…Больше жизни, дольше смерти…

Внучке Алисе

Вот и время уезжать
Под резную арку.
Дочка с внучкой – провожать,
Мы идём по парку.

— Это, дед Вадим, тебе!
А закат лиловый!
И бежит, несёт в руке
Жёлтый лист кленовый!

Затуманился вокзал.
— Ну, пока, Алиска!
Я, наверно, старым стал,
Да и слёзы близко.

Уезжать пора. Сидим.
На скамье. Легчает.
Тихо скажет: дед Вадим,
Я уже скучаю…

Апакиным Ольге и Саше

Целую. Руки золотые
(Вот чуть кружится голова)
Меня подняли, как влитые.
И я забыла все слова…
Огнём немыслимым мерцаю
И в немоте, я вся горю.
И таю, таю, таю, таю,
Люблю, люблю, люблю, люблю!
И тают тени на повети.
В закате ёжится овин.
И больше жизни, дольше смерти
Люблю тебя. Ты мой – один.
Спасибо, милый. Обнимаю.
Не нахожу совсем слова.
И таю, таю, таю, таю,
И чуть кружится голова…

Сыну Игорю

Ни тоски, ни обиды великой.
В твоё зеркало утром смотрясь
Сердце мрёт от любимого лика:
Если ты не боярин, то – князь!

Да и веет непрожитой силой,
Но тогда от чего, от чего
Нашим близким и Родине милой
Ну не надо от нас ничего.

И поставлены мы вне закона.
Но ведь верно? Не нам обвинять…
Это было всё предкам знакомо.
И… Она нам не мачеха – Мать!

Не грусти в её крайние дали
И уже постарайся понять –
Мы с тобой ото всех убежали,
От себя бы ещё убежать.

Веет вечный простор откровеньем
И на ближних на всех, на страну.
Пусть утешится сердце смиреньем
За свою и чужую вину.

Проживём без унынья и стона,
Проживём не назначенный срок.
Не тоскуй, проживём вне закона.
Это так получилось, сынок…

Птицы на подворье

Алексею Ваваеву

День могу не ходить, надо бы отлежаться
И в раздумьях пропасть на пороге судьбы.
Но с дивана упасть, но упасть и отжаться,
Потому что им всем не хватает воды.
Слышу крик на подворье, но слышу невнятно,
Будто стон петуха и цесарок вопрос.
И орут гогоча, только им непонятно,
Что хозяина в смерть разбивает хондроз.
Но с дивана упасть, но упасть и отжаться
Через боль от спины и с опухших колен.
Оттолкнуться от пола, привстать и подняться,
Ибо горше на свете не знал я измен.
Изменяли и мне, даже близкие люди.
Только мне хоть в зубах, в трёх шагах от беды.
Проползти пронести – и что будет, то будет.
Корм насыпан, но им не хватает воды…

Диме Щуру

Диман, мы в больничке. Покурим.
Кончается месяц апрель.
Нас лечат от синьки и дури.
Пусть лечат. На пару недель
Забудем дурные привычки.
А может быть, и навсегда.
Нас лечат все в белом сестрички.
Да, знаем, что с нами – беда…
Да, знаем, мы знаем, всё знаем,
Но только распустится май,
У Сани на спирт занимаем
И прыгаем в первый трамвай.
Вернёмся в родную палату
Немножечко навеселе.
Вернёмся. Обложите матом,
И Стас, и сестрички, и все
Больные – лишили прогулки.
Да к чёрту – беснуется май!
Разломим последнюю булку.
Осталось ещё. Наливай!

Стол накрыт на шестерых,
Розы да хрусталь.
А среди гостей моих
Горе да печаль.

И со мною мой отец.
И со мною брат.
Час проходит. Наконец
У дверей стучат

Памяти отца…

И поют из-под земли
Наши голоса
Арсений Тарковский

Отец, я отпуск взял к исходу сентября…
Сентябрь высок! А жизнь течёт к исходу.
Осенняя листва, желтея и горя,
Снимается с дерев и облетает в воду…

Отец, я – тень твоя. Незримо за тобой
Иду тропою к ведьминому кругу.
Попросим у владычицы лесной
Грибов открыть по лесу и по кругу!

Попросим – на краю своей судьбы…
Вовсю сияет солнце! Ниоткуда
Нам по опушкам – белые грибы1
Тугие грузди в ельнике у пруда…

Отец, ты – тень моя. Я чувствую спиной.
Вся жизнь моя уже течёт к исходу,
И облетает жёлтою листвой,
И – золотит серебряную воду…

Памяти брата

Здорово, брат мой Анатолий!
Здорово, лучший старший брат!
Я рад! Колись в кругу застолий,
Чем беден ты и чем богат…

Колись до дна и вылей душу.
Её со дна не соберёшь…
Ты не боялся – я не струшу.
Я раньше умер, ты умрёшь, —

Когда земли родной не станет.
Исчезнут род, страна и мир…
Но мы пришли сегодня к маме
На ужин званый, знатный пир!

Смотри: стеной стоит Серёга!
Ты слышишь, лучший старший брат?!
Его судьба, его дорога –
Всё, чем ты беден и богат…

Рука к руке стоят Марина
И Саня — немец и педант.
Спокоен будь за дочь и сына,
Они им мать, отец и брат, —

А брат твой – я, что куст бурьяна,
Смотрю на всю мою семью.
И как-то сдуру, как-то спьяну
Не попаду в свою ладью.

Её давно на перевозе
Толкает вёслами Харон.
Я много лет и много вёсен
Стою на грани двух времён –

Между крутыми берегами
И тёмной мёртвою водой.
… Но мы пришли сегодня к маме,
И ты не мёртвый, а живой!
Присядем, брат мой Анатолий.
А старший брат наш – Николай.
Ты больше кушай на здоровье,
И за здоровье – наливай!

На смерть Николая

Расступились бы, добрые люди,
Потому как высокой горой
Пир земной подают нам на блюде,
Перемешанный чёрной золой…

Вот он, город, весь город любимый!
Здравствуй, город, любимый и злой.
Как беглец отовсюду гонимый,
Он приехал проститься с тобой…

Хоть жалели, не звали, не ждали
Здесь ни брат, ни сестра и ни мать,
Волны поезда мягко подняли,
Только жёстко, наверное, спать?

Очень жёстко, и что тебе снится,
Лёжа смирно в гробу молодым?
Что уж не к кому и прислониться
Ни душою, ни телом худым.

Что уж не к кому и прислониться,
Кроме жёсткой доски гробовой.
Повиниться, прижаться, забыться
Головой, головой, головой…

Вы садитесь же, добрые люди,
Пусть душа прогремит как гроза.
Мы проводим её и… побудем.
И… посмотрим друг другу в глаза.

Александру Дорину

В мироздании времени нет
Есть щемящее слово – утрата…
Ни секунд, ни минут и ни лет.
Есть пронзительный миг невозврата.
Это всё ощущалось тобой,
Открывалось и явно, и тайно.
Диктовалось землёй и судьбой,
Диктовалось никак не случайно.
Это знала живая вода.
Всё сбылось – до последнего вздоха.
Ты спокойно ушёл в никуда,
И уходят судьба и эпоха.

Ночь перед дуэлью

Михаилу Лермонтову

Господь един, и мир — огромен.
И ночь темна и велика.
Мрак переливами стозвонен
Над грозной высью Машука.

Ты в ад смотрел и в бездны рая.
В объятьях связей, как оков,
Друзей усмешкой унижая
И превращая во врагов.

В бою не струсивший ни разу,
Ты дрался яростней и злей.
Стал непокорному Кавказу
Одним из лучших сыновей.

А ночь темней, мрачней и глуше.
Чтоб тьму и злобу превозмочь,
Мы все посмотрим в наши души,
Как он смотрелся в эту ночь!

Побеждённым в Гражданской войне,
Белым и Красным, посвящаю…

Я в жизни никогда не видел моря.
Нет, только раз, в семнадцатом году.
От вспышки на серебряном шевроне
Споткнулся на кронштадтском тонком льду.
Тупые бескозырки за щитками,
И прямо в лоб хлестал огнём «максим».
И больно. И подумалось о маме…
И той, которой имя не спросил –
Изящная, в коричневом берете,
И светлыми косичками до плеч.
И самая красивая на свете!
Её и отыскать, и уберечь,
Я шёл не крайним в юнкерской атаке,
Тугие пули вжикали у ног.
Последнее, что помнилось во мраке –
Не уберёг…

Памяти Льва Болдова

«Ну, да, читал». Мне этого довольно.
«Я? Не знаком». Не помню, кто спросил,
А на душе и радостно, и больно:
Ведь есть ещё поэты на Руси!

… Открыл газету. Что-то не спалось.
Там сообщенье о его уходе…
И – будто сердце вдруг разорвалось
В груди и небе.
Его горьком своде…

Я прошу

Я хочу чтобы мир не заметил
Моего из жизни ухода.
Пусть рассвет будет ясен и светел.
И обычною будет погода.

Я хочу чтобы люди спешили
На работу в трамваях и авто.
Я хочу, чтобы всё совершилось,
Чтобы было Сегодня и Завтра.

Я хочу, чтобы было привычным
Просыпаться спокойно и сладко.
Я хочу, чтоб всё было обычным,
Чтобы шло всё обычным порядком…

Предо мной – ледяная остуда
Между безднами ада и рая.
Но позвольте, ещё я побуду:
Полежу, никому не мешая…

Три бездонно глубокие ночи.
Три безмерно высокие дня.
Вы сюда приходите, кто хочет,
Постоять, посмотреть на себя…

Мир высоким и благостным будет.
На исходе же третьего дня
На внезапные слёзы убудет –
И убудет ещё до меня.

Между волей земной и острожной
Веют взмахи невидимых крыл.
Бренный прах опустить осторожно
В нашу землю – её я любил.
Я прошу,
если это возможно…