Памяти Игоря Царева
Звонок от редактора «Зарубежных Задворок» Евгении Жмурко c сообщением о том, что умер Игорь Царев, был как удар по голове. Ему было всего 57. Люди редко умирают в таком возрасте.
Но поэты – умирают.
Я никогда не был с ним знаком очно. И заочно-то обменялись мы всего несколькими майлами, когда его стихи в 2009-м появились на «Задворках».
Я некоторым образом был к этому причастен. Случайно, читая о Галиче, нашел упоминание о Цареве с рекомендацией – «Прочтите. Не пожалеете». И я не пожалел. Сразу предложил его стихи Евгении Жмурко. Сам и составил ту первую подборку, которую Вы сейчас прочтете. Вы тоже не пожалеете.
Уже потом узнал я имя автора статьи, порекомендовавшего читать стихи Игоря Царева – это был Сергей Плышевский из Канады. За эту рекомендацию благодарен ему по сей день. Потому что найти поэта той же крови, что и ты сам – большая редкость и удача.
В той необъемной нашей переписке Игорь подтвердил, что видит это так же.
Стихи Царева, умные, глубокие и ироничные, точно выстроены технически – с богатыми рифмами, с выдержанным и верно выбранным для каждого стихотворения размером (на это обратите особое внимание; хотя… не заметить этого невозможно).
Не размазанные, без лишних слов и повторений; почти каждое слово, как и положено в настоящих стихах, несет одновременно три нагрузки – смысловую (продвигающую сюжет или мысль), эмоциональную и техническую (работающую на ритм или рифму).
Нечастое явление в наше время, когда каждый старается стихами высказать то, что у него на душе (то есть самовыразиться), мало задумываясь о том, что стихи – это совершенно особая литературная форма, несоблюдение которой (слабые рифмы, нарушения ритма из-за глухоты автора к равновесию фразы и размеру, лишние слова для заполнения ритмических пустот, неумение сжато и точно донести мысль или чувство) ведет к разрушению стихотворения как литературного произведения, превращая его в «песню акына».
Цареву всегда было что сказать читателю, и он знал: слово – не самоцель, а всего лишь средство. В умелых руках, правда, – могучее:
«Мир устроен не так нелепо,
Как нам чудится в дни печали,
Ведь земля — это то же небо,
Только в самом его начале».
Или:
«До сих пор не зарубцован след тернового венца.
Выпьем, братцы, за Рубцова поминального винца…»
И еще:
«Закатился в Неву Юпитер,
Воцарился взамен Меркурий.
Обнимая глазами Питер,
Старый хиппи сидит и курит».
Я пожалуй, немного назову авторов, которые могли бы, как Царев, витуозно и изящно пользоваться сложными составными рифмами – всегда к месту и никогда искусственно; они органично вписывались в ткань его стиха. Вот, пожалуйста: «Дефиле по зоопарку»:
«И от винного безвинно разомлев,
Посмотреть надумал, дозу перебрав,
Как теряет в зоопарке разум лев,
От того, что даже именем не прав».
И далее:
«Может быть, тому причиной допинг вин,
Но я понял, раздавая ливер блюд,
Почему на солнце ежится пингвин,
И за что всю жизнь горбатится верблюд».
И еще:
«Душный вечер недопитым черри пах.
Я, сказав официантке «данке шон»,
Слушал мысли в черепах у черепах,
В толстый панцирь спать залезших нагишом».
…Как всегда с поэтами, признание и награды запаздывали. Но те, кто понимает – его стихи знали и высоко ценили.
Наконец хоть в последние годы – победа в конкурсе «Заблудившийся трамвай» в 2011 году и только что – национальная литературная премия «Поэт года 2012».
К сожалению, это уже никак не изменит случившегося.
Но останутся стихи.
Зайдите на его страницу, например, в «стихи.ру», и начните постепенно, со старого. Обязательно прочитайте такие стихотворения, как «В доме у поэта», «Скандинавское», «О природе вещей», «Последний хиппи», «Выпьем, братцы, за Рубцова!», «Кто там — альтер эго», «Я мог бы…». И другие.
Тогда Вы поймете, почему его лучшие стихи будут читать еще многие годы. Если останутся читатели на земле – то будут, потому что настоящей поэзии совсем немного, а дает она тем, кто ее читает – безмерно.
04.04.2013
Владимир Кетов.
Игорь Царев
Плач деревенского домового
У некошеной межи
Старый клен сутулится,
Потянулись журавли
В теплые места.
Ни одной живой души –
Опустела улица,
Лишь колодезный журавль
Улетать не стал.
Заморочены быльем
Нелюдимой вотчины
Изможденные поля —
Сныть из края в край.
По деревне горбылем
Ставни заколочены:
Кто-то выбрался в райцентр,
Кто-то сразу в рай.
Самодельное винцо
Пьется — не кончается,
Вот и чудится порой
Силуэт в окне.
Выбегаю на крыльцо…
Это клен качается,
Да колодезный журавль
Кланяется мне.
————
В Курской области есть заброшенная деревенька Малая Карповка. Места там удивительной красоты, но заезжие рыбаки и грибники стараются обходить их стороной. Говорят, что там в одном из полуразрушенных домов до сих пор живет домовой…
Ул. Победы, д. 8
Картошка с луком, кисель из ревня,
Стоит над лугом моя деревня,
Кругом природа, как чудо света,
А вот народа, считай, что нету.
Был дядя Коля — пропал в Анголе.
Был дядя Ваня — убит в Афгане
А нынче Вовка погиб у Нинки…
Налейте водки, у нас поминки!
А что мы ждали — бальзам, да мирру,
Раз принуждали кого-то к миру?
Держава станет сильнее что ли,
Без дяди Вани и дяди Коли?
В сарае куры, в телеге кляча,
Мужчины курят, а бабы плачут.
У нас тут вольно, кругом природа…
Но больно мало уже народа.
А, впрочем, брат, потому и вольно,
Что мы еще побеждаем в войнах.
Стакан граненый накрыт горбушкой…
Поджарь, Матрена, нам ножки Буша!
—————
Кисель из ревня (а не ревеня) – так говорят в деревнях.
Ангел из Чертаново
Солнце злилось и билось оземь,
Никого не щадя в запале.
И когда объявилась осень,
У планеты бока запали,
Птицы к югу подбили клинья,
Откричали им вслед подранки,
А за мной по раскисшей глине
Увязался ничейный ангел.
Для других и не виден вроде,
Пол-словца не сказав за месяц,
Он повсюду за мною бродит,
Грязь босыми ногами месит.
А в груди его хрип, да комья —
Так простыл на земном граните…
И кошу на него зрачком я:
Поберег бы себя, Хранитель!
Что забыл ты в чужих пределах?
Что тебе не леталось в стае?
Или ты для какого дела
Небесами ко мне приставлен?
Не ходил бы за мной пока ты,
Без того на ногах короста,
И бока у Земли покаты,
Оступиться на ней так просто.
Приготовит зима опару,
Напечет ледяных оладий,
И тогда нас уже на пару
Твой начальник к себе наладит…
А пока подходи поближе,
Вот скамейка – садись, да пей-ка!
Это все, если хочешь выжить,
Весь секрет — как одна копейка.
И не думай, что ты особый,
Подкопченный в святом кадиле.
Тут покруче тебя особы
Под терновым венцом ходили.
Мир устроен не так нелепо,
Как нам чудится в дни печали,
Ведь земля — это то же небо,
Только в самом его начале.
———
Чертаново — район в Москве
Оптимистическое
По нашей ли Тверской, по ихнему ль Монмартру,
Вперед или назад, куда бы ты ни шел —
Прими на посошок и повторяй как мантру:
«Все Будде хорошо! Все Будде хорошо!»
Какая б лабуда ни лезла из-под спуда,
Какая б ерунда ни падала в горшок,
Ты при любых делах спокоен будь как Будда,
И знай себе тверди: «Все Будде хорошо!»
Молитвенник оставь смиренному монаху,
И не гляди на баб, как лошадь из-за шор…
А если жизнь тебя пошлет однажды на кол,
Конечно же, и там все Будде хорошо!
Закончив путь земной, взойдем на горный луг мы
И канем в облака, как в омут на реке,
Где белые снега великой Джомолунгмы
Куличиком лежат у Будды на руке…
Ну, а пока, дружок, по ихнему ль Монмартру,
По нашей ли Тверской, куда бы ты ни шел —
Прими на посошок и повторяй как мантру:
«Все Будде хорошо! Все Будде хорошо!»
———
Рифма «на кол» не самая точная, зато политкорректная
Снег
С неба падает злой
снег.
Ветер валит людей
с ног.
Мир бы прожил еще
век,
если б ночь пережить
смог.
На дороге хромой
пес —
он не помнит своих
лет,
и бежит от седых
ос,
оставляя косой
след.
У него в колтунах
шерсть,
а в глазах пустоты
высь.
Молодежь говорит:
«Жесть!»
Старики говорят:
«Жизнь»…
И его горловой
вой,
как последних надежд
крах.
И качается дом
твой,
словно тоже познал
страх.
И мешает понять
мрак,
очертив на снегу
круг,
кто сегодня кому
враг,
кто сегодня кому
друг.
Под ногой ледяной
тьмы
ненадежный хрустит
наст.
И остались одни
мы —
кто еще не забыл
нас.
На часах без пяти
шесть.
Замедляет земля
бег.
Молодежь говорит:
«Жесть!»
Старики говорят:
«Снег»…
И дрожит на ветру
свет
занесенных ночных
ламп.
И кружит по земле
след
неприкаянных трех
лап.
Дефиле по зоопарку
Гутен абенд, дорогая, миль пардон,
Пожалей меня, сегодня, пожалей!
По жаре я выпил крепкого бордо,
А потом еще добавил божоле.
И от винного безвинно разомлев,
Посмотреть надумал, дозу перебрав,
Как теряет в зоопарке разум лев,
От того, что даже именем не прав.
Между клеток, словно стража по дворам,
Я себя гортанным окриком бодрил.
Вот архар (читай, по-нашему – баран),
Вот гривастый сомалийский гамадрил…
Я ему: «Ну, как баланда, франкенштейн?
Хочешь, фиников подброшу или слив?»
Он мне жестами ответил: «Нихт ферштейн!»
И ссутулился, как узник замка Иф.
Я тогда ему: «Муа, коман са ва?»
Он в ответ мне: «Сэ тре бьен, авек плезир!»
И напрасно в ухо ухала сова,
И вертелась злая белочка вблизи —
Ведь родство уже почуяв, вуаля,
(Не одни мы на планетном корабле!)
Я читал ему по памяти Золя,
Он показывал мне сценки из Рабле.
Может быть тому причиной допинг вин,
Но я понял, раздавая ливер блюд,
Почему на солнце ежится пингвин,
И за что всю жизнь горбатится верблюд.
Я кормил их сладкой булочкой с руки,
Развлекал сидельцев хайками Басё —
Мы ж похожи, словно капли из реки,
Только наш загон пошире, вот и все!..
Дефиле по зоопарку. Подшофе,
Музыкально выражаясь – форте пьян,
Я присел за столик летнего кафе,
Утомившись от зеленых обезьян.
Заказал и черри бренди, и халвы.
В обрамлении решетчатых оправ
Плотоядно на меня смотрели львы,
Травоядно на меня взирал жираф.
Душный вечер недопитым черри пах.
Я, сказав официантке «данке шон»,
Слушал мысли в черепах у черепах,
В толстый панцирь спать залезших нагишом.
Ощущал себя то мышью, то совой,
Старым буйволом, забитым на пари,
То стервятником, что грезит синевой,
Где со стервой своей первою парил.
Оплетала прутья цепкая лоза,
Винторогий козлик блеял о любви.
Его желтые печальные глаза
Вызывали дежавю у визави…
Громыхал оркестрик жестью «ля-ля-фа».
Мой сосед, искавший истину в вине,
Подмигнул мне через стол: «Шерше ля фам»?
Я подумал… и пошел домой к жене.