Литсотрудник Зоркий обнаружил в обширной редакционной почте гениальные стихи. Раньше он на подобные явления попросту не обращал внимания, но сейчас…ему пришла в голову одна, великолепная по своей оригинальности мысль.
«Всё!» — подумал Зоркий. Нужно сделать решительный шаг. Нужно спасти эту…ну как её? – Поэзию!»
«Да! – соображал он восторженно. – Довольно серых, бездарных виршей на страницах нашей газеты. Вот она – поэзия! Вот она – истина!» – вдохновлялся он, многократно пробегая глазами понравившиеся ему строчки из только что открытого конверта. «Хватит плясать под дудку этих Иван Иванычей и Иван Антонычей из соседних редакций! Ничего, что они приятели, ничего, что они нужны …по разным вопросам…» «Ничего» – процедил он в последний раз, как бы навсегда отказываясь от каких-то соблазнительных для себя вариантов. – Зато душа будет чиста!» – и он с благоговением посмотрел на фамилию своего душеспасителя: «Зинаида Шведова» – четко значилось на конверте.
«Зинаида Шведова – это будет та звезда, которую я сам возведу на этот темный поэтический небосклон!» – загорелся Зоркий и дело завертелось.
Через некоторое время стихи, в газете, где работал Зоркий, были напечатаны, и он послал новоиспеченной Ахматовой письмо с просьбой прибыть в редакцию в назначенный день и час.
И вот дверь кабинета распахнулась и на пороге появилась …она. Огромный букет наполовину скрывал её одухотворенную фигуру. Взгляд был отсутствующий и почти неземной. Наконец, сквозь букет пробился ее, полный неизведанного голос:
– Кто здесь литсотрудник Зоркий?
Настала неповторимая минута. Зоркий вскочил и пересохшим голосом произнес:
– Это я!..
– Вот, примите мою скромную благодарность!
Букет обрушился на стол, а поэтесса, порывисто дыша, опустилась на стул рядом.
Зоркий благоговейно посмотрел на свою героиню. Она смотрела на него не менее восторженно.
– Так это вы? Вы меня разглядели, не дали погибнуть? Если б вы знали, как я вам благодарна? Если б вы знали?!
Она поднесла руку к груди.
– Я так ждала этого часа, и, наконец, он настал. Везде посылала – отказ. Какая несправедливость! Из серых, замутненных вечностью глаз посыпались слезы.. – А ведь я – Поэт! А у поэта слабое сердце!» — продолжала она всхлипывать.
– Ну что, вы, что вы, успокойтесь! – Зоркий забегал вокруг стола, не зная, что и делать в подобных случаях.
– Теперь я буду заниматься вашей судьбой! – произнес он торжественно. – У вас есть с собой новые стихи? – Давайте! …Завтра же я позвоню Ивану Антоновичу и Нине Сергеевне. Я им покажу! – срывающимся голосом прокричал он.
Избранница немедленно высушила слезы и достала папку:
– Вот, – прошептала она, подвигая ее к Зоркому. – Здесь вся моя жизнь, – голос трагически дрогнул.
Зоркий бережно уложил папку в стол.
– Когда вам позвонить? – произнесла дама уже более твердым голосом.
– Завтра же… Завтра же… Я все узнаю… Я обещаю…Я им покажу!..
Дама величественно удалилась.
Для Зоркого настали горячие дни. Каждое утро звонил телефон и грудной магический голос спрашивал: «Ну как мои дела?»…Знаете, товарищ Зоркий – покровительственно неслось из трубки, – я делаю вас своим администратором, вы следите за моими поэтическими делами, а возможно даже буду оплачивать эту вашу заботу обо мне».
Зоркий соглашался на всё, кроме последнего. Он решился служить искусству до конца. Но это оказалось не таким уж легким делом.
Иван Антонович, Нина Сергеевна и многие, многие другие вершители литературных судеб никак не могли понять, что с ним произошло. Бескорыстный энтузиазм Зоркого ввел их всех в недоумение, и они никак не хотели поддерживать невесть откуда свалившуюся на их голову Зинаиду Шведову. Они решили, что Зоркий просто-напросто переутомился на столь вредной работе и ему не мешало бы взять внеочередной отпуск. Наперебой стали предлагать путевки. Зоркий стоял насмерть. Поединок затягивался.
А телефон каждый день звонил, и трубка вопрошала все более грозно: «Ну, как мои дела? Когда же, наконец, товарищ Зоркий, мои стихи появятся в «Литературном глобусе» или в «Литературной вечерке», наконец? Неужели вы не понимаете, что они нужны всем? Люди жаждут моего пророческого слова как глотка чистой воды. А вы – консерватор! – в трубке начиналась истерика. – Вы убиваете красоту, поэзию, жизнь!..»
– Это не я…– лепетал Зоркий, – это Иван Антонович… Он встал в оппозицию…Я ему, кажется, чем-то не угодил…Ах, да… я не поддержал его Васю Пенкина… Но я буду бороться, буду бороться, – повторял он каждый раз всё более безнадежным голосом.
Борьба продолжалась. Силы были на исходе. Зоркий побледнел, осунулся, вздрагивал от каждого дверного скрипа и телефонного звонка.
Однажды раздался сиплый звонок и в трубке зарокотал могучий бас:
– Алё!.. Мне литсотрудника Зоркого. Это таксист Передрягин вас малость беспокоит. Извиняюсь за вторжение, но я восторженный читатель и почитатель стихов Зинаиды Шведовой. Пишет она, прямо скажу: проникновенно. Забирает. Забирает и душу выворачивает. И я, вместе с другими почитателями таланта Зинаиды просто требую, чтобы ее стихи немедленно напечатали.
Зоркий понуро молчал.
– Что молчишь? – рокотала трубка. – Потому что сказать тебе нечего, понятное дело. Ничем тебя не проймешь. Что же вы, литсотрудники-чиновнички, издеваетесь над народом? А? Замалчиваете такой талант?
Зоркому нечего было возразить на столь пламенную речь и он в ответ только тихо положил трубку.
Как-то, просматривая ежедневную стихотворную почту, он снова увидел нечто подобное… гениальное. Зоркий сжался, как от удара, положил стихи обратно в конверт и осторожно опустил конверт в редакционную корзину. А услышав знакомый магический голос по только что зазвонившему телефону, просипел не своим голосом в дышащую нетерпением трубку:
– Литсотрудник Зоркий здесь больше не работает!
В трубке раздались злобные короткие гудки, а Зоркий глубоко и с облегчением вздохнул.