит?» — вспыхивали в осознании пугающие вопросы.

Но курс на Зенит определился сам собою, да и сил вовсе не понадобилось. Ляляку развернуло, понесло вглубь, потом вниз и вкось. Смещение с курса более не угрожало: со всех сторон вело, ограничивая, сопротивление среды.

«Я в тоннеле!» — догадалась Ляляка и безмерно возликовала.

Теперь она летела в позиции лёжа. Перемещалась без усилий поступательно, стремительно. Она растягивалась, сжималась, расплющивалась, завинчивалась всем телом и снова обретала прежние телесные формы.

Резкое торможение произошло внезапно. Настала, вдруг, такая яркость и ароматность, что от восторга у Ляляки лопнули запасные закрылки. Она сгруппировалась и прянула по наитию.

Зелёный шевелящийся луг стремительно надвигался, множа свои цветочные и травяные подробности. В осознании феи Ляляки вспыхнуло: «Я на Физическом Плане! Я уцелела! Я встречу его, и мы полетим закрылок об закрылок!»

Увлёкшись предвкушением, она не заметила, что приземляется в подлинник лужи.

Приземлившись, почувствовала себя ужасно. Все телесные составляющие промокли и охладились до дрожания; лопнувшие закрылки не работали; винты ног утратили эластичность, колпачок с левой ноги потерялся, с правой — покорёжился. Из-за всех этих поломок и потерь поломок и потерь не возможно было ни лететь, ни идти. Цепляясь пальчиками и локонами за стебли цветов, фея Ляляка вытянула себя из лужи и поползла без всякой цели, так как не нашла в своём осознании ответа на вопрос: куда и зачем ползти. Травмированное приземлением тело испытывало боль.

Ляляка опустилась на подлинник мокрого глиняного бугорка и развинтила ноги, сплошь облепленные холодной грязью. В осознании по-прежнему не означалось ничего конструктивного. Там была только мечта: «О, если б Ванадий прибыл! Он столь продвинут и умудрён! Он поверг бы мой дискомфорт в минимальность!»

Настал Послезакатный Миг. Из сплошной темноты явился подлинник луны. Ляляка столь восхитилась, что даже на мгновение прекратила мечтать о Ванадии.

Между тем, на фоне луны показалась точка. Стремительно приближаясь, она металась по ломаной траектории. Когда точка разрослась в пятнышко, похожее на кляксочку, Ляляка вскричала:

— Ванадий! О, счастье! Грядёт Ванадий!

Появилась ещё одна точка. Потом ещё две. Они тоже метались по ломаной траектории, превращаясь в пятнышки, похожие на кляксочки. Приближаясь, оформлялись в облики. Но, увы! Ванадия среди них не было.

Ляляка пала духом. Она загнала глазные пятнышки под лобную сеточку, и её осознание отключилось.

Очнулась она от звуков четырёх голосов.

— Это она! Говорю вам, она! — пищал кто-то. — По приметам абсолютно всё сходится. Винтовые ноги — пожалуйста, вот они. Пальцы сверхтонкие, на концах исчезающие — вот, все шесть: три на одной руке, три — на другой. Локоны с прицепочками, лобная сеточка тонкая, сложного плетения, — всё это тоже есть в наличии… сиреневые глазные пятнышки с искрами… Стоп. А где глазные пятнышки?

Второй тихо пояснил:

— Видишь ли, Пискля, феи определённого подвида во время сна, а так же при психологических или психофизиологических воздействиях, заводят органы зрения вглубь лобной полости, чтобы отсутствием зрительных впечатлений восстановить психологический и психофизиологический баланс. А она пережила шок из-за резкой перемены места. Кроме того, насквозь пропиталась болотной водой. Ты понял?

‑ Да понял я, понял, Тихогласый.

— Надо бы обсушить её в объёмной установке, — пробасил густой голос.

— Дело говоришь, Густозудящий, ‑ сказал Пискля. — Послушай Визгливый, ты хвалился, что у тебя хорошая смекалка. Вот и докажи это. Сделай какую-нибудь сушилку.

Визгливый голос завопил:

— Причём тут смекалка, если материалов нету? Из чего я сделаю сушилку? Из грязи слеплю? Или, может, ты её своими когтями отформуешь из гнилого пня, Бэтмен хренов?

— Не надо визжать, — проговорил Тихогласый, — и не надо оскорблять друг друга. Давайте лучше предлагать варианты.

— Сам предлагай, — огрызнулся Визгливый.

— Хорошо, попробую — согласился Тихогласый. — Кто-нибудь из вас читал сочинение Всеволода Михайловича Гаршина «Лягушка-путешест-венница»?

Все промолчали.

— Напрасно не читали. Гаршин был отменным беллетристом. Жаль только, что он в клинике для умалишённых…

Его перебил общий ропот:

–Не до умалишённых сейчас! Покороче давай! Ближе к делу!

— Ладно. Пожалуйста. В этом его сочинении происходило вот что: утки или гуси — я, к сожалению, не помню, какие именно это были птицы, помню только, что перелётные ‑ в общем, они взяли в клювы прутик, а, быть может, колышек. Собственно, не столь уж существенно, что они взяли в клювы. Существенно другое: лягушка, их пассажир, прицепилась ртом. Во время перелёта несущие менялись по двое. Почему бы нам не применить эту методику?

— И долетели? — поинтересовался Густозудящий.

Тихогласый смутился:

— Утки долетели. А лягушка — не совсем…

— Что значит «не совсем»? Объясняй нормально, — завозмущался Визгливый.

— Она заквакала, ну и… шлёп…

— Отпадает… — проговорил Густозудящий. — Мы должны доставить фею до места назначения. Это дело чести.

— Дело чести… — передразнил Визгливый. — Какая уж там честь у кровососов… Тут другое: если мы потеряем миссионерщицу, к Нате лучше не возвращаться: уничтожит. А без её квартиры — где дневать-то будем? Где попало?

— Где попало — не годится, — пробасил Густозудящий. — Нынче только ленивый не забавляется охотой на нашего брата. Для этого даже лицензии не требуется!

— Можно вот чего попробовать, — сказал Визгливый. — От её закрылков сохранились шпеньки. Но это были не родные закрылки, а, скорее всего, запасные. Я знаю, потому что там такая пупочка, которую можно отштамповать лишь в заводских…

— Ближе к сути! — потребовали все.

— А суть такая: шпеньки довольно большие. За них можно держаться зубами и по двое нести фею. В очередь. По методу Гашина.

— Гаршина, — деликатно поправил Тихогласый.

— Пока будет лететь, обсушится силою ветров, — не отреагировав на замечание, продолжал Визгливый.

— Ну, что, гуси-лебеди? — обратился ко всем Густозудящий. — Одобрянц?

Три голоса ответили одобрительными восклицаниями.

— Мы с Визгливым первые понесём. Я, как наиболее мощный, он, как имеющий смекалку, — объявил Густозудящий.

Ляляка слушала и пыталась извлечь наружу глазные пятнышки. Наконец извлекла и увидела, что над ней, почти касаясь её головы, нависли четыре очень крупные летучие мыши. Одна из них пыталась поддеть когтями обломок её правого закрылка.

— Очнулась! Очнулась! — завосклицали они, заметив, что её глазные пятнышки на месте.

— Ты фея Ляляка Винтоногая? — спросила та, что возилась с её закрылком. Она была самая крупная, самая ухоженная с каким-то сверкающим орденом (а, может, брошкой), приколотым прямо к шкурке. Эту летучую мышь остальные называли Густозудящим.

— Я, — прошептала Ляляка.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Тихогласый, глядя на Ляляку слишком большими для его маленькой головки глазами.

— Даже не знаю… — прошептала Ляляка, которая действительно не знала, как принято чувствовать себя на Физическом Плане.

— Я вас немножко развлеку, ‑ сказал Тихогласый. ‑ Прочту вам премилое стихотворение поэта Бальмонта о фее. К сожалению, Константину Дмитриевичу не довелось увидеть настоящую фею и поэтому ему приходилось ориентироваться на бытующий стереотип, но суть он уловил гениально. Вот послушайте:

Говорили мне, что Фея

Если даже и богата,

Если дарит ей Лилея

Много снов и аромата, –

Всё ж, чтоб в замке приютиться,

Нужен ей один листок,

Им же может нарядиться

С головы до ног.

Да, иначе быть не может,

Потому что всё в ней нежно…

Ей сама луна…

— Ну, хватит, хватит! — перебил его Визгливый, мордочкой отдалённо напоминавший собачку. — Пусть лучше ей Густозудящий объяснит, как обстоят дела, и полетим.

— Наша начальница, Вампир Особой Жестокости Ната Умная, которая тут командует вашей миссией, приказала сопроводить тебя к ней на квартиру, — принялся объяснять Густозудящий. — Это в Москве, в Российской Федерации, а мы сейчас в Германии, в земле Нижняя Саксония в болотно-луговой зоне Национального парка «Люнебургская пустошь». Лететь предстоит через Польшу и Беларусь. Самостоятельно ты не долетишь, поскольку запорола закрылки. Поэтому нам придётся тебя нести. Скорость у нас хорошая, но сложность в том, что эээ… наша… как её… траектория… не того…

— Лучше я объясню, — вызвался Пискля, который выглядел изящнее других: у него было удлинённое тельце и тонкие лапки.

— Давай, — обрадовался Густозудящий и принялся полировать когти о собственный живот.

— В том виде, в котором мы сейчас, можно летать только по ломаной линии, но при такой траектории вас будет немилосердно трясти. Позвольте выразить вам по этому поводу моё глубочайшее графское сочувствие. Правда, при этом вы осушитесь силою ветров. Позвольте по этому поводу выразить вам моё графское удовольствие. Я, видите ли, кузен знаменитого трансильванского владетеля, графа Влада Дракулы…

— Кончай пищать, и полетели, а то не управимся в срок, — заторопил Визгливый.

‑ И в пепел превратимся, ‑ вздохнул Густозудящий

Он и Визгливый подхватили Ляляку за обломки закрылков и ринулись с нею вверх и вдаль. Остальные двое последовали за ними.

* * *

Вампир Особой Жестокости Ната Умная имела уникальные умственные данные, особенно в отношении логических увязок и организационной работы на их основе, поэтому Чёрт-куратор Аурум замкнул миссию именно на неё. Поначалу Ната радовалась: она востребована и по-крупному! Почти девяносто лет прошло с тех пор, как неизвестная ей Причина исторгла её из поэмы Гомера «Одиссея», где она была не кем-нибудь, а богиней Афиной. Вместо неё в текст поместили технического дублёра, а её превратили в вампира. Все эти девяносто лет её единственным занятием было поддерживать своё бессмысленное существование мерзким питьём крови. И вдруг такие перемены: ей поручили руководить ликвидацией дисбалансов Физического Плана! Но, увы, эту деятельность она возненавидела почти сразу. Однажды выработанная методика годилась на всех миссиях, так что игры ума не требовалось. Зато с ночи до утра приходилось заниматься организационной рутиной и зарабатывать деньги: миссия требовала расходов. Конечно, Ната могла бы отказаться от ненавидимых ею хлопот, но не отказывалась. Будучи Афиной в поэме Гомера, она постоянно выполняла чьи-то просьбы. Стоило какому-нибудь смертному принести ей жертву, как она тут же всё для него делала. Теперь, когда она не Афина, а вампир, ей никто не приносит жертв, но привычка откликаться на просьбы осталась. К тому же, как экс-богиня, она не могла отказаться от судьбоносного для Мироздания дела.

Когда пришла информация о засылке на миссию феи, за которой, уж конечно, последует засылка и других миссионерщиков, у Наты изгадилось настроение. Она только недавно освободилась от предыдущей миссии и собиралась доставить себе удовольствие и заняться новой головоломкой. Недавно работающий у нее дневальный агент Геннадий доставил ей именно ту, которую она хотела. Его предшественник, Евгений ‑ ещё тот был тупец — регулярно приносил дурацкие железяки, вставленные одна в другую, то есть единственную разновидность головоломок, которую Ната терпеть не могла. Пришлось этого Евгения укусить. Вообще, Ната кусаться не любила ‑ из-за брезгливости ‑ и питалась донорской кровью. Но Евгения укусить всё-таки пришлось, ибо дневальных агентов нельзя увольнять: уволенный сотрудник со злости обязательно заявит куда следует, что в квартире проживают упыри, и начнётся суета: экстренный переезд и прочее… Вот и пришлось переделать никчёмного сотрудника в такого же никчёмного вампира и прогнать из квартиры. А с новым агентом повезло: покладистый, хозяйственный и неглупый. И головоломки приносит, какие надо. Но теперь, из-за новой миссии будет не до головоломок.

Ната подошла к окну своей комнаты, оклеенной пейзажными фотообоями: бирюзовое море, такого же цвета небо, ярко-жёлтый безлюдный берег и три пинии с широкими кронами. Эллада… Мебели в этой двадцатипятиметровой комнате был самый минимум: старенький ломберный столик, на котором стоял системный блок, клавиатура, монитор и факс; венский стул и днёвочный гроб, задекорированный под сундук с псевдо фольклорной росписью, за что Ната называла его иронично «этногроб». На широком довоенном подоконнике стояли пять трёхлитровых баллонов с пиявками. Был ещё и шестой, но его Геннадий повёз клиенту. Денег, которые отдадут за пиявок из шестого баллона, хватит на предстоящую миссию, какие бы затраты не пришлось делать. И ещё останется Геннадию на премиальные. Что и говорить, пиявки Наты — товар дорогой и ходовой. Ещё бы! Стоит такой пиявке присосаться между глаз, как пациент тут же находит самый выгодный вариант бизнес-действий.

При обвальном невезении хоть с пиявками повезло… Когда она превращалась в вампира, проклятая эта процедура сопровождалась бешеной тряской. К счастью, с головы Медузы Горгоны, приколоченной к её щиту, осыпалось несколько змей, которые в новых условиях переродились в пиявок с эксклюзивными целебными свойствами.

Ната опустила в ближайший к ней баллон указательный палец левой руки. По её беззвучному приказу палец удлинился, причём, ровно настолько, чтобы достать до дна. Пиявки, доселе флегматично дрейфующие, дружно бросились к пальцу, припали к нему и замерли. Выждав две минуты, Ната укоротила палец до прежнего размера, предварительно стряхнув с него пиявок. Пиявки крутились, кувыркались, свивались в колечки, короче, бурно радовались.

Ту же процедуру Ната повторила и с пиявками из остальных баллонов.

Вытирая палец вафельным полотенчиком с вышитым по краям орнаментом «меандр», подумала: «Видно, и в самом деле неразложимы частицы амброзии, оставшиеся на моих пальцах со времён жизни в поэме. Что ж, резвитесь, микрозмейки, и вырабатывайте у себя в биомассе то, что так ценят клиенты».

Она ещё немного постояла у окна.

Лёгкий майский ветер приятно освежал её маленькую изящную голову, отягчённую причёской a ля ампир с прямым пробором и узлом на затылке. Собралась было остричься, но не смогла себя заставить: цеплялась за изначальное. В смысле одежды тоже. Носила белые платья в складку: туника ‑ не туника, хитон ‑ не хитон, халат — не халат. Не разбери-пойми. В общем, выглядело нелепо, особенно при её миниатюрности. Странно, что богиня гигантского роста и могучего телосложения превратилась в миниатюрную дамочку. Евгений, настолько тупой, насколько и начитанный, нёс какую-то ахинею насчёт того, что при овампиривании высвободилась и вышла наружу её женственная суть, которую она подавляла, будучи девой-богиней. Укусила-то она его за дурацкую головоломку, но за подобные возмутительные рассуждения тоже можно было укусить.

Как хочется вернуться обратно в текст Гомера, летать и на заре, и при солнце, опять увидеть под собою «лазурь глянцевитую моря», вкушать амброзию, пить нектар, а не мерзкую кровь, и наслаждаться роскошью общения с несравненным Одиссеем! Главное, вернуться-то в текст можно, но есть условие: надо знать Причину, то есть из-за чего овампирилась. А она не знала.

…Перейдя из комнаты в кухню по узкой прихожей, загромождённой, к тому же, здоровенной коробкой, в которой дневали охранники, Ната остановилась перед холодильником, полюбовалась украшавшими его дверцу магнитиками в виде сосудов родной Эллады: амфор, погребальных урн, килик, кратеров, открыла дверцу и взяла мерную бутылочку с донорской кровью; потом подошла к маленькому старинному буфету, щедро украшенному резным растительным орнаментом и напоминающему поставленный на попа древнегреческий детский саркофаг, достала оттуда коньячную рюмку и отлила в неё пятьдесят граммов. Сморщила от отвращения свой классический нос, который, если смотреть на её профиль, продолжал линию лба по безукоризненной прямой. Противно пить кровь, тем более, если это омерзительная по вкусу вторая группа. Но никакой другой достать невозможно.

«Почему при моей хрестоматийной мудрости у меня всё так нескладно? — думала она, с тоской глядя в неуютное тёмное заоконье. — Пора, наконец, в этом разобраться».

Но разобраться помешали. В окно ввалились охранники в облике летучих мышей, втащили зачуханную мокрую фею и положили на пол. Фея вся тряслась, но вежливо улыбалась. Не спросив позволения, все четверо охранников зависли в кухне. Возбуждённо визжали, пищали. Видно, героями себя чувствовали и ждали похвалы. Не дождались. Ната устремила на них глаза, лишённые какого-либо выражения, и тихим, но страшным голосом сказала:

— Окна прорубают для того, чтобы в помещение попадал воздух и свет, а не для того, чтобы в него вламывались мокрые, грязные, не воплощенные в цивилизованный облик упыри.

Охранники поспешно выбросились назад, в окно.

— Можно мы слетаем попитаться, хозяйка? — уже, будучи за окном, спросил Визгливый.

— Можно, — буркнула Ната.

Фея Ляляка продолжала лежать в лужице, которая с неё натекла, и на её, почти человеческих и даже почти женских губах играла тонкая улыбка.

— Вы, наверное, Вампир Особой Жестокости Ната Умная? — раздался еёнежный, но с техногенным оттенком, голосок.

— Да, — буркнула Ната.

— Очень приятно, — прошептала Ляляка. — Я с радостью поделюсь с вами своими переживаниями и впечатлениями!

— Извините, фея Ляляка, но я не любительница вести душевные беседы с дамами, — сказала Ната и отпила из рюмки немножко крови. — Если хотите что-то сказать, будьте любезны выражаться кратко. Но сначала вытрите пол и вытритесь сами.

— О, разумеется, но я не знаю, чем… и как…

— Если вы не укоренены в материальной культуре Физического Плана и не умеете обращаться с сантехникой, то вот вам бумажное полотенце. Когда вытретесь — выбросьте его в ведро под раковиной. Там же, под раковиной, возьмёте тряпку и вытрете ею пол. А если умеете обращаться с сантехникой, то можете воспользоваться ванной. Первая дверь налево. И, если вам надо — уборной. Вторая дверь налево. Не знаю, как устроена такая эксклюзивная фея, как вы, но другие феи уборной пользовались. Только, если можно, не раскачивайте унитаз: раствор, в который его заделали, был неправильно замешан.

Сделав ещё глоток, Ната придвинула к себе лежащую на столе головоломку и принялась, не спеша снимать с неё упаковочную плёнку.

Ляляка попыталась встать, но не смогла и медленно поползла к раковине. Вытащив из-под раковины тряпку, она кое-как доползла обратно, вытерла пол, потом поползла за бумажным полотенцем, вытерлась из последних сил и осталась сидеть на полу.

Ната положила головоломку на стол, вздохнула, встала, вытащила из буфета большую кастрюлю, поставила её на стул дном вверх, потом вытянула руки так, чтобы они достали до Лялякиного торса, безобъёмного и скрученного наподобие оригами, посадила её на кастрюлю. Как все обитатели Уровня Отображений, Ляляка была раза в три меньше, чем физическая женщина небольшого роста.

Покончив с обустройством феи, Ната извлекла, наконец, головоломку из упаковки и принялась её рассматривать.

— Умаляю, скажите: профессор Ванадий тоже прилетит сюда? — робко спросила Ляляка.

— Тоже, — Ната подняла полукруглые брови. — А вы что, испытываете высокие чувства к чёрту Ванадию?

— О, да, — шепнула Ляляка, и её лицевые плёнки затрепетали, как лепестки флоксов во время ливня с грозой.

— Дело ваше. Но не обольщайтесь на его счёт. Лично я ничего не имею против чёрта Ванадия. Он бывал тут. Ничем мне не досаждал. Как исполнитель миссии он выше всяких похвал. У него эффектная анатомия, красивый насыщенный окрас. Но я не люблю чертей, как популяцию, и мне всё равно, какого цвета конкретный чёрт, какая у него внешность, мировоззренческая позиция и сексуальная ориентация. Чёрт, в любом случае, есть чёрт, то есть, во-первых, халявщик, во-вторых, пошляк, в-третьих, материалист-бытовик, в-четвёртых, обязательно предаст. И всё по мелочи, что особенно противно.

— Вы хотите сказать, что таковы все черти?

— Не все. Был у нас тут на прошлой миссии чёрт Купрум Большой — такого добряка не то, что среди чертей, среди людей не встретишь. Но из-за его доброты миссия чуть не провалилась. Надо было устроить показательное сожжение нескольких особняков, построенных в водозаборной зоне, а он вместо этого развлёк всё Подмосковье фейерверками. Так что исключения бывают, но редко, и к чёрту Ванадию это не относится.

— Поверьте, Ната! Ванадий не типичен! Даже в условиях Лектория он излучал на меня с возвышенной нежностью!

Ляляка разволновалась и принялась вертеть и трясти головоломку, которую Ната положила, чтобы закурить сигарету.

— Не надо трогать мою головоломку.

Ната произнесла это тихо, но Ляляке почему-то сделалось страшно. Она выронила головоломку, которая упала в каменную пепельницу, представляющую собой миниатюрную копию греческого амфитеатра. Ударившись об одну из ступенек тоненькие металлические детали головоломки погнулись.

От испуга и стыда Ляляка загнала глазные пятнышки в самый дальний уголок лобной сеточки.

За окном пели, свистели и трещали два соловья. Эти звуки травмировали слуховые розетки Ляляки. Под лобной сеточкой невыносимо саднило глазные пятнышки, полустёртые от перенесённых при полёте напряжений, и Ляляка вынуждена была извлечь их наружу.

Тем временем Ната выправила головоломку и микродвижениями ногтей передвигала на ней зубчики, между которыми извивались цепочки, препятствующие шарикам упасть в малюсенькую рюмочку. От сосредоточенности Ната приподняла верхнюю губу. Стали обозримы её прекрасные передние зубы, которые они резко диссонировали с длинными толстыми клыками.

Постепенно Ляляка успокоилась и стала следить за тем, что делает Ната. Когда первый шарик попал в рюмочку, она радостно ахнула, но тут же смутилась и пролепетала:

— Я вам не мешаю?

— Не мешаете, — буркнула Ната.

Когда последний шарик упал в рюмочку, зубчики тонко звякнули, а цепочки сложились в латинское слово «VIVAT».

— Как красиво! Ах, Ната, умоляю, скажите: когда прилетит Ванадий?

— Скоро. Только не рассчитывайте, что я буду с вами болтать про чёрта Ванадия, про его духовность и про ваши к нему чувства. Если не хотите крови, можете попить воды. Возьмите стакан. Он в большом буфете на второй полке снизу. С краном умеете обращаться?

Ляляка неопределённо взмахнула обломками закрылков.

— Понятное дело, не умеете. Мечтала я посидеть спокойно. Посидела, называется…

— Спасибо, но я не пью воду.

— Другие феи пьют, — заметила Ната.

— Но, я, увы, не могу. Вода слишком жёсткий напиток. Она может повредить мой тонкий виброклапончик.

— А у других фей не может?

— У других фей такого клапанчика нет. Он предназначен специально для исполнения Ритмиол.

— Какая вы эксклюзивная…

Ната чуть заметно улыбнулась. Эта улыбка подбодрила Ляляку, и она воскликнула:

— Мне так хочется исполнить для вас мои Цветочные Ритмиолы!

Ната закурила «Лаки страйк». Вздохнув, проговорила:

— Исполняйте.

Ляляка так обрадовалась, что её лобная сеточка вмиг разгладилась, глазные пятнышки оживлённо засветились; кудри заблестели. Она сделала едва заметное движение горлом и пальцами, и все без исключения предметы охватил какой-то особый трепет. Оставаясь собою, они при этом стали чем-то похожи на цветы. С воздухом тоже происходило что-то странное: он стал каким-то особенным образом пульсировать и постепенно обрёл форму — неуловимую, неопределённую, но приятную. Комната наполнилась звуками, но Ната не была уверена, что это именно звуки, хотя ощущение, которое они вызывали, было сродни ощущениям, вызываемым звуками хорошей музыки.

— Неплохо, — без выражения произнесла Ната, однако её холодные глаза потеплели. — Но ради чего всё это?

Ляляка смутилась. Промямлила:

— Чтобы выразить себя через творческие проявления.

Ната ухмыльнулась:

— Не лукавьте. Вы этим занимаетесь, чтобы вами восхищались черти вроде Ванадия Крылохвостого. Или ещё кто-нибудь. Но почему вы решили, что кавалеров привлекут в вас именно творческие свершения?

— Ах, Ната! Если я хороша, то, прежде всего, именно этим!

— Ах, Ляляка! Усвойте простую истину: чертей — да и всех остальных, кто заинтересуется дамой, привлекает не её креативная продукция, а её излучение. Если оно конкретному чёрту — или кому-либо другому — приятно — вы ему понравитесь, если нет — не понравитесь. Так что напрасны ваши творческие старания. И вообще: ни один чёрт не стоит стараний феи.

Ната закурила, выпустила целую тучу едкого дыма, потом внезапно улыбнулась и почти попросила:

— Фея Ляляка, может, сыграем в «Эрудит»?

Ляляка обрадовалась:

— О, да, конечно! А что это такое?

Ната любила «Эрудит» не меньше, чем головоломки. Но для «Эрудита» нужен партнёр, а его не было. Конечно, можно играть с компьютером, но его ходы слишком предсказуемы. А фею, особенно такую творческую, можно научить.

‑ Объясните, Ната, правила этой игры. Я постараюсь их понять как можно быстрее.

— Простите, фея Ляляка, но ничего не получится, ‑ вздохнула Ната. ‑ Я не учла, что для этой игры надо уметь читать, а у вас там, только чёрт Аргентум грамотный.

‑ И я грамотная. Мне нужно было научиться читать маме названия картин, которые она приобретает для своей галереи живописи и графики.

— А почему она сама не научилась читать?

— Она очень занята.

— Чем же?

— Творческими играми.

— Какими, например?

— Например, игрой в «Обратный смысл».

— И в чём заключается это игра?

— Я читаю название картины, например: «Красавица», а Марлита удлиняет у красавицы нос, уменьшает глаза, увеличивает щёки, и получается обратный смысл.

— Ясно. А как вы научились читать?

— Брала уроки у Чёрта-Мастера Аргентума.

— Говорят, чёрт Аргентум ничего не делает бескорыстно. Чем вы расплачивались?

— После каждого урока я начищала до блеска его копытца.

— Мне говорили, что у вас чёрную работу делают девчонки-зомби.

— Так и есть. Но Чёрт-Мастер сказал, что если копытца начищает творческая особь, то они лучше блестят.

— Ещё бы! — усмехнулась Ната. — Ну, приступим. Итак, объясняю: это косточки. На каждой есть буква и цифра…

Ляляка научилась быстро, но всё время проигрывала, потому что красивые слова предпочитала выгодным.

Играли весь остаток ночи.

Пред самым рассветом Ната пошла в комнату укладываться на днёвку.

— Можете лечь на крышку, — проговорила она, ложась в гроб. ‑ Обычно я этого никому не позволяю, но мне очень понравилось слово «гекатомба», которое вы поставили в последней партии. Так и вижу тёлку в венке из маков или из роз — смотря по сезону — и как её зерном посыпают, а потом мясо поливают вином и сжигают на благородном, кипарисовом костре. А я сижу неподалёку, на каком-нибудь удобном облаке и упиваюсь дивным дымом. Да, гекатомба — это прекрасно… Кстати, откуда вам известно это слово?

— Так называется одна из картин в маминой галерее, — объяснила Ляляка, — там изображена прелестная белая лань, вся в гирляндах, бантиках и драгоценностях, а вокруг мужчины и дамы танцуют менуэт. И богиня Афина такая красавица! В пышной юбке, с розой в причёске и на открытом корсаже.

— Лань, менуэт… Пышная юбка… Можно подумать, что я не богиней мудрости была, а какой-нибудь безмозглой фрейлиной… — проворчала Ната и закрыла над собой крышку.

Ляляке тоже хотелось спать, и она стала заползать на гроб. Кое-как достигла покатой крышки, легла и начала расслаблять телесные составляющие, но отвлёк скрип наружной двери и голоса охранников.

Она подняла голову и увидела их всех (дверь в комнату была открыта). Тотчас вспомнилось, как самоотверженно они её несли: пара, которая отдыхала, на самом деле не отдыхала, а занималась ею: Густозудящий подлетал вплотную и старался согреть её своим крупным тёплым телом; Визгливый тоже заботился о том, чтобы она не замёрзла, обучая согревающим движениям рук и ног; Пискля подбадривал рыцарскими комплиментами, а Тихогласый развлекал стихами. Ляляка даже запомнила две строчки:

Любить иных тяжёлый крест,

Но ты прекрасна без извилин.

Она, правда, не поняла, какие извилины имел в виду поэт, но ей почему-то понравились эти стихи.

Вспомнив всё это, воскликнула:

— Здравствуйте! Я так благодарна вам за ваши заботы! Я так рада видеть вас вновь!

Но охранники даже не посмотрели в её сторону. Они торопливо открывали картонную коробку, стоящую около стены прихожей. Открыв, впорхнули в неё и по счёту «раз, два, три» синхронно высунули лапки, зацепили лежавший у порога затоптанный коврик, набросили его на коробку, потом синхронно отдёрнули лапки, и покрытая ковриком коробка закрылась.

В квартире стало тихо.

Ляляка уснула.

* * *

Ванадий Крылохвостый рассчитывал, что отбудет тотчас же, но Аурум назначил отбытие только на следующий день. Встал неприятный вопрос: где провести оставшееся время? Дома невозможно: Зи-Зи страшит озлоблением своим. Попросить Гелия, чтоб он разрешил зарыться в закатное облако, желательно фиолетовое, подстать окрасу для маскировки? И это не годится, ибо если долго просидеть в облаке оно влажностью своей необратимо погасит огнемётность, без коей ты не чёрт, а объект для насмешек.

Ванадий, пребывал в растерянности и машинально вычерчивал над Общим Пространством ломанолинейный чертёж.

Внезапная боль исторгла визг из его исказившихся приротовых извилин и заставила изогнуться колесом, а, изогнувшись, он с ужасом увидел, что от крылохвоста осталась лишь правая часть, изуродованная сожжением, а левая ‑ уцелевшая ‑ вырвана вместе с подспудным фрагментом!

На его орбите неистовствовала Зи-Зи. Услышав визг мужа, увидев его страдальческий взор, она издевательски ему подмигнула и швырнула вырванную часть крылохвоста вниз. От удара в напольный уровень, вырванное невосстановимо рассыпалось.

Торжествующе хохоча, Зи-Зи умчалась.

От боли и нового горя осознание Ванадия активно заработало. В нём означилось: «Сын Хассий просвещён. К нему обращусь. Он поможет советом отцу своему».

Стало легче, но в некотором смысле тяжелее. Чтобы связаться с сыном, не обойтись без капризнейшего коллеги Аргентума Светлотелого, который не преминет поглумиться и нагрузит непомерными обязательствами. Но вариантов нет. Придётся лететь к Его Светлотелости…

* * *

Пространство чёрта Аргентума как Внутреннее, так и Внешнее, славилось оригинальностью и наличием множества подлинников. Но Ванадию было не до того, чтобы любоваться, да и глазницы были почти сомкнуты от боли.

Насчёт глумления он не ошибся.

— Ха-ха-ха! — звонко расхохотался Чёрт-Мастер Аргентум, снайперским взглядом прожигая остатки Ванадиева крылохвоста. — Проказница твоя Зи-Зи! И какая беспощадная! Классическая чертовка! Хрестоматийная! А ко мне зачем явился? Хочешь, чтоб я, симметрии ради, выдернул остальное? Пожалуйста, выдеру. Будешь ты у нас Ванадий Бесхвостый. Имя, я бы сказал, не избитое, в отличие от тебя самого. Ха-ха-ха!

— Мне надо связаться с сыном Хассием. Помоги, — робко попросил Ванадий.

— Без проблем! — продолжая хохотать, воскликнул Аргентум. — Но я тебя знаю: небось, рассчитываешь на pro bono? Не выйдет!

— Чего ты хочешь?

— От твоего крылохвоста целиком сохранилось одно пёрышко. Оно мне пригодится смахивать пыль с подлинников. Не бойся: вырву безболезненно. Я ж не садистка Зи-Зи!

Пришлось согласиться…

Аргентум ‑ безболезненно, как обещал ‑ выдернул последнее неповреждённое перо, повертел его в ловких многофаланговых пальцах, отбросил в сторону и достал из нагрудного кармана свого элегантного комбинезона отображение мобильного телефона.

Похвастался:

— Этот мобильник оснащён новейшими наворотами. А вот тут у меня образцы всех ваших голосов.

Аргентум открыл длинный ящик, туго набитый отображениями бумажных носовых платков. Фигурными когтями двух указательных пальцев он выцарапал один из них и встряхнул.

Голосом Хассия Тусклохвостого, старшего сына Ванадия, бумажный платок произнёс:

— Эх, дядя Аргентум! Был бы мой отец похож на вас хотя бы внешне! Насчёт мастерства, интеллекта и всего такого прочего — я вообще молчу…

— Узнаёшь? — издевательски спросил Аргентум.

— Да, — едва слышно прошептал Ванадий, расстроенный сыновним мнением.

— Я записал Хаську, когда он прилетал на каникулы.

Аргентум на мгновение приложил платок к отображению мобильного телефона, и Ванадий тотчас услышал голос сына:

‑ Хасс Тусклофф. Кто звонит?

— Отец твой, Хаська, столь печально не похожий на дядю Аргентума внешностью своею, а также содержимым своим! — с ехидством и горечью произнёс Ванадий.

‑ Этот звонок ты сделал за мой счёт. Оплачивать попрёки я не намерен. Good buy father. Конец связи.

Ванадий чуть не заплакал.

— Постой, сын! Посоветуй отцу своему, где спастись мне от матери твоей, от чрезвычайной лютости её?

— Она, что ли, angry на тебя? Ты имел на стороне sex?

— Не допрашивай отца своего. Мать подожгла крылохвост мой, но мало этого: она вырвала левую часть его, включая подспудный фрагмент!

— Wow! — восхитился Хассий. ‑ Ай да мама! Superwoman really!

— Я подал на миссию. Добровольцем. Вылет назначен на завтра.

— Как лететь, знаешь?

— Знаю. У злыдни осведомился. Практически, pro bono.

— Молодец. Где приземляться думаешь?

— От меня не зависит. Где назначат.

— Тебе сейчас надо, чтобы посадка была мягкой, поскольку ты травмирован. Мягче всего будет приземлиться на свалку. Я слышал, центр по миссии теперь в Russian Federation в Москве. На подмосковных свалках, кстати, водятся лацерты агилис, ящерицы обыкновенные. Очень калорийные, и вкус приятный. Ближе всего к Москве… Подожди-ка… сейчас найду в Интернете. Так… Ближе всего к Москве… свалка «Кляпинская». Уговори куратора, чтоб тебе назначали приземлиться именно там.

‑ Но ты не дал совет, как спастись от лютости матери твоей!

‑ Дай-ка мобилу дяде Аргентуму.

— Хаська попросил, чтоб я разрешил тебе побыть у меня, ‑ сказал Аргентум, закончив разговор с Хассием. ‑ Я ему это обещал. Но, имей в виду, со мной pro bono не пройдёт. Будешь расплачиваться.

Ванадий разрыдался. Сквозь рыдания восклицал:

–Ни одного пера более не отдам!

— А у тебя и не осталось ни одного неиспорченного пера, а испорченные мне не нужны. Вот тебе перо, которое я только что из тебя выдрал, и приступай к смахиванию им пыли со всех моих подлинников. К отлёту управишься. А не управишься — доделаешь, когда прилетишь. Смахивай пыль тщательно, добросовестно. Это тебе не лекции твои бессмысленные балаболить.

Подавив рыдания, униженный и оскорблённый чёрт Ванадий взял перо и под насмешливым взглядом Аргентума Светлотелого принялся смахивать пыль с большущей сложнейшим образом устроенной установки, неизвестного ему назначения.

* * *

Аурум разрешил Ванадию приземлиться на свалку «Кляпинская».

Приземление прошло хорошо, мягко.

Почему-то Ванадий преувеличенно ощутил свою огнемётность. «Жажду возгораний! Поджечь бы эту кучу! И вон ту! И ту! Поджечь бы всю свалку! Дивно было бы!», ‑ вспыхивало в осознании.

С победным вскриком он исторг из себя великолепнейшее, четырёхязыковое пламя. Но… о, огорчение! Хлынул ливень, и пламя погибло.

От переживаний отвлекли ящерицы лацерты агилис, которых здесь действительно было очень много. Он досыта наелся этими сытными существами и даже успел набить ими оба подмышечных кармана своего летательного плаща, когда вдали показались четыре летучие мыши.

‑ Быстро летать умеешь? — спросила самая крупная из них, с брошкой на холёной шерстке груди. — До восхода надо управиться.

‑ Вопрошаешь наибыстрого летуна, ‑ надменно отвечал чёрт Ванадий и довольно неуклюже взлетел.

Как он ни старался, полёт получился медленный.

‑ Я вижу, что-то отягощает карманы вашего летательного плаща. Вам придётся их очистить от содержимого, проговорила летучая мышь, у которой был приятный тихий голос.

Ванадий колебался: лацерты агилис столь вкусны!

‑ Говорят тебе, вытряхивай, что у тебя там! — почти пролаяла самая маленькая мышь.

Ванадий сдался и, с крайнем неудовольствием выбросил ящериц. Но не всех. Больше половины оставил.

‑ Вытряхивай всё! — тявкнул самый маленький.

‑ Резкий отказ дать соизволяю!

Миссионерщик произнёс эти странные слова столь надменно и решительно, что охранники заколебались.

‑ Ладно. Пусть, ‑ пробасил самый крупный. — Поесть всякому надо. И давайте — на старт!

Все пятеро дружно взлетели.

Продолжение в следующем номере