Я. Хелемский (ИЗБРАННОЕ Москва Советский писатель 1983)
БЛИНДАЖ
Здесь, под бревенчатым накатом, –
Нехитрый фронтовой уют.
Солдаты, скинув маскхалаты.
Портянки сушат и поют.
Вот стол, почти что настоящий,
Хоть и шатается слегка, –
Пять кирпичей, патронный ящик
И поперечная доска.
Буханка хлеба, горсть махорки,
Коптилка, каша в котелке,
Вода в брезентовом ведёрке,
Три автомата в уголке.
Здесь пахнет дружбой, о которой
Красивых слов не говорят, –
Она на снеговых просторах
Огнём проверена стократ.
Пусть в эти мартовские ночки
С пургою борется весна,
Печурка из трофейной бочки
Здесь накалилась докрасна.
Пусть рядом смерть и пули свищут,
Ночных ракет тревожен свет.
Друзья, надёжнее жилища
На свете не было и нет.
1942
***
В. Викторову
Снарядами разбитый городок.
На перекрёстках – рвы и баррикады.
Над пепелищем тлеющим – дымок,
Но мы руинам, как хоромам, рады.
Мы за стеной, укрывшись от ветров,
Беседуем и курим у печурки,
И озаряют разорённый кров
Горящие берёзовые чурки.
Тут если встретишь уцелевший дом,
В одном окне – бахромки абажура,
Другое – заложили кирпичом,
В нём чёрная зияет амбразура.
Нам выпал отдых – два коротких дня.
Притихший город снегом оторочен.
На целине сверкающей лыжня
Пересекает лёгкий след сорочий.
Я вижу птиц, что мёрзнут на лету,
Январских далей сказочную небыль,
И яблони, что в хлопьях, как в цвету,
И дым, винтами уходящий в небо.
Вот так сидеть у низкого окна
В дому наполовину обгорелом
И позабыть. Что в двух шагах – война.
Недолгий мир –
До первого обстрела.
1941
***
Окоп солдатский. Звёзды вместо крыши.
У бруствера истлевшее жнивьё.
Сырая стенка и гранаты в нише,
Да узкая бойница чуть повыше –
Вот всё твоё нехитрое жильё.
Но пусть в атаку устремится недруг,
И встанешь ты в укрытье земляном
Так, словно степи, и моря, и недра –
Всех наших далей вековая щедрость,
Вся правда наша уместилась в нём.
Винтовка и короткая лопатка,
Подсумок, фляга, каска, котелок,
Дорожной пылью пахнущая скатка
Да видевшая виды плащ-палатка –
Вот всё твоё имущество, стрелок.
Зато ты, весь в движенье, быстроногий,
Выносливый и лёгкий на подъём,
Не зная сна, довольствуясь немногим,
Пойдёшь вперёд и не свернёшь с дороги,
Пока мы до победы не доёдём.
1942 Я. Хелемский
***
Спасибо той земле, что столько раз
Спасала нас от пули и гранаты
И, вскопана сапёрною лопатой,
Как щит, надёжно заслоняла нас.
Ещё спасибо камню, чьи бока
Покрыты мхом. Он лёг под косогором,
Чтоб в перебежке выручить стрелка
И стать на миг укрытьем и упором.
Дубам ветвистым низко бьём челом, –
Мы с болью их рубили для наката.
Деревья умирали, как солдаты,
Чтоб люди уцелели под огнём.
Мы помним и тебя, радушный клён, –
В твоей тени мы спали на стоянке,-
И листьям вырезным твоим поклон,
Маскировавшим тягачи и танки.
Спасибо раннему цветку. Он вдруг
У бруствера оттаявшего вырос.
И ожил бурый разбомблённый луг,
Когда на свет подснежники явились.
Спасибо ливням, что смывали пот,
И родникам, что утоляли жажду,
В сему, что несмотря на бой цветёт,
Любому стебельку и ветке каждой.
И травам, просто радовавшим глаз,
И солнцу, что окопы нагревало,
Спасибо той земле, где всё за нас,
Где каждая былинка воевала.
1944
Б. Слуцкий ( «БЕЗ ПОПРАВОК…» Москва 2006 «ВРЕМЯ»)
Первый день войны
Первый день войны. Судьба народа
Выступает в виде первой сводки.
Личная моя судьба – повестка –
Очереди ждёт в военкомате.
На вокзал идёт за ротой рота.
Сокращается продажа водки.
Окончательно, и зло, и веско
Громыхают формулы команды.
К вечеру ближайший ход событий
Ясен для пророка и старухи,
В комнате своей, в засохшем быте,
Судорожно заламывающей руки:
Пятеро сынов, а внуков восемь.
Ей, старухе, ясно. Нам – не очень.
Времени для осмысленья просим,
Что-то неуверенно пророчим.
Ночь. В Москве учебная тревога,
И старуха призывает бога,
Как зовут соседа на бандита:
Яростно, немедленно, сердито.
Мы сидим в огромнейшем подвале
Елисеевского магазина.
По тревоге нас сюда сознали.
С потолка свисает осетрина.
Пятеро сынов, а внуков восемь
Получили в этот день повестки,
И старуха призывает бога.
Убеждает бога зло и веско.
Вскоре объявляется: тревога –
Ложная, готовности проверка,
И старуха, призывая бога,
Возвращается в свою каморку.
Днём в военкомате побывали,
Записались в добровольцы скопом.
Что-то кончилось.
У нас – на время.
У старухи – навсегда, навеки.
***
Последнею усталостью устав,
Предсмертным равнодушием охвачен,
Большие руки вяло распластав,
Лежит солдат.
Он мог лежать иначе,
Он мог лежать с женой в своей постели,
Он мог не рвать намокший кровью мох,
Он мог…
Да мог ли? Будто? Неужели?
Нет, он не мог.
Ему военкомат повестки слал.
С ним рядом офицеры шли, шагали.
В тылу стучал машинкой трибунал.
А если б не стучал, он мог?
Едва ли.
Он без повесток, он бы сам пошёл.
И не за страх – за совесть и за почесть.
Лежит солдат – в крови лежит, в большой,
А жаловаться ни на что не хочет.
***
У офицеров было много планов,
Но в дымных и холодных блиндажах
Мы говорили не о самом главном,
Мечтали о деталях, мелочах, –
Нет, не о том, за что сгорают танки
И движутся вперёд, пока сгорят,
И не о том, о чём молчат в атаке, –
О том, о чём за водкой говорят!
Нам было мило, весело и странно,
Следя коптилки трепетную тень,
Воображать все люстры ресторана
Московского!
В тот первый мира день
Все были живы. Все здоровы были.
Всё было так, как следовало быть,
И даже тот, которого убили,
Пришёл сюда,
чтоб с нами водку пить.
Официант нёс пиво и жаркое
И всё, что мы в грядущем захотим,
А музыка играла –
что такое? –
О том, как мы в блиндажике сидим,
Как бьёт в накат свинцовый дождик частый,
Как рядом ходит орудийный гром,
А мы сидим и говорим о счастье.
О счастье в мелочах. Не в основном.