В беспробудных лесах. Стихи

*   *   *

… А это тень неба в тебе,

отпечаток скрижали, тавро,

оттиск двойной спирали,

скрученной вечной пряхой.

Ты чувствуешь только одно –

холодно или тепло,

да и то — неточное знание,

особенно, если родился в рубахе.

Тени идут по лицу,

проходят, оставляя лыжню морщин.

До следующего облака

дотянуть бы неутолимым.

Ты видишь развёртку радуг

без целей её и причин.

Облако выглядит богом,

особенно, если лежит на Олимпе.

 

*   *   *

 

Тени бабочек, тени мальков,

по струящейся амальгаме

с двух сторон пролетают пред нами,

как две эры на стыке веков.

Так по ленте сетчатки летят

тени будущего и былого:

изнутри подымается взгляд,

каждый раз рождается снова.

 

Даже если обычная мгла

поутру раздвигает завесы,

ты же помнишь: рассвет интереса

пред тобою строчка зажгла.

 

Не обещан успех наперёд,

что завещано — сбудется вряд ли,

только тень оживёт, какую найдёт

точный глаз на вздрогнувшей глади.

 

Путь наверх

Когда и луковки, и шпили

разжаловали и спилили,

то потолок прямоугольный

закрыл колодец колокольный,

проход наверх заколотили –

и чердаки забили пылью.

 

Когда нас снова удивили

дезабилье и изобилье

летящей облачной артели,

её понять мы захотели,

но дирижабли-монгольфьеры

в свою не посвятили веру.

 

И только дождь струной холодной

и абрис дерева бесплотный

нам открывают путь наверх.

По луже — рожь, по морю — волны,

а мы оторваны, безмолвны.

Но ласточка сшивает всех.

 

Ньюкасл — Йорк, 16.07.2010

 

*   *   *

 

Месяц хмарь, двунадесятое число,

сотни лет —и тьма, и тьма, и тьма,

снег не снег, дороги развезло –

это плачет по тебе тюрьма,

это вязнет на суглинке свет,

это вянет на подзоле мысль,

это гаснет человечий след,

это грязной остается высь,

как ни чисть слезами и рукой,

как ни три оконное стекло –

хмурой родины

гибельный покой

не нарушит свежее число.

 

 

*   *   *

Андрею Сергеевичу СМИРНОВУ

 

В беспробудных лесах от Амура до Рейна,

четверть шара земного параболой сжав,

как древесного угля слепое горенье,

накопилась энергия диких держав.

Столько смуты не выдержать миру и Риму,

и, степную гиперболу переварив,

волны хаоса бились неукротимо,

шли на Прагу, на приступ и на прорыв.

 

Корчевали, потом воевали так долго,

что опять зарастали осиной поля,

а в степи разливались от Ганга до Волги

бессловесные полчища —

перекати-Земля.

 

Не опознан, уходит пастух-земледелец.

Затопив материк, повторяет вода

диких предков пожар по саванне Сахейля,

оставляя на дне валуны-города.

Снова степь, снова лес — не написана книга,

человечество спит, беспробудно молча.

Зреет в тесном скиту слово архистратига,

бьётся в гулкой пещере пророка свеча.

 

Если слово горит — не нужна позолота,

но под пыткой огнем безответны леса.

Красной нитью свяжи торфяные болота —

не проложишь подножие для колеса.

Не по рылу кусок, не в обхват человеку

беспросветных деревьев таёжный разлив.

Переплыли когда-то великие реки —

и застыли навеки, недолюбив…

 

*   *   *

Покажи мне, где раки зимуют,

где стрекозьи личинки лежат,

где, не ведая волю земную,

дышат в снег носы медвежат.

 

Запелёнута крыльев свобода,

спят и когти пока, и клешни,

молодь прячется на полгода

и кузнечики не слышны.

 

Не бывает лёгкой игрою

несгибаемость метаморфоз,

пусть себя под землю зароет

время будущее стрекоз.

 

Покажи мне — и я разгадаю,

что откроет сегодняшний миг,

вызревавший в подполье годами

и прошедший сквозь нас напрямик.

 

Расширяется жизни арена,

в круге — завтра, сейчас и вчера,

но, меняясь, неприкосновенна

неразменная эта игра.

 

*   *   *

В любом орнаменте случайном —

вглядись! — есть человечий глаз,

как будто пристально, печально

поверхность изучает нас.

 

Грохочет, ухает невнятно,

бьёт водопадом по ушам

мир, бессловесно необъятный, —

спешит приблизиться к словам.

 

Движеньем ветра и осины

дыханье прячется в груди,

губами лёгкими жасмина

цветенье женское гудит…

 

Не пропадает опыт дальний

на круглой маленькой земле,

где человек исповедальный

в себе его находит след.

 

Вот предок —  это я сегодня! —

терзает кремний для скребка,

и вдаль, и вглубь летя свободно,

считает близкими века,

 

не знает, кто из них жестокий,

кто был в родне исчадьем зла…

Отодвигаются истоки

и улыбаются глаза.

Вам понравилось?
Поделитесь этой статьей!

Добавить комментарий