Интервью с художником Канатом Букежановым (Кипрский проект).
Материал Рафаэля Некталова для «The Bukharian Times». 16 — 22 января 2020, номер 936
В Музее современного искусства тюркских народов на базе Ближневосточного университета Северного Кипра — Cyprus Museum of Modern Arts, зарегистрированного при Ближневосточном университете (Yakin Dogu Universitet) в городе Лефкоса в течение года собираются художники — представители различных тюркоязычных стран мира. Университет уделяет особое внимание развитию и поддержке культуры и искусства, и по его инициативе на Северном Кипре началось создание первого и самого крупного в регионе Кипрского музея современного искусства, площадь которого составит 15 000 кв. м. Музейный комплекс состоит из фойе на 1500 человек, 4 постоянных коллекционных зала, 5 экспозиционно-выставочных залов, конференц-залы на 120 человек каждый, фотостудии и специализированные лаборатории для анализа и восстановления редких работ, залы заседаний, реставрационные мастерские, современные библиотека и архив.
В прошлом году я открыл для себя очень Каната Букежанова — интересного казахского художника, который поразил меня своими удивительными картинами, наполненными густыми, плотными, часто бурыми красками, которые сразу же врезаются в память своей внутренней экспрессией, а герои очень близки мне по своей изобразительной образности. Мы стали общаться. Затем я узнал, что он поехал на Северный Кипр (так называется турецкая часть острова), в городе Лефкоса, где создаются уникальные условия для работы различных художников: им предоставляются краски, холсты, и полная творческая свобода! Одним словом, рисуй, что душа желает, твори, дерзай!
Я попросил поделиться художника Каната Букежанова своими впечатлениями от Кипрского проекта.)
— Канат! Расскажите для начала, как вас начали выставлять на Северном Кипре? Как туда попали?
— Меня заметил куратор проекта, Сембигали Смагулов и пригласил участвовать в международном симпозиуме тюркских художников на Северном Кипре.
— То есть, он увидел ваши работы, на какой-то выставке?
— Выставка действительно была. Это была персональная выставка, в стенах Алма-Атинского театра « Дом Q», но увидел он мои работы в инстаграмме, куда я выложил фотографии с выставки.
— Чем они привлекли его?
— Смагулов сказал, что они необычные, что, само по себе необычно. Обычно всё наоборот. Я окружён стеной молчания и снобизма. Уже потом, увидев результаты моей работы на Кипре, он сказал, что я работаю как «иностранец». В смысле, что такая живопись нехарактерна для Казахстана.
— И откуда, вы такой «иностранец»? Вернее почему?
— Если рассказывать подробно, то этому периоду предшествовал довольно длительный подготовительный этап. Годами я рисовал, так сказать, « в стол». То есть писал, закрашивал, опять писал, не выставлялся, не показывал, вынашивал что-то личное, стремясь отразить свои переживания. По образованию я психолог, поэтому для меня внутренний мир человека представляет особую ценность, и некая неудовлетворенность самим собой — это результат моего отношения к художественной личности.
— Откуда такая критическая масса? Что не удовлетворяло?
— После Второй мировой войны, после Трагедии, которая изменила мир человека, включая Холокост, мы прошли определённую границу, относительно которой возврат к прежней безмятежной манере, на мой взгляд, невозможен. Однако нет, многие художники возвращаются, притом в самой слащавой манере. Ведь за сто лет многое кардинально в мире изменилось. Возможно человек будет рисовать пасторальные картинки, даже если станет каннибалом. Но только не я.
— Как вы пришли к этому?
— Это было внутреннее ощущение беспросветности, какого-то болота, затягиваеющего не только тебя, но и всех художников, зрителей…
— …и критиков. А если конкретнее?
— Ощущение такое, как будто живопись в целом, потеряла свои ориентиры, как бы растерялась, и поэтому пошла рисовать в угоду толпе. Она перестала отражать современность, её жёсткость, скорость жизни, насыщенность, информативность, эклектику.
— И что вы делали, чтобы преодолеть это состояние? Вам, как психологу легче разобраться в этом.
— На мой взгляд, прежде всего, надо было освободиться внутренне. Это непростое, однолинейное преодоление этапов. В первую очередь надо освободиться от мнений окружающих. Уединиться, чтобы почувствовать собственную художественную реальность. И надо писать так, как будто пишешь на стенах пещеры, оказавшись на необитаемом острове.
— Интересно.
— Найти в себе радость и удивление. Это приходит, если сменить ориентированность на продукт. Важен не продукт, а процесс.
— Необитаемый остров это хорошо. Нет ни зрителя, ни критика. Но кушать что-то надо? Как жить, если не продавать, если вы отгородились от зрителя?
— Да, это так… Реальность. Пришлось зарабатывать по-другому.
— Хорошо. Вот вам стало нравиться, что вы делаете. Что дальше?
— Дальше пришли на помощь социальные сети, фейсбук, создавал группы, стал отвечать на предложения. Вот и всё. Началась новая страница в моей жизни.
— Расскажите о Кипрском проекте?
— Это, по сути, не симпозиум, а творческая лаборатория. Строится музей современного искусства и одновременно создаётся коллекция. Суть в том, что коллекция создаётся в стенах музея.
— Все живут и работают на Кипре?
— Да. И это восхитительно! Это очень амбициозный проект. В мире не было ничего подобного по замыслу. Поражает сам масштаб. Самый маленький холст, на котором тебе позволительно писать, это 120 на 160 см. А ведь пишут и два метра на пять.
— То есть, гигантомания какая-то?
— В хорошем смысле. Я восхищён и покорён этим. Это ведь психологически оправданно. Говорю уже как психолог. Смысл в том, чтобы взять художника, вырвать из привычной среды, привычных размеров, привычных сроков, привычных красок, например, переориентировать с масла на акрил. Что произойдёт?
— То есть на ваш взгляд этот размер влияет на творческую идею и ее осуществление?
— В художнике, произойдёт революция. Изменится всё, его манера письма, его самоощущение. Поэтому художники уезжают оттуда, изменившись навсегда.
— Такой вот кипрский синдром. В вас произошло что-то подобное?
— Во мне, наверное, в меньшей мере, потому что революция во мне уже произошла.
— Расскажите немного о себе: кто вас учил, кто повлиял?
— Я учился в мастерской казахстанского художника Гани Баянова. Это один из утончённейших акварелистов и станковистов Казахстана.
— В вас чувствуется его школа? В смысле, ученик похож на учителя?
— Мой учитель шутит, что я единственный ученик, который настолько разительно на него не похож. Но я понимаю его подход, его взгляд, суть творчества. Когда — то для интереса делал копии его картин. Я делал настолько точно, что он принял одну мою копию, за свою картину.
— В какой семье вы выросли. Ваши родители имеют отношение к живописи?
— Я благодарен своей семье за культ книг, за библиотеку, за свободу которую мне предоставляли. Я вырос, знаете ли, в семье выше среднего достатка. Мой дядя — Лятиф Аронович Аронов, был вторым замом председателя Совета министров Казахской ССР. Он курировал работу министров. В семье было всё, за чем тогда гонялись советские люди — джинсы, магнитофоны, редкие записи и альбомы рок музыки. В моей семье гонялись за редкими книгами. Меня поощряли собирать старинные книги. Я всё время пропадал на книжных нелегальных ярмарках и в букинисте.
— То есть жизнь вам улыбалась?
-Да, можно и так сказать. Я не могу сетовать на советский строй, потому что у меня было всё. Мы, конечно, понимали недостатки этого строя. Но мы, дети из хороших номенклатурных семей, были в какой-то мере уже « иностранцами». Думается, что за этим стоит некий космополитизм среды, либеральность взглядов, обострённое ощущение конечности всего. Всё, что есть во мне сейчас, всё оттуда. Из детства.
— Успехов, Канат! Новых интересных картин, выставок.
— Спасибо!