20 мая 2016 он отмечает свой 77-летний юбилей!
У народного артиста России Романа Карцева много программ. Но одна из них, наверное, самая любимая. Она состоит из двух отделений. Первое – «Моя Одесса», второе – «Хорошо забыто старое». И впрямь: невозможно представить себе Романа Карцева без Одессы и забыть все то «старое», что он играл с Виктором Ильченко и что писал для них Михаил Жванецкий.
— Роман Андреевич, вы в свое время восемь лет прожили в Ленинграде, уже более тридцати живете в Москве, но вам еще снится Одесса?
— Вообще-то да. Бывает и снится. В основном в виде детства, потому что сны приходят оттуда. Я родился там в 39-м году, но в 41-м нас с мамой эвакуировали в Омск. И когда мы вернулись, Одесса была в жутко разрушенном состоянии.
— А сейчас Одесса за границей……
— Да, но я возвращаюсь туда часто и думаю, что вернусь еще не раз. В моей жизни есть три города, которые питают меня, как трехфазный ток. Одесса — это детство, юность, море, солнце, юмор. Ленинград — это духовность, Райкин, красивые девушки, воспоминания. А Москва — это работа, общение с театрами, выставками, творческая бурлящая жизнь.
— Как вас звали в детстве? У вас было прозвище в школе?
— Прозвища не было, так и звали – Рома. А вот уж когда мы встретились с Витей Ильченко и Мишей Жванецким, у нас были три клички: малОй, сухОй и писатель.
— А как Рома Кац стал Романом Карцевым?
— Райкин мне сказал: «У тебя очень короткая фамилия, никто не запомнит». Ну и вообще понятно, что она была не очень созвучная для тех времен. У меня был брат, фокусник. Он тоже был Кац, но сделал себе — Карц. А я уж немножечко продлил.
— Роман Андреевич, вы верите в судьбу?
— Сейчас оглянулся и верю. Судьба со мной сыграла в хорошую игру. Я вообще-то мог стать бандитом, поскольку жил в Одессе около района, который назывался «канава» и славился именно таким народом. С другой стороны, я бы смог стать певцом, поскольку жил около оперного театра. Мы, пацаны, лазили туда по громоотводу, через женский туалет, на все спектакли. Так что я пробирался в искусство под визг и крик женщин. Но судьбе было угодно, чтобы я стал артистом, а не бандитом. С детства публика всегда хорошо принимала мои выступления. После школы я пошел работать на швейную фабрику наладчиком машин и стал безуспешно поступать в театральные заведения, дико переживая свои провалы. Но благодаря этому та же судьба свела меня с Райкиным.
А на следующий год в Одессе мы встретились с Ильченко. Мы не были знакомы, но в Одессе все друг друга знают. И я уговорил Виктора тоже показаться Аркадию Исааковичу, который как раз отдыхал в нашем городе. Райкин взял к себе и его. Мы стали работать вместе, и не знаю, как бы сложилась моя жизнь, если бы не та случайная встреча.
— Одесские мальчишки мечтают быть моряками, а вы пошли на швейную фабрику?
— О швейной фабрике я с детства не мечтал, но после школы надо было зарабатывать. И, к слову говоря, я, будучи механиком 8-го разряда, получал очень даже прилично. Но и моряком я стать тоже не мечтал, потому что меня жутко укачивало. Но, что интересно, до последнего времени. А сейчас – нет!
— В школе вы учились хорошо? Помните своих учителей, друзей?
— Учился я по-всякому. Я как хотел, так и учился. А наиболее ярких однокашников помню. И помню нашего директора, Прасковью Григорьевну. Когда я себя вел плохо, она меня била по затылку. И вообще держала в ежовых рукавицах, но уважала. Помню, как бежал за классной руководительницей и просил, чтобы она не жаловалась на меня папе, потому что он меня жутко бил за разные провинности. И, между прочим, правильно делал, потому что, наверное, выбил из меня все плохое.
— Расскажите, пожалуйста, основные этапы вашей творческой биографии.
— В 60-е годы очень модными были студенческие театры миниатюр. Вот и в Одессе несколько человек, в том числе Жванецкий и Ильченко, создали такой театр «Парнас-2». Оттуда мы, — молодые, красивые, полные надежд, — и поехали к Райкину. После Райкина вернулись опять в Одессу и организовали свой театр. Пока Киев не зарубил наш спектакль. Вообще украинское Министерство культуры нас здорово давило, и нам, честно говоря, пришлось просто сбежать. Потом 9 лет проработали в Московском театре миниатюр «Эрмитаж», но там стали играть драматические спектакли, да еще про смерть. Чтобы не испугаться, мы и ушли. И организовали свой театр.
— Что для вас Ленинград, Театр миниатюр, Райкин?
— Представьте себе, попасть из самодеятельности в королевский театр. Это было так неожиданно, так потрясающе! Театр Райкина это ведь, что Большой театр в Москве. Это было счастье, которое продолжалось 8 лет. И спасибо, что я до этого не попал в цирковое училище, ну то, где учились Хазанов, Петросян. Там было высшее эстрадное отделение. Зато у Райкина — академия.
— А можно вообще-то научить юмору?
— Да нет, научить нельзя, а развить можно. В семье, в окружении. Люди всегда шутят, пытаются облегчить жизнь юмором. Все зависит от того, как относишься к жизни, к трудностям.
— Мне кажется, что у вас сейчас стало меньше концертов.
— Конечно, меньше. Во-первых, я теперь и не хочу столько, да и просто тяжело. И потом, если раньше можно было сидеть, скажем, в Новосибирске две недели, а в Москве всю жизнь, не выезжая, потому что здесь была масса приезжих и билеты стоили дешево, то теперь все упирается в цены. Сейчас самые большие звезды делают один, от силы два концерта в любом городе.
— Был такой писатель «Ильф и Петров». Был такой артист «Карцев и Ильченко». Когда Ильфа хоронили, то Петров сказал, что ощущает себя как на собственных похоронах. А когда умер Виктор…
— Вити Ильченко нет уже много лет. На его похоронах я тоже так думал, хотя это, конечно же, была не физическая смерть, а духовная. Витя мне очень многое дал и если бы не он, я, может быть, вообще не состоялся. Сейчас, естественно, мне тяжело, не физически, а просто не с кем посоветоваться. Витя был очень точен, прекрасно чувствовал материал. Я написал о нем повесть и посвятил ему спектакль “Моя Одесса”, сделал и выпустил кассеты, чтобы нас хоть как-то не забыли совсем. Мы к этому вопросу всегда относились очень легко. У нас осталось мало записей. Пластинки какие-то. Мы ведь вместе с ним сыграли 800 вещей Жванецкого, а мне удалось собрать только штук 60. Многое стерли, многое исчезло.
— Что для вас понятие — партнер?
— Партнерство бывает политическое, экономическое, социальное. У нас с Витей было партнерство души, не только на сцене, но и в жизни.
— А почему же, когда вы работали с Ильченко, вы сделали моноспектакль «Искренне ваш»?
— Это была вынужденная посадка. Тогда Виктор сломал ногу, и чтобы мне не простаивать 2-3 месяца, я и сделал этот спектакль.
— Почему у вас никогда не было партнеров-женщин?
— Были, были. В одесском театре миниатюр у нас были две женщины. И в московском театре миниатюр в нашем спектакле «Браво, сатира!» участвовала женщина. Так что женщин мы не чурались.
— Вам Жванецкий пишет по заказу?
— Он по заказу не писал ни нам, ни Райкину. Он пишет потому, что у него родилась такая идея, такая тема. Если он зажегся, то ему неважно, кто будет исполнять, ему главное – излить мысли на бумаге.
— Жванецкий уже давно читает свои рассказы. А вы не пробовали для себя писать?
— Нет. У меня есть устные мои рассказы, наблюдения, которые я беру из жизни и выношу на сцену. Меня даже просили их издать. Но я написал только повесть о Вите. Она называется: «Я лечу один в самолете».
— В советские годы вы «резали правду-матку» со сцены. А в жизни тоже ее резали?
— Как раз в жизни мы резали ее гораздо больше. Поэтому мне и приходилось увольняться со всех тех фабрик-заводов. Даже от Райкина я ушел, поспорив с ним, кто из нас больше понимает юмор. Конечно, он понимал больше, и мне пришлось подать заявление по собственному желанию.
А на сцене мы делали искусство, играли спектакли, показывали какие-то недостатки, но сказать, что мы боролись с советской властью… Во-первых, с ней бесполезно было бороться а, во-вторых, у нас была немножечко другая задача.
— У вас есть звания, награды. Что из них вам наиболее дорого?
— Я думаю, звание «Лауреат 4-го конкурса артистов эстрады», которое мы получили с Витей в 1975 году. Это было честно завоеванное звание, а не то, что тебе дают за выслугу лет. Мы тогда уложили всех на лопатки. У нас уже была школа Райкина, свой репертуар и люди приходили специально нас послушать.
— Вы никогда не комплексовали из-за своего маленького роста? Что жена, например, выше вас?
— Не-е-т. Никогда. Да, конечно, мои 159 см поменьше, чем 180 у жены. Правда, на каблуках. Но я никогда не комплексовал. У меня всегда были высокие девушки. Бывали и повыше жены. Так что скорее они меня стеснялись и предпочитали, когда мы гуляли, чтобы я шел по тротуару, а они рядом по мостовой. Так сказать, для равновесия.
— А в семье у вас юмор любят? Родные ходят на ваши спектакли?
— У меня жена и дети, и даже внуки с юмором. Так что в этом отношении все нормально. И на спектакли они тоже ходят.
— Вы заставляете людей смеяться. А что вас может рассмешить?
— В основном клоуны в цирке. Либо какая-нибудь жизненная ситуация. Помню, например, выступали мы в городе Находка. Народу полный зал. И во время выступления две женщины все время что-то шепчутся между собой, в сумках шуруют. Наконец, когда номер закончился, одна поднимается и говорит: «Вы нам очень понравились. Мы здесь посоветовались и решили подарить вам банку сметаны. Но без крышки, поскольку они у нас дефицит». Поблагодарили мы, спектакль продолжается, а они опять что-то выясняют между собой. После следующего номера та женщина поднимается опять и снова говорит: «Нет, вы очень здорово выступаете, так что мы решили и крышку вам подарить».
— А было время, когда вы были невыездным?
— Естественно. Когда мы работали у Райкина, то ездили с ним в страны социализма. Но когда ушли от него, умный Витя сказал: «Ну, все, Рома, теперь лет 20 нас никуда не пустят». Но нас не выпускали всего 15 лет. Причем никогда никто ничего не объяснял. Правда, один раз в тот период нас отпустили в круиз на теплоходе. Витя болел, и мы плыли с Мишей вдвоем. Теплоход назывался «Суслов». И как-то я сказал Мише: «Представляешь, раньше он на нас ездил, а теперь мы на нем плывем».
— Значит, перестройка вам помогла? Как вам вообще-то работалось до и после нее?
— Мы никогда не подкладывались ни под какие системы, ни под какие застои. Этим, наверное, и заслужили уважение публики на протяжении стольких лет. А то, что нам запрещали, мы играли все равно. Запрещали в Киеве – играли в Ленинграде. Запрещали там – играли в Москве. Страна у нас была большая.
— Вы считаете, в юморе наступила эпоха демократии?
— В юморе она была всегда. Вот сатире было сложнее. Сейчас «им» просто не до нас. Они занимаются борьбой друг с другом. В принципе, конечно, жить стало легче. Я не знаю, где сейчас в Москве Министерство культуры, а раньше для нас это была страшная организация.
— Во многом благодаря вам, Швондер из «Собачьего сердца» стал именем нарицательным. Ваше отношение к нему?
— Швондеры были всегда. Это номенклатура, дуболобо стоящая на нашем пути. Но сейчас всплыло гораздо больше шариковых. Появились жлобы везде. Куда ни ткнись. А сколько их в парламенте…
— Каковы сейчас объекты сатиры?
— Человеческие пороки останутся при любом обществе. Значит, если бы я переехал в Америку, то играл бы то же самое.
— Что бы вы сделали, если вас избрали президентом?
— Откинув уверенность, что этого никогда не будет, я стал бы решать три задачи. Первое, это дети и пенсионеры. По условиям их жизни можно судить о государстве. Второе – сельское хозяйство. И третье – здравоохранение. Остальное у нас более-менее. И самолеты как-то летают, и поезда ездят, и танки ходят в разные стороны.
— Вы в жизни веселый человек?
— Это зависит от ситуации. Бывают всплески. Сейчас все реже. В молодости мы все были веселыми. А сейчас масса забот. Дети, внуки, квартира, машина, быт, который дико мешает.
— Одесситы сейчас живут по всему миру. Когда вы выступаете перед эмигрантами, что вы ощущаете?
— Ощущаю радость встречи, ощущаю, что они до сих пор прекрасно понимают наш юмор и что мы нужны друг другу. Ведь когда они уезжали, то и они, и мы считали, что это навсегда, что никогда не увидимся. И, слава Богу, что появилась такая возможность ездить туда-сюда.
— У вас были там какие-нибудь веселые моменты?
— Ха! Масса. Но это не передашь на бумаге, надо рассказывать с интонациями. Иду я, например, по Брайтону, а навстречу мне пожилая женщина. Увидела меня, взмахнула руками и воскликнула: «О!». Я говорю: «Что «О»? «Ничего», – отвечает она и идет себе дальше.
— А сколько вам нужно времени, чтобы отдохнуть?
— Не знаю. Я не могу долго отдыхать.
— Что бы вы поставили на первое место: веру, надежду или любовь?
— Думаю, любовь. Она мне в жизни помогла. Тут уж не могу пожаловаться.
— Какое ваше кредо?
— В основном преодоление себя. То хочется расслабиться, то забыться, то уехать, то остаться. И все это надо побороть, чтобы войти в русло творческой работы.
— Роман Андреевич, у вас уже серьезный возраст. Как бы вы кратко сформулировали для себя: что было, что есть, что будет и чем сердце успокоится?
— Что было? Было детство в Одессе, босоногое, но прекрасное. Море, солнце, пацаны и футбол. Была незабываемая встреча с Райкиным. Встреча с Мишей и Витей… Что есть? Есть семья, которую я очень люблю и за которую очень волнуюсь. А что будет? … Понятия не имею. А сердце… Оно никогда не успокоится.
— Вы считаете свою жизнь удачной?
— Конечно. Мне повезло, что встретился с Мишей и Витей. Работал с хорошими режиссерами – Розовским, Виктюком, Левитиным. Я хотел стать артистом – стал. Мечтал попасть к Райкину – попал. Семь раз поступал и поступил в ГИТИС и окончил его, еще работая у Райкина. У меня замечательная семья. Жена, сын, дочка с зятем, внуки. У внучки Виктории прозвище «Ваучер». Она родилась как раз в день их выпуска.
— Роман Андреевич, извините, некорректный вопрос. Как говорится, не дай Бог, но что вы видите на своем памятнике?
— Мы Вите Ильченко сделали памятник очень симпатичный. Написали, что артист такой-то и такой-то. И все. А на своем памятнике я ничего не вижу. Да и вообще не хочу видеть свой памятник.
— Что бы вы хотели пожелать нашим читателям?
— Миша Жванецкий написал когда-то монолог. Он называется «Обнимемся, братья!». Там есть такие слова: «Граждане, облегчим душу! Иди ко мне, ну кто тебя обидел?».