Два рассказа: «Мой сынок и дедушка Ленин» и «Немецкий для кота»

Мой сынок и дедушка Ленин

В городе моей молодости на центральной площади стоял памятник Ленину. Как и во всех обычных советских городах. Этот памятник был для моего маленького сына когда-то самым главным ориентиром. Мимо центральной площади нам приходилось неминуемо проезжать на автобусе, независимо от того, куда мы ехали: на дачу ли, на вокзал, в педагогический институт, где я училась, или же просто навестить мою подругу. Площадь мелькала перед глазами туда-обратно, а вместе с нею и памятник. Он появлялся в нашей жизни настолько часто, что стал почти членом нашей семьи. Во всяком случае, сынок мой с той самой поры, как только заговорил, — а заговорил этот мальчик очень рано! — называл памятник не иначе, как дедушка Ленин. Нет, конечно, ребёнок не сам до этого додумался, у него были помощники. Вернее, помощницы — обе его бабушки, моя мама и моя первая свекровь.

Одна бабушка навещала нас настоящими степняцкими набегами, отличавшимися от монголо-татарских или половецких только тем, что монголо-татары и половцы грабили и собирали дань, а мама везла городской семье всё, что производила в своём сельском хозяйстве.

Другая жила вместе с нами. То есть мы вместе с ней, в её квартире. И пока её умная невестка училась, а её трудолюбивый сын работал, сидела со своим ранним по всем меркам внуком.

Обе помогали, как могли, а могли они многое. До сих пор думаю о том, а что бы было с нами, молодыми, «зелёными» и самонадеянными, если бы не наши мамы?!
Как ни странно, ни одна, ни другая не отличались нужной по тем временам политической зрелостью. Мама, хоть и проработала всю жизнь учительницей в школе, так и не стала членом партии, как ни уговаривали. Свекровь была глубоко и искренне верующим человеком. Но именно эти две женщины объяснили маленькому мальчику, как следует называть каменного дядю на площади.
И началось. В очередной раз проезжая мимо, мой ребёнок звонко закричал на весь автобус:
— Смотрите! Смотрите! Вон дедушка Ленин!

И все смотрели. Не столько на дедушку, потому что ну чего на него смотреть, сто раз видели, а всё больше на крутолобого мальчонку в золотистых кудряшках и с не по возрасту твёрдым взглядом синих глаз. Если бы изобрели что-то типа октябрятской звёздочки для детских яслей, то портрет моего сына мог бы её достойно украсить.

Как-то так получилось, что образ «дедушки» для нашего ребёнка стал вездесущим. Сын узнавал Ленина во всех ипостасях: в кепке, без кепки, с вытянутой в будущее рукой, с рукой, заложенной за лацкан пиджака, в маленьком бюстике и в величественном памятнике. И на всех картинках в политически продвинутых детских книжках или учебниках.

Увидев скульптуру вождя в деревне, где жили мои родители, сынок сначала затаил дыхание, а потом едва выдохнул:
— Ой, а здесь дедушка Ленин такой красивый, такой блестящий…
(«Дедушку» совершенно недавно покрасили к празднику серебрянкой.)

— А почему это он у вас без кепки? — приставал малой к настоящему своему деду, моему отцу.
— У нас слишком жарко, зачем ему кепка! — отмахивался папа.
— Ты, деда, хитрый, сам всегда кепку носишь! А у вашего дедушки Ленина нету! Давай ему твою кепку наденем! — не унимался малец.
Отец испуганно поглядывал на маму. Видимо, представлял, какие объяснения и где пришлось бы давать, если бы народ обнаружил небезызвестную в деревне кепку на памятнике Ленину.

Тем временем свекровь моя собралась уезжать. Насовсем. Предполагалось, что мы последуем, но было неясно, когда. В душах наших царил полнейший хаос — от необходимости принимать трудные решения, от страха предстоящей разлуки, от боязни перемен. Такой же хаос был в квартире. Свекровь не собиралась увозить всё, но не хотела оставлять годами собираемую библиотеку и потому решила отправить дорогой, по нашим меркам, контейнер. Повсюду стояли ящики с книгами. Ждали заказанную машину. Взрослые, усталые и подавленные, не замечали маленького мальчика. А он сосредоточенно взбирался на ящики и вновь слезал. Пока не нашёл самый высокий. И вот на нём сын встал в известную позу — рука и взгляд направлены вперёд, подбородок гордо приподнят — и замер.
— Сладкий мой, что ты там делаешь? — очнулась от своей тихой печали свекровь.
— Тихо, ома, ты же видишь — я дедушка Ленин!
И тут наша сдержанная и всегда спокойная ома-бабушка расплакалась в голос…

А через полгода уезжали мы. Сначала нужно было добраться поездом до Москвы через Омск, так было много быстрее. Моя мама нас провожала. Отца оставили на хозяйстве — он бы просто не вынес этих проводов… Было начало декабря, Омск засыпало снегом. Я ещё не знала тогда, как буду скучать по настоящему снегопаду все последующие годы. Билеты уже были у нас на руках, ожидание поезда тянулось бесконечно, мы с мамой решили прогулять ребёнка по железнодорожному вокзалу. И в одном из залов обнаружили — ну разумеется, как же иначе! — немаленьких размеров бюст Ильича на внушительном постаменте. У нас, взрослых, не было ни малейшего шанса предотвратить то, что случилось потом, ибо неумолима детская реакция узнавания самого дорогого!
Звонкий голос моего сына перекрыл вокзальный шум и гул:
— Мама! Бабушка! Смотрите! Это же дедушка Ленин! Мой любимый дедушка Ленин! Скорее поднимите меня! Дайте я его поцелую!
И не менее отчётливо прозвучал откуда-то из затенённого угла хрипловатый мужской бас:
— Правильно. Поцелуй его. За всё, что он для нас сделал.

Первые полгода в Германии совершенно оглушили нас новизной, необычностью и острым ощущением чужбины. Всё, всё было здесь другим: люди, климат, жильё, еда, язык… Это было интересно — и трудно. Сложнее всего приходилось нашему сыну. Неверно, что маленьким детям при переезде проще, чем взрослым. Да, малыши быстрее приспосабливаются к новой жизни. Но дольше взрослых осознают причину происшедших перемен. Ну как объяснить ребёнку трёх с половиной лет, почему здесь все так непонятно разговаривают?! Мальчик мой, светловолосый и синеглазый, постянно становился объектом внимания немцев.
— Was für ein hübscher kleiner Junge! — восхищались прохожие. Некоторые, пожилые, пытались угостить его сладостями. А неблагодарный «хорошенький маленький мальчик», спрятав руки за спину (родители настрого запретили что-либо брать у чужих!), отвечал на чистейшем русском:
— Говорите, пожалуйста, нормально!
Я краснела и извинялась, не переводя.

В тот день мы отправились в парк. Просто погулять. Завидев детскую площадку, ребёнок мой сорвался, как щенок с привязи, и помчался покорять все эти горки-песочницы… Я оглядывала малознакомые окрестности — здесь мы были впервые. Ну да, типичный немецкий парк, очень зелёный, цветущий, весь аккуратно подстриженный. Тот небольшой памятник, почти скрытый кустами, я не сразу и увидела. Подошла, чтоб разглядеть, поближе. Действительно, памятник. Высокий постамент. Позеленевшая бронза в каких-то подозрителных потёках. Надо же, как его голуби засидели! А вот у нас никогда не засиживали! Или я не замечала? Табличка на постаменте гласила: «Otto von Bismarck». Бисмарк, значит. Лысоватый дядечка с вислыми усами, одет в какой-то френч, на плечах эполеты, на боку шпага. Или сабля? Но лысина… Но усы… Какое-то смутное сходство… Узнавание этого сходства закрадывалось в моё сознание вместе с непонятным опасением… И именно в ту долю секунды, когда я вдруг поняла причину опасения, мой раскрасневшийся и запыхавшийся от бега сын закричал, как мне тогда показалось, на весь немецкий городок:
— Ой, мама, смотри, у них тут тоже есть свой дедушка Ленин!

В каком далёком прошлом всё это осталось. Мой сын уже не золотоволосый мальчик, а почти взрослый мужчина с совершенно тёмными кудрями. И истории с дедушкой Лениным слушает как нечто, не с ним происходившее. А я, созерцая новомодную тёмную бородку на его — увы! — совсем уже не мальчишеском лице, теряюсь в догадках: а не рассказывает ли ему кто-нибудь истории о дедушке Марксе?

 

Немецкий для кота

Кот этот появился у нас случайно. Безо всякого плана. Просто приехали к сестре мужа в гости. А дети её кошки, мелкие, шкодливые, бегали по всему дому. Один из них, самый дерзкий, прыгнул на джинсовую штанину моего сына и пополз вверх, глядя прямо в глаза «покоряемой вершине». И покорил! Мы решили, что он нас выбрал…

Оглянуться не успели, как тщедушный котёнок вырос в роскошного кота: сам крупный, поджарый, глазищи жёлтые, выражение на хищной мордахе надменное. Вёл себя так, будто это он  з а в ё л семью людей, чтобы не скучать. Имя носил подобающее — Лео. Лев, значит, царь. По окрасу давали имечко: был Лео ослепительно рыжим, просто золотым…

Любили мы его безоглядно. Он же снисходительно принимал нашу любовь, не особенно стараясь дать что-то взамен. Самодостаточный был кот.

Но даже с самыми любимыми животными мы иногда вынуждены расставаться. Пришла пора и наших испытаний: друзья пригласили встречать с ними Новый год. Отличная идея, только вот как с Лео? Мы в Кёльне, друзья под Бременом, за день-ночь не обернёшься… Ясно, что кота нужно будет куда-то пристроить дня на три…

Выход нашёлся. Мои родители вызвались взять зверушку. Знакомы они с Лео были давно, конфликтов с котом не затевали, жили неподалёку от нас. Да и кому доверишь дорогое существо, кроме как родным маме с папой?

В общем, в одно прекрасное утро мы доставили добровольцам внушительный пакет с кошачьим кормом, закрытый кошачий туалет и самого владельца всех этих богатств. Доставили и уехали, чтобы вернуться уже в новом году.

Вернулись на четвёртый день. Встретили нас радостно. Особенно Лео демонстрировал ранее не выказываемые любовь и преданность, лез ко всем на руки, терся мордочкой о наши лица, мурлыкал и даже без обычных для него громких и действенных возражений вошёл в свою будочку-переноску, очевидно, одобряя наше желание ехать домой.

А через пару недель папа честно рассказал мне о времени пребывания нашего питомца в гостях «у бабушки и дедушки».

Оказывается, сразу после нашего отъезда кот, выпущенный нами на освоение временного жилья, забился в свой туалет. Там он просидел весь день, не делая ни малейшей попытки ознакомиться с территорией. Сначала этому никто не придал большого значения. Мало ли, стрессовая ситуация, адаптируется ещё, успеет. Но когда к вечеру Лео так и не высунул носа из своего нужника, мама заволновалась.
— Роберт, мне кажется, у него культурный шок! — сообщила она отцу после некоторого раздумия. — Он же привык к немецкой речи!

(К речи кот привык ко всякой, в том числе и к очень экспрессивной русской — это в случае подмоченных тапок. Но в целом мама была права: немецкий у нас дома «довлел» — мой муж немец, куда ж деваться…)

Родители переключили телевизор с русской программы на немецкую. Однако эти действия не имели положительных последствий в вопросе интеграции кота в квартире русскоязычных переселенцев. Утром гостеприимные хозяева обнаружили животное на прежнем месте. Мисочки с едой и питьём стояли нетронутыми в уголке. Мамино душевное равновесие существенно покачнулось. Она была разумной женщиной, но происходившее не поддавалось её нормальной логике. Все те коты, которых она знала, были адекватными и предсказуемыми. Они ловили мышей и крыс, дрались с соперниками, любили кошек и жрали всё, что было съедобно. А этот отказывался от еды, явно переживая разлуку. В жёлтых кошачьих глазах читалась вселенская грусть. Налицо была тонкая душевная организация животного, саму идею которой моя мать в прежние времена решительно бы отвергла. Но теперь — теперь от этого было не отвертеться!

Сочувствие, восхищение кошачьей преданностью и, самое главное, опасение, что сверхчувствительный котяра издохнет в своём туалете от голода и жажды, подвигли новоиспечённую котовладелицу на терпеливые уговоры.

— Лёвушка, золотко, выходи, покушай, попей водички! — напевно выводила она, ловко подвигая к месту добровольного заточения мисочку с кормом. «Лёвушка», утробно завывая, сверкал глазищами и отползал в глубь своего туалетного убежища.

— Прямо не знаю, что делать, — жаловалась мама отцу. — Может, ты с ним по-немецки поговоришь? Попросишь его? Всё-таки родной язык — большое дело!

Учительница русского языка и литературы, более сорока лет отдавшая школе, Заслуженный Учитель Казахстана, она не знала сомнений, когда речь шла о родном языке…

— Вот ещё! — резонно возразил папа. — Только котов разных я по-немецки не уговаривал отменить голодовку! Тебе нужно — ты и говори с ним. Хоть по-немецки, хоть по-русски… Да по мне, хоть по-украински, хоть по-казахски…

Он явно намекал и на мамину национальность, и на её целинное прошлое. И на её длительное нежелание учить немецкий, родной язык её мужа — волжского немца, тоже. Отцу ничего не стоило побеседовать с Лео на требуемом языке. Но что-то в этот раз зашкалило в моём обычно таком покладистом папке…

Мама поняла, что ей придётся самой выкручиваться из сложившейся ситуации. Вооружившись словарём, — она любое дело делала на совесть! — моя главная женщина засела за составление текста. Через полчаса всё было готово. Предусмотрительно положив перед собой в качестве шпаргалки аккуратно исписанный тетрадный листок, мама обратилась к коту с пламенной немецкой речью:

«Lieber Leo! Hören Sie mir bitte zu! Sie müssen etwas essen und trinken. Kommen Sie bitte heraus! Kommen Sie bitte zum Essen! Ich bitte Sie sehr. Sonst werden Sie krank!»

«Дорогой Лео! Послушайте меня, пожалуйста! Вы должны поесть и попить. Выйдите, пожалуйста! Выйдите и поешьте! Я Вас очень прошу. Иначе Вы заболеете!»

Как дипломированный переводчик, гарантирую читателю верность переведённого. Я не спрашивала у мамы, почему для обращения к коту она избрала уважительную форму. Это и так было очевидно: исключительно из уважения к его верности и силе воли!

Тогда, рассказывая мне эту историю, отец вынул из нагрудного кармана рубашки сложенный в несколько раз листочек бумаги — мамину «петицию» к упрямому коту.

— Вот, спрятал, — заговорщицки шепнул он мне. — На память!

— Пап, ну, а кот-то что? — хихикая, спросила я тогда. — Вышел? Поел?

— Да какой там! — отец махнул рукой. — Наоборот. Развернулся к нам задом в своём туалете!

И тут же добавил, глядя на моё опечалившееся лицо:
— Да не переживай ты! Жрал ваш кот! Ночью вставал и жрал. И воду пил. И по квартире гулял. А я потом за ним вставал и в мисочки корм добавлял, чтоб полными выглядели…

— А что ж ты маме не рассказал?! — ахнула я. — Она ведь переживала!

Отец смутился:
— Да я хотел сначала… — и в этот миг его удивительная улыбка осветила всё его лицо, заиграла в глазах, в каждой морщинке. — Но мне так нравилось, как она с ним по-немецки говорила… По три раза в день… Три дня подряд…