Человек на букву Г
Господин, чья фамилия начиналась на букву Г, изнывал от жары. Уже который день донимало солнце, превращая двухкомнатную квартиру, так некстати расположенную на светлой стороне, в духовую печь. Господин Г то и дело утирал высокий лоб, увенчанный Брежневскими бровями, проходился по носу, похожему на худой баклажан, и заканчивал веками, что скрывали за собой зелёные, болотистые глаза. Господин Г недавно пересёк возрастной Рубикон, и теперь причисляться к молодёжи не имел морального права, однако будучи здоровым человеком, он сожительствовал с любовью всей своей жизни, Гуленькой, которая мало того, что хороша собой, так ещё и принадлежала к той породе женщин, чьи предки тысячелетиями следили за большим подворьем, отчего Гуля, как ласково называл её Г, без конца убиралась в бетонной клетке на сорок квадратных метров. Г знал, что лишает женщину с восточными корнями радости от таких глупых мелочей, как забота о домашнем скоте, подметание полов кустистым веником, и хранения всяких солёностей в глубоком погребе. Знал, но ничего поделать не мог, — ремесло художника приносило крохи. Господин Г всерьёз подумывал вернуться на прежнюю службу, которую оставил вместе с первой семьей ради искусства, ради Гульнары, ради себя.
Господин Г на дух не переносил хиромантию. Возможно, если бы дело обстояло иначе, он бы знал, что в тот вечер, когда зной из последних сил превращал мужчину в талое мороженое, не давая ни творить, ни думать, ни жить, решение выйти за пачкой сигарет станет роковым и, быть может, последним в его жизни. Очутившись перед светофором, Г принялся утюжить лицо измочаленным платком. Возможно, если бы потоотделение не так донимало господина Г, он бы увидел, что в ста метрах от него неслась машина, чей водитель, разочарованный в жизни и себе мужчина, решил свести счёты с жизнью, врезавшись в столб, а поскольку господин Г стоял как раз возле намеченного несчастливцем столба, то опасность была самая непосредственная. Когда Г отнял руку от лица, он бросил взгляд на железное чудище, взлетевшее ввысь после встречи с поребриком. Г пытался зацепиться за какую-нибудь мысль, или увидеть пресловутую ретроспективу собственной жизни, но брюхо автомобиля уже закрыло собой солнечный диск, и теперь стремительно падало на господина Г, чтобы умчать его в мир ни живых, ни мёртвых.
Когда господин Г пришёл в себя, первое, что он сделал — ощупал конечности, поскольку страшно боялся сделаться инвалидом, памятуя о собственном отце, лишившемся обеих ног на богом забытой войне, который то и дело говорил, что лучше было умереть сразу, чем жить вот так. На удивление господина Г, ноги и руки послушно шевелились. Тогда он, положив голову на грудь, взглянул на живот — нет ли там зияющей, кровоточащей раны, из которой проглядывают кишки — будущее лакомство для могильных червей? Не было и этого. Не успел господин Г толком отлежаться, как к нему подбежали двое и, подняв на ноги, поволокли куда-то за собой. Господин Г совершенно онемел от удивления, но его занимало и другое: раскаленное, слепящее солнце цвета кислого апельсина сменило окрас, и теперь походило на грушу, или же, скорее на лайм, а машина, которая мгновение назад тигром бросилась и подмяла Г под собой, исчезла, как будто её и не было вовсе. Господина Г насилу привели к машине, на бортах которой Г недоверчиво прочитал свою фамилию.
— Да, — рявкнул один из незнакомцев, — у нас правит великий Г, а вы лежите посреди дороги, подрываете строй!
— Подрываете! — Вторил ему другой.
Г увидел на крыше автомобиля проблесковые маячки и сразу понял, что ведут его в участок, но поразило его другое — голоса были точь-в-точь его голос. Не в силах противиться любопытству, господин Г взглянул на обоих мужчин, облаченных в странную, землистого цвета форму, и окончательно обмяк — это был он сам! Сам! Дверь распахнулась перед ним, и чёрный салон машины злорадно взглянул на господина Г, приглашая присесть и лишиться свободы. Тогда Г упёрся высоким лбом в крышу автомобиля и взмолился:
— Братцы! Брат-цы! Ведь мы же с вами один человек! Я же тоже Г!
Стражи порядка остолбенели и переглянулись между собой. Наконец, один из них решил нарушить молчание:
— Ты что, тот Г, который Г?
Второй, стоявший слева, подхватил:
— А не метит ли он на нашего Г, на многоуважаемого президента?
— Бессменного! — Подметил тот, что справа. — Враги повсюду, товарищ! У нашей страны только два союзника: президент Г и хранитель земли Г, сын божий, — Г!
Левый добавил:
— Истину говоришь! Истину! Нет места таким господам, как Г, с их разоблачениями коррупции…
— Подрывающими наш строй! — Подхватил правый.
— Во-во! Враг не дремлет! Г думает, что если вместо Г придёт Г, то будет хорошо! Кто ему об этом сказал!
— Действительно! — Снова согласился правый. — Все люди Г, конечно, но без нашего Г и жизнь в стране будет…— Правый немного стушевался, затем добавил: — Полное Г.
— Ага.
В то время, пока постовые говорили о совершенно непонятных для господина Г вещах, из-за угла выбежал десяток разъяренных мужчин, и с криками «Свободу Г» набросились на патрульную машину. Господин Г решил, что окончательно сошёл с ума, когда разглядел лица нападавших — они все были точь-в-точь он: высокий лоб, брежневские брови, зеленые глаза. Толпа скрутила патрульных и перевернула их машину, а что касается самого Г, его бережно подхватили и увели за собой.
Очнулся Г на стуле в просторной комнате, где стоял запах пота, сигарет и чего-то ещё. Г на мгновение подумал, что он снова в бетонной коробке, ведь только там могло так пахнуть, но, к сожалению для него, он очутился в штаб-квартире людей, напавших на полицейских.
— Человек, — сказал другой Г, чей широкий лоб был утянут красной банданой на голливудский манер, — вы живы?
Г нехотя вгляделся в лицо нового приятеля и едва сдержался, чтобы не вывернуть на изнанку содержимое своего желудка, — настолько происходящее лишало его сил.
Мужчина, по всей видимости предводитель кого-то, или чего-то, приказал принести воды, и, когда живительная влага оросила стенки желудка Г, он из последних сил поинтересовался, что всё это значит.
— Г — значит борьба, Г! Вас ведь тоже зовут Г, правильно? — Запальчиво заговорил вожак. — Наше правило гласит: все Г — Г, и нет Г, кроме Г, понимаете? Разве может быть по-другому? Почему один Г правит всеми Г, так сказать, роскошествует, а мы — простые Г, живём так, будто вся наша жизнь… Простите за каламбур — полное Г.
— Я сегодня уже его слышал, — сказал господин Г, разглядывая своих двойников, суетившихся возле каких-то настенных карт, больших мониторов, нервно куривших в группах из двух-трёх человек и так далее.
— Да, — Г-вожак изобразил извинительную улыбку. -Вся наша жизнь делится на Г и Г. Вопрос лишь в том, на какой ты стороне.
Господин Г вдруг разглядел в предводителе зачатки разума. Тогда он решил не оставаться в этом зазеркалье ни минуты, но нужно было, чтобы кто-нибудь указал ему на белого кролика.
— Извините, товарищ…
— Мы не товарищи, Г. Мы все — всего лишь люди.
— Да-да-да, — с жаром продолжил господин Г, — понимаете… Хм, ну, как к вам обращаться?
— Зовите меня просто — Г.
— Точно! Совсем забыл! Так вот, о чем это я? Я здесь совершенно чужой. Пару минут, — господин Г осёкся, — ну, может часов — я не знаю, назад я попал в аварию — на меня налетела машина.
Все Г, бывшие в комнате, заметно оживились и навострили уши.
— Вы запомнили номера? — Холодно спросил Г. — Возможно, это был сын Г, депутата города Г. Такое дело нельзя спускать просто так.
— Да причем здесь это! — Раздраженно заметил Г, после чего несколько смягчился. — Дело вот в чем: меня сбила машина. Меня, там, в нормальном мире. Понимаете?
Другой Г появился за плечом Г-вожака, и теперь двое мужчин, стоявших перед Г, походили на него самого, родись он сиамским близнецом.
— Мы все хотим нормальный мир. — Удрученно заметила вторая голова близнеца.
— Вся власть — Г! — Крикнул один из Г, стоявший возле настенной карты.
Другие Г не преминули подхватить лозунг, и теперь вся комната гудела от стройного хора двойников господина Г.
— Да что это с вами? — Пытался вклиниться господин Г. — Ну, послушайте же!
В этот момент дверь с грохотом повалилась на пол и помещение заполонили люди в масках и с оружием в руках. Г привычно ложились ничком, держа руки за головой. Только господин Г продолжил сидеть на стуле, совершенно не понимая ничего.
— Неповиновение властям! Сопротивление при аресте! — Кричала голова в маске-балаклаве, и в прорезе блестели знакомые Г зелёные глаза.
Г вновь потерял сознание и очутился в телеге, запряженной старой клячей. Возле него сидел крестьянин в широкополой шляпе. Г взглянул наверх, и апельсиновый свет снова нещадно лился на его голову. Г позавидовал крестьянину. Лошадь мерно шла по сельской дороге, солнце морило зноем. Г казалось, что он близок к солнечному удару, либо к обмороку, как вдруг старичок повернулся к нему и щербатым ртом прошипелявил:
— Встать! Суд идёт!
Г взглянул на крестьянина, как на умалишенного, и хотел что-то произнести, как вдруг лошадь затрясло и бескрайние сельские просторы сменились бушующим морем, а солнце исчезло так быстро, как не бывало, и чёрное, как поповская ряса небо злобно озарялось молниями и звенела от рокота грома.
— Встать!
Г пришёл в себя в здании суда. Судья по фамилии Г сидел в пышном парике и нещадно колотил молоточком по кафедре. Г смотрел на судью сквозь прутья решётки. Он уже совершенно ничему не удивлялся, лишь изредка глядел на присутствующих двойников, браня их за безвкусный выбор одежды.
— Господин Г, судом города Г страны Г вы обвиняетесь в государственной измене, в неповиновении властями и сопротивлении при аресте. Что вы можете сказать в свою защиту?
Г подёрнул плечами и улыбнулся. Затем его осенило — он не курил уже, наверное, сутки.
— Господин судья, угостите сигаретой?
Судья так по-особенному нахмурился, что господину Г вдруг показалось, что в его физиономии проступили женские черты лица, и, едва не срываясь на фальцет, произнес:
— Это тебя и погубит.
Г весь обратился в слух, но если слова он как-то разобрал, то их смысл всё ещё скрывался за пеленой тайны.
— Что-что? — Переспросил Г, как вдруг лицо судьи окончательно переменилось и стало точь-в-точь походить на лицо любимой Гульнары.
— Это тебя и погубит, говорю.
Г проснулся в своей мастерской. Лоб блестел крупными каплями пота, бетонная клетка плавилась от жары. Над ним стояла Гульнара и, держа в руках окурок, укоризненно сверлила взглядом.
— Ты слышишь меня? Ты слышишь, но не слушаешь — да.
Г вновь ощупал себя, быстро вспомнив про отца-инвалида, и решив, что с ним всё в порядке, превратился в самого счастливого и довольного человека.
— Ты не представляешь, Гулечка, что мне сейчас приснилось.
Но Гуля не хотела начинать один разговор, не закончив другой — такая уж её настырная черта, передавшаяся, наверно, вместе с кровью кочевых народов, которая бурлила в ней в тот миг от негодования.
— Нельзя курить и работать! Ты засыпаешь, а сигарета в зубах!
Вдруг раздался такой удар, будто погрузчик бросил железный контейнер оземь с высоты трехэтажного дома. Г подскочил к окну — фонарный столб разрезал пополам ту самую иномарку, которая несколько часов, а может и дней, а может вообще никогда, словом, ту, что должна была сбить его, господина Г. Г встрепенулся, как от удара током, замотал головой, что-то забормотал, затем выхватил бычок из любимых рук и выбросил его вон.
— От этих сигарет… Ну их. Полное Г.
Время и мечты
Гаубицы, танки «Тигр», «Т-34» в масштабе один к двадцати, авиация времен второй мировой, крошечные солдаты, укрывшиеся в деревянном блиндаже, реплика разрушенных городов — вот что интересовало Витю Струганова с пяти лет, когда отец, инженер по роду деятельности, подарил сыну советский металлический конструктор.
Время шло для всех: для страны, сменившей серп и молот на триколор, для отца-инженера, приказавшего долго жить, для универмага, ставшего супермаркетом с кричащей вывеской. Для Струганова время остановилось.
Всякий раз возвращаясь с работы, Витя прошмыгивал мимо недолюбленной жены прямиком в свой кабинет, где на полу шла ожесточенная битва за Берлин. Маршалы Жуков и Конев склонили головы над крошечной картой города, пока генерал Вейдлинг, получив нагоняй от фюрера, наносил артиллерийские удары по неприятелю. И в тот самый момент, когда четвертая гвардейская танковая бригада приготовилась к форсированию реки Хафель, чтобы заключить фашистов в кольцо, Галя, жена Вити, бесцеремонно вторгалась в комнату и начинала «опять за своё» — как думал про себя Струганов: «Ты опять играешь? Мужику пятьдесят, а он все играет. Ты бы лучше с детьми так играл, когда они маленькие были. Олежек попросил у тебя солдатика поиграть, но нет же — тебе жалко! Где теперь Олежек? Живёт за тысячу километров от тебя, старого дурака, а ты и не спросишь никогда, как он там, надо ли ему чего? Всё тебе до лампочки! Всё бы только играть! Играть, играть, играть!»
Витя старался пережидать словесную бурю, за которой, как правило, следовал грозный хлопок дверью и ворчание телевизора в гостиной до позднего вечера, но порой не сдерживался и оправдывался: «Это не игрушки, а реплики. Один к двадцати масштаб. Смотри, тут всё есть. Танки, как настоящие, солдаты — того гляди побегут. Олег уже взрослый. Нужен я ему?». Услышав нерешительный голос мужа, Галя разражалась новой порцией гнева, и, если бы не мягкий характер Струганова, то всякий день завершался бы скандалом.
Пал Палыч, начальник цеха, где Витя оставил большую часть жизни, тоже не понимал пристрастий подчиненного: «Ну, Витёк, разве тебе оно надо? Ты что, на работе не настругался? Зачем тебе эти танчики какие-то? У тебя Галька молодая совсем, ты за ней бы последил, а то уведёт кто. Сыну надо помогать. Он, кстати, как?»
Струганов смотрел на розовощекое усатое лицо Пал Палыча и безвольно пожимал плечами: «Живет себе понемногу». Начальник подкручивал ус, кашлял и неодобрительно мычал.
Но когда Витя оставался наедине со своей армией, радости не было предела! Он чувствовал себя повелителем времени, самым главным генералом, богом, если хотите!
Как-то раз, когда Галя не на шутку разошлась и Вите пришлось насилу вытащить себя в гостиную, чтобы сидя бок о бок с женой, смотреть какой-то кишмиш из сериалов, новостей о погоде и прочей ерунды по телевизору, в кои-то веки, показали то, от чего Струганов чуть не подпрыгнул от радости: ведущий популярной программы, Авдей Балахов, объявил конкурс на самое интересное хобби. Главный приз: миллион рублей и возможность рассказать о себе всей стране.
— Всей стране, — повторил Витя, смотря как завороженный во все глаза на голубой экран и, будто не замечая неодобрительного взгляда жены.
— Победить? — Неприязненно сказала Галя. — Забудь, Струганов. Твои игрушки никому кроме тебя не нужны.
В ту ночь Вите не спалось: «всей стране» — повторял он, беззвучно шевеля губами, пока Галя, повернувшись к стенке, тихо посапывала. Струганов вспомнил, как ещё в детстве мечтал, что когда-нибудь его труды оценят, и родители будут им гордиться. Витя мечтал, что отец, вернувшись с работы, с гордостью примется рассказывать про то, как сослуживцы хвалили маленького конструктора и говорили, что в семье Стругановых растет новый Королев или Жуковский, и что фамилия Стругановых ещё прогремит на весь мир, или, хотя бы, на всю страну.
Наутро Витя твердо решил — усилия надо утроить, поэтому добрую половину аванса, полученного тем же днем, он без зазрения совести потратил на новые наборы моделей, совсем позабыв, что обещал жене пароварку. Когда Струганов, держа в охапке целую зенитную дивизию вермахта, встретился с женой, в чьих глазах читался немой вопрос, Витя виновато улыбнулся и проскочил в свой кабинет. «Молчит, и ладно!» — думал он, торопливо приступая к работе.
Струганов еженедельно делал снимки своего детища, которое всякий раз пополнялось новыми батальными сценами и отправлял их вместе с сопроводительным письмом в редакцию программы, ожидая, что не сегодня, так завтра обязательно перезвонят. Но телефон молчал. Вернее, звонил сын и пытался, по просьбе Гали, вразумить отца, но Витя и Олег никогда не были близки, поэтому разговор был вялотекущим и, скорее, для проформы. Пал Палыч, видя, что затухающие глаза Струганова загорелись новым пламенем, очень насторожился, поскольку в нём ещё сидело прежнее убеждение, что перевыполнение плана влечет за собой его повышение, но, поняв, что энтузиазм направлен исключительно, как начальник выражался, на «самолётики», он успокоился и снова принялся учить жизни: «Ну, не будь ты таким дураком, Витя. Ты что, думаешь, там, кроме тебя, некому письма слать? Да у нас полстраны бездельников, сидят всё со своими хобби, или как его там?».
Но Витя не слушал. Он почти перестал есть, мало спал и отвлекался только на работу в цехе, всё остальное время безраздельно отдавал сборным моделям. В какой-то момент Струганов решил для себя, что его пригласят лишь тогда, когда Рейхстаг будет взят, и Ковалев с Исмаиловым водрузят красное знамя на его крышу.
В какой-то момент Галя перестала замечать мужа. Струганов это понял лишь тогда, когда однажды вернулся с работы и обратил внимание, что жена не встречает его в коридоре. Да, пусть с укоризной, с бабским ворчанием и всем тем, что так не нравилось Вите. А однажды Галя притворила дверь и тихим, решительным голосом сказала: «Я от тебя ухожу».
Витя воспринял это как дешевый шантаж, театр одного актера, цирк, но когда он оторвался от моделек и взглянул на часы — было далеко заполночь, Гали нигде не было, а шкафы наполовину опустели. «Может, вернётся?» — думал Струганов, но дни шли, а жена домой — нет.
В конце недели Витя отнёс очередной конверт. День выдался напряженным и мысли о Гале зудили как вши на бродячей собаке. Струганов пришёл в безлюдную квартиру, сел на незаправленную кровать и решил, что всё. С него хватит. Больше никаких «самолётиков» и игрушек. Это решение придавило его как бетонная плита. Согнувшись пополам, он заснул не раздеваясь, а на утро позвонил Пал Палычу и сказался больным.
Отгул оказался затяжным и скоро перерос в больничный, а потом — что потом, Витю уже не интересовало. Отпуск за свой счет? Увольнение? Какая теперь разница. Струганов жалел об одном — с питьем у него не срослось. Не любил он это дело, поэтому сутки напролет приходилось лежать, смотреть в потолок и ждать, когда подступит дрёма и заберёт в мир сновидений, где можно было встретить отца, увидеть маленького Олежку, оказаться где-то и когда-то с Галей, а порой и вообще ничего не увидеть — погрузиться в бездну и спрятаться там от бессмысленной и тягостной жизни.
Витя совсем забросил взятие Берлина, и вот уже Жуков с Коневым стали поглядывать на творца с осуждением, мол, не по-партийному это, бросать товарищей в разгар битвы. Казалось, даже Вейдлинг, укрывшись под зеленым брезентом, смотрит в бинокль в поисках Струганова, но Витя нигде не появлялся. Впервые за сорок пять лет он не брал в руки алюминиевых деталей и клея, не держал отвертки и маленьких болтиков, не любовался своим творением, и не представлял зенитную кононаду и крики бойцов. Всё оскудело, обмельчало. Жизнь прожита зря.
Однажды Витя, точно в шутку, получил письмо от редакции: «Поздравляем. Вы победили в конкурсе. Пожалуйста, свяжитесь по телефону». Ни по какому телефону Струганов связываться не стал, а письмо выбросил как болезненное напоминание о том, о чем хотелось поскорее забыть. Но судьба любит измываться над людьми, и вот уже Пал Палыч, тяжело дыша в трубку, кричал: «Витька, ты чего на связь не выходишь с редакцией? Они мне, знаешь что? Знаешь что, Витька? Они мне говорят: Виктор Струганов победил в каком-то там соревновании, что ли. Денег, говорят, дадут. Витька! Позвони им, не будь дураком, ну!». Струганов положил трубку, не удостоив ответом. Потом пришла жена. Витя понял это, когда дверь кем-то отворилась, и чемоданы с грохотом упали на пол.
— Хоть бы поднять помог, — заворчала Галя, но вдруг срезалась на полуслове, вспомнив, почему она вернулась и, пройдя в спальню, где лежало почти бездыханное тело, глядящее в потолок, она с придыханием начала заготовленную речь. — Витя, Витенька, там же целый миллион! Прости меня, дуру, что не верила в тебя, Витя. — Муж никак не реагировал. Галя с облегчением подумала, что покаяние можно пропустить и перейти сразу к лобовой атаке. — Олежке хоть квартиру купим или хочешь — дачу построим! Тебя же у Авдея Балахова покажут, Ви-тя! Чего ты молчишь? Почему ты не связываешься с каналом? Позвони им, ну!
Струганов впервые понял, как много шума производила его жена. Он хотел что-то сказать, но слова казались какими-то лишними, неуместными, предложения получались путанными. Витя встал, оделся и вышел на улицу. Чего не ожидал увидеть, так это съемочной студии на колесах и сияющего от радости Авдея Балахова, который тут же узнал Струганова и подскочил к нему как к старому приятелю. Витя громогласно объявил, что сниматься он не хочет, деньги ему не нужны и вообще ничего ему не надо.
— Но почему? — Спросил Балахов, растерянно поглаживая лацканы своего пиджака. — Вы же победили! Вам и денег дадут. Да о вас узнает вся страна.
— А я не хочу, чтобы вся страна, не хочу, понимаете? Я, — Витя запинался от волнения, — да я с пяти лет с отцом, там, в универмаге, мы, ай… — Махнул он в сторону назойливого ведущего, засунул руки в карманы и побрел по улицам, пытаясь решить, как жить дальше и для чего. Какое сражение? Какие немцы, телевизор? Деньги? Да видел он эти деньги когда-нибудь? Слава? Какая уж там слава — шестой десяток пошёл. Витя пытался понять, почему он так сильно любил то, к чему теперь охладел. Ведь не платил же никто? Почему? Всё опостылело.
Время шло для всех. Время пошло и для Струганова.