Я – дитя войны, чье поколение опалил своим огнём Холокост. Мы – последние свидетели ужаса, о котором должны знать следующие поколения. Наш долг говорить об этом, писать, и творить всегда и всюду.
Не осуждайте
Не осуждайте нас огульно,
что мы, как скот на бойню, шли.
Солдаты службы караульной
обманом нас на смерть вели.
В толпе с детьми шагали мамы,
и старики едва брели.
Статисты варварской программы
сбежать, конечно, не могли.
У всех ещё жила надежда,
что не убьют. Не может быть!
А в души лез вопрос мятежный:
невинных можно ли казнить?
Я был в толпе. Перед глазами
вставал, как сон, кровавый ад:
травил младенцев злыми псами,
с такой же злобою солдат.
Толкнули страх и боль потери,
отчаявшись, я бросил грязь
в того бандита-изувера,
влепив её, как пулю, в глаз…
Вдогон стреляли, целясь в спину,
а полицейский – матом крыл.
Лишь одного из всей общины
для жизни Бог меня хранил.
У края старого оврага
я вижу чудо каждый год,
как, вопреки врагам, из мрака
встаёт воскресший мой народ.
Я уехал из Сибири
Здесь Сибирью и не пахнет.
Не таёжный это край.
Там под снегом жизнь не чахнет –
для пушного зверя рай.
Кедры, сосны, ели в зиму,
одевают маскхалат.
А охотник носит пимы
и с поддёвкою бушлат.
На охоту с карабином
сибиряк спешит в тайгу.
По следам идёт звериным
на песца иль кабаргу.
А вокруг снежок пушистый
белой скатертью лежит.
Под улыбкою лучистой
соболь к белочке бежит.
Грациозные олени
ищут корм, ломая наст.
А тайги аборигены
со стрелка не сводят глаз.
Я во снах родные дали
будто вижу наяву.
Есть две грани у медали
Тут и там в мечтах живу.
Там я Родину оставил
а в пустыню жить пришел.
Видно Б–г меня направил,
чтоб я счастье здесь обрел.