На фотографии — казачий урядник и Георгиевский кавалер Григорий Кочкин. Вернее, труп Григория Кочкина. Эту фотографию в 1929 году сделали иркутские чекисты, и с фотографией этой они ездили по деревням и посёлкам Иркутского уезда — показывали её крестьянам, чтобы те убедились в том, что Мститель убит. А ещё они возили с собой заспиртованную голову Кочкина — а ещё потом банка с заспиртованной головой почти сорок лет демонстрировалась в Иркутском областном краеведческом музее. А фотография убитого предательским выстрелом в затылок Григория Кочкина до сих пор украшает экспозицию Музея ГУВД Иркутской области.
…Есть в городе Иркутске улица имени Сибирских Партизан. И я так полагаю, что название это должно остаться — в память о таких людях, как Кочкин, как ещё один Георгиевский кавалер и вождь повстанческого движения в Иркутской губернии — 26-летний прапорщик Дмитрий Донской — и ещё о многих и многих, кто, прихватив надёжный обрез или шашку, уходил в тайгу — а потом ещё лет двадцать устраивал коммунистам «весёлую жизнь». Обо всех этих людях я постараюсь рассказать в дни Рождественских каникул — благо, материала накопилось немало, да и сделать это пора уже: а то, что ж это получается-то? — вождя тамбовских повстанцев Антонова помнят, и даже фильм о нём сняли — а сибиряков и не помнит никто, будто и не было их… Но сегодня я расскажу только про партизанского атамана Григория Кочкина, чьё имя наводило ужас на иркутских коммунистов до осени 1929 года…
А эпиграф мы поставим вот такой:
загодя обзаведясь обрезом!
Хорошо смотреть на облака,
застрелив в упор большевика!Поспешил он в поезд за подмогой,
Но со мною встретился дорогой…
Завалившись под кудрявый клён,
К коммунизму остывает он.
Что в деревне, расскажи, Маргоша,
Не обобществили-ль наших кошек?
Не заставили-ль толпу дворняг
Выть, как на Луну, на красный флаг?
…Но другой, кто на «Руси» поддельной
Душу сохранил и крест нательный,
У кого в деревне есть родня, —
Эту песню сложит про меня.
Вяч. Казакевич, «ТАМБОВСКАЯ ПЕСНЯ»
…Лет семь или восемь мне было, когда я впервые услышал о Кочкине. По осени поехали мы всей семьёй по грибы, и вот, разыскивая подберёзовики-подосиновики, нашёл я среди хвои пять или шесть совершенно ржавых гильз от карабина. Конечно же, в разновидностях боеприпасов я тогда не разбирался, и приволок свою находку деду, который и вывозил нас всех на осенний сбор грибов. Дед — отставной майор, в боеприпасах разбирался прекрасно — и тут же атрибутировал найденные мною гильзы. И не просто атрибутировал: подозвал бабушку, и показал ей мою находку:
— Видимо, кочкинские ещё? — высказала предположение бабушка? — или охотничьи?...
— Да нет, скорее всего — кочкинские, — ответил дед, — 7.62, кавалерийский карабин, да и «садили» всю обойму, а не по одному палили. Ну, и пролежали они здесь изрядно. А кто, кроме кочкинского отряда, по этим местам с карабинами шастал? Кочкинские это патроны — других тут быть и не может…
На обратной дороге, пока ехали в город, дед и бабушка вспоминали всё, что слышали в детстве про Григория Кочкина и его людей: рассказывали, что поймать «лесного вождя» чекисты не могли все двадцатые, и что убил Кочкина предатель, а ещё вспоминали про этот жуткий «экспонат» краеведческого музея — заспиртованную голову атамана (а мне интересно: куда её потом из музейной экспозиции дели? похоронили — или этот «революционный артефакт» до сих пор хранится где-нибудь в музейных запасниках?).
А ещё лет через десять, или чуть больше, разговорился я, в ожидании рейсового автобуса на иркутском автовокзале с каким-то дядькой, который приехал в областной центр из деревни Жердовки — и вот теперь, как и я, ждал автобуса, чтобы ехать обратно. Разговор, касавшийся сначала возможности прикупить у дядьки-крестьянина какой-нибудь старинный самовар или поддужный колокольчик, очень быстро перешёл на обще-историческую тему, и дядька принялся рассказывать про живущих в Жердовке «старинных людях» — деревенских стариках. И вот, он и говорит:
— А ещё у нас в Жердовке дед один есть — совецкую власть люто ненавидит! Он, дед этот, у самого Гришки Кочкина в отряде был, коммунистов стрелил с обреза! До сих пор, как напьётся — ходит по деревне и орёт, что всех коммунистов, значит, стрелять и вешать надо!…
Рассказ моего случайного собеседника, помню, тогда очень меня заинтересовал, и я даже договорился с ним, что приеду к нему в Жердовку — с тем, чтобы он познакомил меня с этим самым стариком. Я даже записал тогда адрес этого дядьки — но, как часто бывает, все мои благие намерения так намерениями и остались: ни в какую Жердовку я не поехал (хотя, для того, чтобы съездить туда, познакомиться и пообщаться с этим антисовецким дедом, а потом вернуться назад, мне потребовался бы всего один день). Смотрю сейчас на адресок, записанный в моей старой записной книжке — и понимаю, что не только того старика-партизана, но и тогдашнего моего собеседника уже, скорее всего, и в живых-то нет — двадцать лет с тех пор прошло…
Но — вернёмся к рассказу про самого Григория Кочкина. Уйдя в тайгу и присоединившись к одному из повстанческих отрядов, Григорий очень скоро становится его командиром. Давала себя знать «военная школа»: за очень короткий срок Григорию, имевшему фронтовой опыт, удаётся превратить отряд из просто сборища мужиков с карабинами в полноценную воинскую часть. А после нескольких удачных рейдов, в ходе которых у продотрядовцев удалось отбить обозы с отнятыми у крестьян продуктами, авторитет Кочкина среди жителей деревень и сёл Иркутского уезда взлетает на огромную высоту: крестьяне не только снабжают кочкинцев продуктами и дают им сменных лошадей, но и сообщают повстанцам обо всех передвижениях коммунистов и чекистов по району.
Можно смело сказать, что у Кочкина в каждой деревне были «свои глаза и уши», и если вдруг в том или ином населённом пункте появлялись большевики, атаману тут же давали знать об этом. Система оповещения была гениальна в своей простоте: так, если в деревню входил отряд ЧОНовцев, то тут же какой-нибудь деревенский мальчишка бежал за околицу и кидал возле края дороги сосновую палку. Толстый конец палки, при этом, указывал в сторону деревни — и, увидев этот знак, мимо которого случайный прохожий просто прошёл бы, ничего не заподозрив, кочкинцы уже знали, что в деревне их ждёт засада. Именно поддержка местного населения способствовала тому, что новая «народная» власть никак не могла совладать с отрядом Григория Кочкина на протяжении почти двенадцати лет.
Среди историй, которые ещё лет двадцать назад можно было услышать в деревнях под Иркутском, были и такие, в которых говорилось о том, что атаман Кочкин был «заговорён от пули», и что даже сам хозяин Монголии, барон Унгерн прислал Григорию письмо с приглашением перейти к нему на службу — но Григорий, яко бы, ответил отказом, отписав барону, что пока не изведёт коммиссарскую власть в Иркутске, никуда не двинется отсюда. На самом же деле, всё это — лишь легенды, и никакого письма Унгерн Кочкину не посылал, и никаких эмиссаров из Урги к нему не направлял. Всё было несколько иначе: отправляясь в свой последний поход против большевиков в 1921 году, «даурский барон» выпустил свой знаменитый «Приказ №15», адресованный командирам всех повстанческих отрядов, действовавших на территории Сибири. В приказе Унгерн предписывал всем мелким повстанческим формированиям сливаться в более крупные подразделения для дальнейших совместных, под его, Унгерна, командованием, боевых действий против большевиков. В Иркутскую губернию этот приказ попал с опозданием — уже тогда, когда войско Унгерна было разгромлено, а самого барона взяли в плен. Командир действовавшей в Балаганском районе повстанческой армии вахмистр Дмитрий Донской, формально признавший верховное командование Унгерна, присылал тогда к Кочкину своих людей с предложением соединить оба отряда — однако, трудность заключалась в том, что незаметно для большевиков перебросить такое крупное соединение, как отряд Кочкина, к месту предполагаемого соединения было весьма проблематично, и Кочкин ответил посланцам Донского отказом. Однако, этот эпизод свидетельствует о том, что между повстанческими отрядами Донского и Кочкина существовала связь, и, скорее всего, имелось и ещё какое-то взаимодействие.
В глухой тайге Григорий срубил надёжное, хорошо укрытое от посторонних глаз, зимовьё с конюшней. В этом зимовье Григорий несколько лет прожил со своей Анисьей. Связные Кочкина регулярно сообщали ему о двигавшихся по Качугскому тракту обозах — и, собрав своих людей, атаман регулярно потрошил эти транспорты, доставляя немалую головную боль «товарищам» из ГубЧК и иркутской милиции. Не смотря на то, что все свои «боевые операции» Кочкин совершал в одном и том же месте — в районе горы Весёлой — чекистам и милиционерам никак не удавалось «накрыть» бесстрашного атамана. А помог им в этом случай…
Июльским днём 1929 года к участковому села Куяда вбежала деревенская баба: » — Соседский мальчишка Оська Михалёв бегает по улице с наганом, а во дворе у Михалёвых — какой-то мужик, одетый по-военному, и оружия при нём – пропасть!» — выпалила она. Милиционер Хатыпов тут же огородами бросился к усадьбе Михалёвых — он понял, что за гость пожаловал к односельчанам: Михаил Михалёв был двоюродным братом гражданской жены Кочкина, Анисьи Саломатовой, и о нём было известно, что до недавнего времени Михаил состоял в кочкинском отряде. Перемахнув через забор, милиционер, действительно, увидел здоровяка во френче-«диагональке». Карабин атамана был прислонён к стене дома — и милиционер, улучив момент, набросился на атамана сзади, заломив ему руку. В это время во двор вбежал четырнадцатилетний Оська. «Что смотришь, стреляй! – крикнул атаман. Осип в упор выстрелил в голову милиционера. Этот выстрел помог Григорию вырваться из рук милиционера — и уже в следующую минуту атаман прыгнул в седло, и скрылся. Милиционер чудом остался жив: пуля, пробив щёку, застряла в челюсти. Кочкину удалось уйти, но оба Михалёва — несовершеннолетний Оська и его старший брат Михаил были арестованы чекистами.
Не смотря на то, что оба брата Михалёва отказывались отвечать даже на вопрос о том, что за гость в тот день был у них во дворе, чекистам удалось не только «расколоть» братьев, но и заставить старшего, Михаила, пойти на предательство. Михаилу солгали, сказав, что Оська застрелил милиционера Хатыпова насмерть, и теперь, мол, мальчишке грозит расстрел — и только «неоценимая услуга», которую его старший брат может оказать совецкой власти, может спасти парнишку от гибели. Под «неоценимой услугой» подразумевалось предательство и убийство Григория Кочкина. Старший Михалёв согласился…
…Михаилу чекисты организовали побег. Через несколько дней Михалёв был уже на кочкинской заимке. Из его рассказа следует, что Кочкин, по началу, не поверил ему — однако, почему-то, не убил старшего Михалёва, а, спустя некоторое время, согласился с его планом нападения на обоз, который, яко бы, перевозил золото с бодайбинских приисков в Иркутск.
Обоз был, конечно же, подставным: несколько чекистов, изображавших из себя ямщиков, неторопливо ехали по тракту в сторону Иркутска. О месте предстоящей засады Кочкина им было известно заранее. Кочкин и Михалёв ждали обоз на своём обычном месте — у Весёлой горы. Чуть дальше, в сосняке, их поджидала Анисья Саломатова, которой Григорий велел держать наготове коней, дожидаясь первых выстрелов. И выстрел прозвучал: воспользовавшись тем, что Григорий внимательно разглядывает в бинокль приближающийся обоз, Михаил Михалёв схватил атаманский карабин, и выстрелил Кочкину в затылок. Как и многие, Михалёв свято верил в легенду, что Кочкин заговорён от пуль, и что убить его можно только из его же оружия…
Дальше начинается, пожалуй, самая гнусная часть этой истории. Труп атамана чекисты привезли в его родную деревню Никольскую, где выставили на всеобщее обозрение — распяли на воротах. Затем тело атамана и связанную Анисью Саломатову привезли в Иркутск, в Угро. Уже в кабинете следователя труп усадили на стул, рядом посадили испуганную Анисью, которую обрядили в павпаху и обвешали оружием. » — Сейчас снимем ваш свадебный портрет!» — веселились оперативники…
Та самая «свадебная фотография». Этот снимок, по слухам, до сих пор «украшает» собой музей ГУВД Иркутской области…
На фото: Анисья Саломатова, боевая подруга атамана Кочкина.
Расстреляли и Оську Михалёва — того самого, что ранил в челюсть милиционера Хатыпова. Правда, расстреляли его не в 1929-м, а в 1938-м году — за «участие в кочкинской банде». Здесь, опять же, сказалась изобретательность «товарищей»: дождались, когда паренёк стал совершеннолетним — да и припомнили ему тот мальчишеский выстрел, позволивший атаману Кочкину уйти… Его старшего брата, Михаила, совецкая власть, правда, не тронула — и тот прожил до глубокой старости. Среди земляков слыл отчаянным браконьером…