Мы приехали в Березово. Я и моя молодая жена. За северной экзотикой после долгих югов, южных «азий». Август – здесь начиналась осень. Наплывали холодные дожди, заканчивался Полярный день – ночные часы понемногу заполняла фиолетовая тьма, увеличивалась, сгущалась от ночи к ночи. Но звезды еще не загорались — не хватало тьмы. И уличное освещение не зажигали — тоже тьмы не хватало.
И мы приехали в Березово поработать. Юга «съели» наши деньги, остатки их, крохи. Меня пригласили в газету Берёзовского района, единственную в районе, муниципальную. Редакция в мансарде, под красной башней с часами – на улице Газопромысловой.
На Севере первое что удивляет – радует, восхищает – здесь пространство шире – я не первый раз на Севере да и других слушать умею. Здесь пространство раздвигается после заболоченной, позастроенной, перегороженной Центральной России; после расплавленных, многолюдных, хаотично набитых под завязку «азий»; после гладко выбритой и математически просчитанной Европы.
На Севере — когда выходишь из поезда, самолета, автомобиля, теплохода и понимаешь – небо сразу поднимается выше, горизонт отодвигается дальше. И ты дышишь. А до того стояли душные фильтры, тяжелые заслонки с узкими щелками, — ты дышишь и оказывается не подозревал, что воздуха может быть больше, чем достаточно.
Мы поселились на улице Пушкина. Сняли комнату на втором этаже деревянно-каменного дома. За огородом «нашего» дома скважина Р-1. Закрытая черной чугунной заглушкой, с памятной табличкой, вмурованной в куб бетона. Из этой скважины начались проклятья и богатства Западной Сибири. Из нее добыли первый в Западной Сибири газ, доказали, что он здесь вообще существует — в сентябре 1953-ого.
Березово — раньше город, а сейчас поселок — деревянный, — к счастью, пока еще деревянный. В него ввинчивают, вбивают каменные здания — герметичные коробки, многоэтажные оссуарии.
И дома тут крепкие, обвиты пусть и куцыми, но плотно засаженными огородами. Сараи, амбары, бани, гаражи вокруг домов — все стоят прямо, не скособочиваются, не обваливаются из-за заброшенности, из-за ненужности. Нет ощущения гниения и деградации — как в любом из крупных сел Тверской области, или Курганской — как в тысячах русских сел. Тротуары — сколоченные из досок деревянные настилы. Сами улицы застелены бетонными плитами. На кладбище каменные обелиски на могилах XIX века, замшелые, — позеленевшие обелиски. Напротив кладбища часовня — новая, белоснежная, как облака в яркий летний полдень, под золоченой маковкой. Дверь в часовню почему-то закрыта. На краю поселка, на берегу Северной Сосьвы церковь из XVIII века, меньшиковская, — колокольня со шпилем, закат разжигает позолоту ее. К церкви через овраг — овраг Култычный — перекинут мост. Мост на ряжах — на бревенчатых срубах-опорах — тоже из меньшиковских времен — горбатый, выгнутый вверх, почерневший от времени, его фотографии обязательно во всех туристических путеводителях по Берёзово.
Это я показываю витрину поселка. Ее увидит каждый, кто сюда доберется — добираться долго и дорого — продолжим осмотр витрины — для тех, кто не осилил путь.
Поселок перекроен оврагами. Есть города на склонах трех гор, есть города на семи холмах, град-острог Берёзово расширялся между двух десятков оврагов. Вдоль берега Северной Сосьвы. Сосьвинская селедка — знаменитая-деликатес-уникальная — ходит скользкими косяками мимо. Серебряными слитками выдергиваются-вытряхиваются-вылетают рыбы из воды в солнечный-яркий-бликующий день. Падают обратно — брызги осколками стекла снова в стороны. Березяне стоят на берегу, на причале, на бетонно-металлической высокой площадке причала и смотрят на рыб, разглядывают прибывающих на катерах пассажиров — пассажиры по деревянным прогибающимся трапам выходят с катеров на причал.
Полярный день заканчивался. Наплывали тяжелые дождевые тучи. Комьями темной, перекрашенной, разбухшей ваты плыли по синеве. Поднимаешь голову вверх и умираешь. Похоже на движение камней-валунов в русле реки — сдвигаются, безного идут подталкиваемые крепким не ослабевающим течением, тоннами воды, смешавшейся с таежными смоляными густыми каплями, легендами-завиральными историями рыбаков, тенями утонувших лодок. Вода по капле гору двигает. Северное небо по облаку разум забирает. Я лежал на зеленой еще траве, за «нашим» огородом — то ли головой, то ли ногами ближе к чугуну Р-1 — я лежал и недвижимо падал в небо. Я падал, не умея упасть до дна, до края высоты, — меня искала моя молодая жена, искала работа — не умел я допадать даже до ближайшего ватного валуна-облака. К счастью, до Р-1 мало кто из местных доходит — к счастью, меня никто не спасал — не спрашивал, не проходил, фыркая или комментирую, вблизи.
Открываю дверь в Берёзово. Витрина закончилась. Дверь деревянная со скрипом — петли истории не смазаны точными датами, заржавлены людской молвой. Рядом ворота — традиционные русские врата для саней и телег — с перекладиной поверху, скрепляющей столбы-опоры, чтобы их «не повела» мягкая почва. Черно-серые. Заперты. Видно, что их давно не отпирали, давно ими не пользовались — травой обросли, щепы отслоились от досок, от столбов.
Когда мы заходили в поселок, перед входом сидел Александр Иванович. Капитан «Метеора-115» — самого старого «метеора» в российском речном флоте, с 1975-ого плавает, 37 лет считайте.
«Берёзово», — пожал плечами Александр Иванович. Типа это должно все объяснить. Мы должны все понять. Я уточнил: «Что Вы имеете ввиду?» — «Тут среди бела дня человека собьют на «зебре». Тут надо соблюдать правило трех Д. Знаешь? Дай-дураку-дорогу. Как-то так».
Александр Иванович – лыс, рассудителен, жестикулировал прямой правой ладонью. Один день он возил пассажиров из Ханты-Мансийска в Берёзово, другой – из Берёзово в Салехард, затем два дня в обратную сторону. Его рейс закончился. «Метеор» пришвартован к причалу. Капитан сидел в пассажирском салоне, мы сели напротив него. В борт плескалась вода – звук, как в пустом ведре.
Александр Иванович сочувственно кивал головой, когда мы объясняли, что приплыли в Берёзово за северной экзотикой, за северной романтикой. «Чуток промахнулись вы, ребята», — говорил он. Начало двенадцатого ночи. Еще светло. Облака раскатаны тестом – толстым слоем – старой выщербленной скалкой раскатаны. Александр Иванович в Берёзово даже на берег не выходит. «Берёзово», — пожимает он плечами.
В 1593-ем сюда пришла ватага казаков. Кучумово Сибирское ханство было окончательно разгромлено. Надо было закрепляться на новых землях – строить крепости-остроги, облагать местные племена данью-ясаком. Одним из первых построили острог Берёзов. Племена хаты и ненцев пытались его захватить многократно в первые годы его существования. Несколько десятков казаков успешно оборонялись — держали пределы русского государства. Побежденные ханты соглашались платить дань соболями — по тем временам тоже самое, что сейчас нефть. Ненцы уходили дальше на север.
Это первая имперская ипостась Берёзово.
Вторая – город для лучших людей Русской империи, попавших в опалу, ссыльных, суровая окраина-тюрьма для опаснейших людей империи. С XVIII века. В 1724 году Петр Первый издал указ о том, что Берёзов становится местом ссылки. Через 4 года в этот город в ссылку попадает его вернейший сподвижник — князь Алексашка Меньшиков, тут он прожил последние полтора года жизни. Еще через несколько лет сюда отправляют князя Алексея Долгорукова, который удачными интригами смог удалить из Санкт-Петербурга на тюремный север Алексашку Меньшикова. Весь XVIII век — Век дворцовых переворотов — в Берёзов ссылали участников дворцовых интриг. В XIX — декабристов, в начале XX — революционеров. Троцкий смог сбежать из Берёзова — на оленьей упряжке зимой пересек Уральские горы, дальше поездами заграницу.
Хоть в Берёзов и изгоняли умнейших людей Империи, пассионариев, буянов, он не становился культурным, интеллектуальным, творческим центром — в Томск, к примеру, тоже активно ссылали аристократов, так он стал университетской столицей всей Сибири. Град-острог хирел, затихал, затухлял государственных преступников.
В советское время качество ссыльных сильно упало — сюда отправляли алкоголиков-тунеядцев, калмыков, виновных в предательстве советской родины, бывших зэков, которым запрещено было селиться в крупных городах. Берёзов утратил статус города и стал поселком, стал Берёзово.
«Как в поселке с общественной жизнью?» — спросил я редактора газеты Светлану. Светлана молода, младше меня на два года, крепко ходит на крепких ногах. «Никак, — отвечала она, — есть несколько человек, которые пытаются что-то делать, остальные пьют».
Пишу статью для местной газеты, как возле поселкового причала утонул человек. Он выпал из лодки, был пьян. Одноклассник Светланы. Ранним утром дело происходило. На причале стояли человек 15, видели, что тонет человек, слышали, что он кричит «помогите, тону!» В воду, спасать, прыгнул только один — главный местный бандит, смотрящий Игорь «Заяц». «Заяц» тоже был пьян, чуть сам не утонул, пытаясь спасти, — тонущий был в шоковом состоянии, стал топить «Зайца», бандит с трудом вырвался и поплыл к берегу. На берегу уже стояли «скорая», спасатели и полиция. Никто из них в воду не полез. Из воды достали уже труп. «Охуеть, — говорит Игорь «Заяц», — такое равнодушие. Дык у меня еще и мобилу с кошельком спиздили, пока я в воде был. Я их оставил на берегу, когда в речку забегал. Вылез — на берегу только штаны и фуфайка; мобилу с «лопатником» спиздили. Такое мудачье».
Перед домами-огородами здесь нет скамеек — привычных в других русских селах, на которых обычно вечерами сидят бабушки, дедушки, внуки их болтают ногами. Вообще в поселке вне зависимости от времени суток мало людей. Гораздо проще увидеть проезжающий автомобиль, чем проходящего человека. Пока тепло и трава была бродили коровы — днем и ночью, большие, с широкими костями, с раздутыми выменами.
Возле домов нет колодцев. Колодцев здесь никогда не копали — они бы промерзли до дна от здешней зимы, тяжелая масса льда, расширяясь, поломала бы и саму конструкцию колодца. Воду брали из речки. В советское время начали бурить скважины. Стоят по поселку высокие квадратные сараи со скошенными в одну сторону крышами, как будто с задранными лбами сараи — это водокачки, краны из них торчат тоненькими писунами — платишь в кассу и получаешь воду. Вода исключительно за деньги. Общественных скважин, бесплатных, для всех желающих — нет.
Улица Собянина и улица Астраханцева — на них сохранились здания и амбары дореволюционные. Из них попытались создать архитектурный заповедник — в российское уже время, в эпоху Путинского царства — государство выкупило-забрало памятники культуры, дореволюционные строения у частных владельцев «под свою опеку». Запустели дореволюционные строения. Нежилой или неиспользуемый дом или амбар — неважно из какого материала его созидали — быстро начинает разрушаться, ветшать. За несколько лет улицы Собянина и Астраханцева — в местах культурно-исторического своего значения — превратились в запущенные заросли кустов и уродливо сползающие под землю строения. «Под опекой государства» — под опекой Вофки-Путинского царства. За спасение дореволюционных домов и амбаров борется один-единственный человек — Евлампия Федоровна, экскурсовод в местном краеведческом музее.
«Вы думаете, что-то можете действительно сделать, чтобы эти здания не изгнили от запустения и заброшенности?» — спрашиваю Евлампию Федоровну. «Если я буду сидеть и вообще ничего не делать, то мне от самой себя тошно станет» — «Пробовали акцию массовую устроить в защиту зданий?» — «Кто на нее кроме меня и моих внуков-школьников придет? Всем тут плевать. Все пьют. Их это устраивает».
Кричат чайки. Густые крики — как на морском берегу. Чайки кричат обычно на берегу реки возле причала — там людской мусор, там больше рыбы — и недалеко от «нашего» дома, над заводиком «Сибирская рыба» — рвут отбросы производства.
Я лежу во дворе «нашего» дома, на досках. Чайки прямыми линиями пролетают над морем неба. Облака бело-серые — расцвеченные восходящим солнцем. На Севере небо действительно плывет. Не нависает — как в мегаполисе каком-нибудь, в Москве, в Петербурге ли, — не ползет бесконечной дождевой тучей — как над болотами тверскими, как над волжским руслом, — не дрожит бесцветным стеклом — как над алтайскими плато. На Севере небо действительно плывет. Оно неостановимо движется, движется величественно и плавно. В него не нырнешь, пока смертен, пока тяжел от своей человечности, причастности к земному. Подходит моя молодая жена — узнаю ее по шагам. Заглядывает в мое лицо. Становится между мной и небом. Она не раздражает, не ломает великолепие момента — она собою дополняет это великолепие. Зовет пить кофе. «Сварился, готов», — говорит. Позже — я допиваю кофе, читаю — приятную книгу, может в другой момент я бы от нее заскучал, а теперь мне приятно ее читать — молодая жена в трусиках крошечных, полоска прозрачной ткани на круглой попе, стоит у окна, смотрит в небо, лучик солнца через ее губы, по шее, по поднимающейся от дыхания груди — на подоконнике лежат кедровые шишки, по комнате аромат смолы — это только утро, целый день впереди — момент великолепен, полноценен, я в восторге от него. Говорю об этом моменте сухо — перечисляю его составные, как в описи садового инвентаря. Но где ключ, который создает ощущение его полноценности, что тут не доописал, не досказал? — по кусочкам можно его собрать и в другой раз. Специально. Напрячься и собрать. Но ведь не будет того же результата. Наслаждаюсь настоящим моментом. Осторожно пытаюсь нащупать его струны — ЧТО все кусочки соединяет и в каком порядке, чтобы получилось… отставляю книгу… разглядываю детали… где-то вдруг образуется брешь, невидимая, не получается ее прочувствовать — полноценность, восторг уходят, источаются по крупице, исчезают в бреши. Внешние детали все те же — ничего не меняется. Ощущения уходят в невидимую брешь. Остается опись садового инвентаря. Очередное явление СМЫСЛА оказалось недопонятым.
Вася «Чекушечник» идет через утро. Ясное дело — в магазин ближайший спешит — выпрашивать-вымаливать вонючее дешевое пиво на опохмел. Вася «Чекушечник» — из народа ханты – несмотря на алкоголизм, по-прежнему крепкий, коренастый, плоское чуть вытянутое лицо, маленький нос, малой запятой выпирающий в профиль нос, глаза двумя щелками – он зарабатывает деньги, как верное дитя природы: рыбалка, охота, собирает дикоросы. Вася уходит в тайгу на пару дней и приходит со связкой беличьих шкурок . Меняет белок дагестанцу Расулу, владельцу магазина «Дербент», на две-три бутылки-«чекушки» водки. Через пару дней, утром Вася бежит опохмеляться – просить-вымаливать вонючего дешевого пива в пластиковой бутылке.
Опохмелился – его отпустило. Сидит со мной на старинном мосту через овраг Култычный – мы свесили ноги через перила вниз. Из кармана замызганной военной куртки Васи торчит пластиковая бутылка – пиво пока не закончилось. «Точно пива не хочешь? Мне не жалко?» — опохмеленный охотник-алкоголик-ханты добрый, щедрый. «Точно не хочу». Ему под 40 лет, но он по-детски болтает короткими ногами в воздухе.
«Хантам нельзя пить», — кто угодно скажет в поселке кроме самих ханты. У коренных народов Севера — у ненцев, эскимосов, чукчей, длинный список, и ханты в нем — недостаточно в организме содержится ферментов для расщепления алкоголя. Из-за этого у них алкоголь вызывает совершенно непредсказуемую реакцию — сумасшествие даже, бывает пьяные ханты катаются по земле, беспричинно смеются, могут стрельбу устроить ни с того ни с сего — у многих оружие есть, охотники же потомственные. И алкоголь быстро вызывает у них зависимость — алкоголизм. Унижаются всячески, чтобы дагестанец Расул бутылочку-«чекушечку» или пивка в долг дал. Может кто-то другой и не даст, а Расул точно даст — и предложит с долгом расплатиться рыбой, шкурой ценной — чем-нибудь, что в тайге легко добыть. Расул потомственный торговец.
«Всем придет Покалипсис», — гневно говорит Вася. Это он «готовый», нагрузился пивом, поэтому понесло его. «Всем придет Покалипсис за неправильную, против богов жизнь, понятно?» Он произносит именно «Покалипсис», от слова «пока», что ли. «И ханты, и русские, и черножопые-хитрожопые даги сгинут, погибнут, счищены будут с земли, с лица-морей ее, с грудей-гор ее, из лона-тайги ее. Люди погибнут за то, что богов забыли». Вася не болтает ногами больше. Насупившийся. Смотрит, сжав челюсти, желваки червями подкожными двигаются, — смотрит мимо православной церкви на речку. «Богов забыли. Святые места перестали уважать. Вместо металлов и молока на святых местах водку или пиво оставляют-проливают. Поэтому вся хантыйская земля, все ханты пьяны стали. Чего богам давали, то они и вернули. Раньше металлы жертвовали им — и был наш народ прочным, крепким, огнем только и сломишь-расплавишь-одолеешь. Русские-то ваши, Рыбин, нас только с помощью огня и покорили. Ермак огонь принес — ружья, пушки — и покорил нас. И водку — «огненную воду» — тоже вы принесли. А нынче всякие заезжие даги этим пользуются, пользуются нашим алкоголизмом. Покалипсис всем придет».
Середина сентября. Избирательная компания в нашем районе — и никакой жизни от нее нет. Листовки-обещания-визиты партийных функционеров. От «партии власти-сласти» приезжает много функционеров. Пресс-конференции закатывают, приемы граждан, осматривают поселки и деревни района — учат, как и что надо сделать, чтобы жизнь улучшилась, чтобы вообще всё улучшилось. Обещают помощь от себя, от своих, от своего. Для этого надо выбрать их кандидата. А кандидат их генеральный директор «Газпром трансгаз Югорск», Леопольд Сазонов — компания его заведует «газпромовскими» коммуникациями, в том числе, и в Березовском районе. Нам надо его выбрать депутатом в Окружную думу и будет нам счастье.
Светлана пришла от главы районы, с аудиенции у главы района. Говорит, что нам, газете, дали прямое указание агитировать за Леопольда «газпромовского генерала» Сазонова. «Как в каком поселке проголосовали, будут смотреть. Результаты всех деревень тоже проверят. Те, кто плохо голосовал за Сазонова, получат меньше дотаций из окружного бюджета. Если он не победит, то нашему району вообще край — нам финансирование из окружного бюджета радикально урежут», — говорит Светлана, наущал ее глава района.
В Березовском районе есть несколько месторождений газа – «Газпрому» принадлежат. Империи «Газпрома». Есть три имперских поселка: Приполярный, Светлый и Хулимсунт. У имперских сотрудников свое отдельное от местных негров-туземцев медицинское обслуживание, прав у них больше, чем у негров-туземцев, зарплаты, бесплатная спецодежда к каждому сезону… Вест-Индийская компания Березовского района. Администрация районная относится к «Газпрому», как индус к сагибу, к белому мистеру в колониальной Индии: «Ваше Величество, у меня сари в трех местах прохудилось. Не изволите выдать мне грошей на его починку?». Или: «Ваше Великолепие, простите, что обращаюсь. Позвольте руку поцеловать Вашу. У меня детей нечем кормить. Все помойки в округе обошли – не одного путного объедка не нашли. Дети сильно голодают, распухли от голоду, умереть могут в скорости. Не изволите стряхнуть крошки со своего стола в мой мешочек». На своей земле с какими-то приезжими «газпромовскими генералами». С ними надо бы: «Делаете новую больницу в том-то поселке. В той-то деревне чините школу и закупаете для детей необходимые учебники. Деньги у вас есть. Если не хотите, то мы выкинем из нашего района ваш сраный «Газпром». Другая, значит, компания будет у нас газ добывать, которая готова с нами сотрудничать, помогать жителям района». Но сознание негра-индуса-туземца не способно понять, что так можно, так нужно разговаривать с колонизатором-сагибом. В сознании негра-индуса-туземца нет для этого функций, они отсутствуют, замещены другими… «Ты можешь не писать хвалебных статей о Сазонове, — говорит мне Светлана, — тебя никто заставлять не будет. Но и никаких статей против Сазонова и «Газпрома» твоих публиковать мы не будем».
«Богу богово, кесарю газпромово», — говорю священнику, отцу Андрею, церкви Рождества Пресвятой Богородицы, меньшиковской. Церковь строили на деньги Алексашки Меньшикова, когда он в ссылке в Берёзове жил. Деревянную построили. В конце XVIII века она полностью сгорела и ее заново сложили из камня — эта до наших дней сохранилась. Отец Андрей отвечает: «Любая власть от Бога. Если Он посылает нам Леопольда Сазонова, значит надо его выбрать. А выберем неугодного власти, власть нам препятствия учинять будет в мирских делах. Зачем это? Препятствия в мирских делах о душе думать мешают. Да и не нужно столь враждебно относиться к «Газпрому» — он многие церкви в Ханты-Мансийском округе на свои средства восстановил и продолжает помогать приходам».
«Газпром» будет реконструировать наиболее значимые и старые исторические памятники Берёзово, — Сазонов объявил на очередном заседании районной администрации. Светлана ставит в ближайший номер статью на целый разворот по этому поводу. Пресс-служба «Газпрома» статью прислала.
Мы сидим под старинным мостом на ряжах. Как раз на ряже — на сером, в тонких трещинах бревне его. Разглядываем деревянные опоры, перекрытия, настилы. Черный, истлевший до трухи по краям настил — ссыльные придворные интриганы XVIII века ходили по нему? Вряд ли. А декабристы? Возможно. А большевики ссыльные? В те времена наверняка именно этот настил был. Крепкий, с упругим скрипом. Через него проходила улица Базарная, — нынче Собянина, — на ней толпились торговые дома, лавки, мастерские. Мещане, ссыльные, казаки, дворяне праздно прохаживались. Малорослые остяки-ханты приезжали на оленьих упряжках, чтобы менять рыбу и меха на товары. Комканым русским языком объяснялись с купцами, договаривались, рядились. Русские дети прибегали посмотреть на чудные, из шкур, расшитые кусочками цветной материи остяцкие наряды, на черные до синевы, огромные, круглые глаза оленей. Град Берёзов жил патриархально, медленно, сонно. Переходя через овраг Култычный мещане замедлялись, крестились на церковь, облокачивались на перила — перила отзывались упругим скрипом.
В России никогда не было культа мостов. Не было у нас такого культа, как на Ближнем Востоке, на Балканах, в Турции — в бывшей Османской империи, как в бывших Византийской и Римской империях. Потому что они строили из камня — почти прописывали свои мосты в Вечности. А мы, русские, хозяева и дети труднопроходимых и могучих лесов, — из дерева. Но дерево недолговечно, как человек, слабее человека. Стихия — пожар, буря — легко губит его, об колено и не поперхнувшись. Потому-то древний человек каменные идолы наделял большей святостью, чем деревянные. Камень разрушается миллионы лет. Золото — человеческие цивилизации мягче, податливее, чем оно, золото. Серебро, алмазы.
Но в землях русичей не было достаточно камня, не хватало металлов. Наши предки строили из того, чем обладали в достатке. Виртуозно, изящно, но до первой стихии — пожара, половодья.
Первую столицу русичей, проторусских Великий Новгород река Волхов делила на две части — Софийскую сторону и Торговую. Стороны соединял деревянный мост, — Великий его называли, — поставленный на деревянные же устои-городни. Бывало, что Волхов, разливаясь, выламывал, уносил устои — разрушал мост.
Мосты на Руси строились легко и гибли легко.
Потому они не стали у нас предметом культа. Население на их судьбу реагирует вяло. Особенно в таком населенном пункете, как современное Берёзово.
Мы сидим под уникальным в современной России мостом — самым старым из себе подобных, на ряжах. Его конечно ремонтировали за 300 лет неоднократно. Но, предположительно, он сохранил первоначальную конструкцию, форму. «Газпром» решил его реконструировать. «Реконструировать». Леопольд «главный претендент на депутатский мандат» Сазонов сказал, что деревянный мост — памятник культуры и истории, символ града-поселка Берёзово, — разберут, а вместо него построят точно такой же из современных материалов: металлопластика. Идиот. Это он в «рамках своей предвыборной компании».
Газета отказалась публиковать статьи мастных общественников против «реконструкции» — обращения, просьбы, историко-архитектурные справки.
Когда таджики в жилетах с надписью на спине «Газпромстройпроект» начали разбирать мост — перила с одной стороны успели разобрать, — общественность поселка вышла его защищать. Таджики отступили — без ругани, без конфликтов, — отошли и расселись на куче оторванных-отломанных перил.
Общественность поселка — это бандит Игорь «Заяц», Евлампия Федоровна и ее внуки-школьники, поэт и депутат поселковой Думы Леонид Леонидович, ветеран Великой Отечественной 91-летний Григорий Михайлович и я со своей молодой женой. Вася «Чекушечник», опохмеленный, тоже хотел к нам присоединиться, но Игорь отогнал его пинками, «чтобы не дискредитировал наш протест, блять».
«Land Rover» бандита стоит поперек въезда на мост — в автомобиле пьют чай внуки Евлампии Федоровны. Остальные сидят на туристических ковриках-пенках на самом мосту. Кроме меня и моей молодой жены — мы на ряже. Третий час сидим. Игорю звонил кто-то и сообщил, что скоро должны приехать менты и вытеснить нас с моста, «восстановить порядок». Час назад звонил. Холодно, пар изо рта клубится. Воздух прозрачный, звонкий — воздух поздней осени.
Мы сидим на ряже и смотрим вверх — облака бело-серые, сверху белые, пушистые, снизу серые, ровные, приплющенные. Плывут неостановимо — плавно, величественно — по реке неба. Кажется, что мост перекинут через небо.
Момент великолепен, полноценен — пронизан смыслом, тем самым, связывающим все в единый живой мир, пронизывающим все сущее СМЫСЛОМ. СМЫСЛ во всем, я чувствую его, в каждой видимой частичке — но он слишком велик, чтобы я смог охватить его умом, зацепиться за него, чтобы понять, чтобы разгадать логически, математически, человечьей смертной природой — я постепенно растворяюсь в нем, чувствуя его, но не умея понять.
Берёзово, 2012