Свечка

Мне надо было с приятельницей встретиться. Мы люди не очень близкие и видимся редко — переписываемся обычно. Жалуемся, новости рассказываем, нам и хватает. Но порой так складывается, что ей о своих делах лучше всего со мной поговорить, а мне о своих — с ней. Сами знаете, так бывает. Ни своим, ни чужим рассказывать не хочешь, а собеседник нужен, да не случайный — чтобы понимал. Тогда мы созваниваться начинаем, день выбираем посвободнее, прикидываем, откуда ехать проще, — в Москве всё это дело хитрое.

На сей раз вышло, что нам удобнее повидаться в Сокольниках — она там по каким делам на электричке мимо ездит и может выйти, да и мне получалось не так уж далеко. Говорит: «Приезжай обязательно, цветёт уже всё, ты не представляешь, как красиво, просто по парку пройтись — и то удовольствие. Ты в Сокольниках, наверное, сто лет не был».

И, правда, сто лет. Вспомнил: однажды, когда маленький был, гулял там с мамой и увидел старичка. Он сидел на лавочке, хлебушек птицам крошил, и я вдруг говорю: «Хочу, когда старым стану, здесь сидеть и голубей кормить». Хорошо бы…

У меня несчастный характер: куда ни соберусь, обязательно опоздаю. А тут как-то странно вышло: ехал с Кожуховской, пересаживался два раза, а приехал, гляжу — полчаса ещё.

Мы условились у входа встретиться, и я не спеша пошел по аллее, что ведет к парку, соображая, куда бы время деть. Так, что ли посидеть? Да ведь негде — люди кругом. Сидят, болтают, музыку слушают. И вроде бы всё хорошо, беззаботно, только не по душе мне, не по душе, мешает всё, а отчего — не пойму. И я решил, что, пожалуй, до парка дойду и посмотрю, есть ли там какое кафе приличное, чтобы нам было можно зайти. Только двинулся — вижу: слева из-за неказистого торгового центра церковь выглядывает.

Конечно, я бывал тут раньше, и не только в детстве, но я обычно мимо пробегал, торопился, и почему-то в памяти осталось, что храм Сокольнический свободно стоит, и есть вокруг него пространство какое-то, достаточное, чтобы сказать: вот здесь — храм, а улица — она там, снаружи.

Оказалось, всё не так: церковь была стиснута со всех сторон уродливыми зданиями, и улица не оставляла ей никакого промежутка. Дома громоздились вокруг, словно родственники у постели больного: натянуто вежливы и нетерпеливы.

Я посмотрел, и мне вдруг зайти захотелось. Дверь тяжелую за собой закрыть, перед Николой угодником постоять, помощи его попросить в жизни моей бестолковой. Людей там сейчас быть не должно, служба-то давно отошла, а в пустом храме молиться, с Богом разговаривать — так хорошо, сами знаете.

Я быстро перешел дорогу, бросил по рублику двум несчастным тёткам, что сидели возле ограды, и ступил внутрь. У входа, возле кованых церковных дверей, я увидел какого-то невысокого человека лет сорока. Он стоял на ступенях, очень спокойный, и почему-то не заходил. Ни горя, ни радости, ничего не было на его лице. Я мельком глянул: брюки глаженые, ветровка, чистые вельветовые туфли.

Сто раз на дню проходишь мимо разных людей, но этот почему-то обращал на себя внимание. А в чем дело? Непонятно. Какая-то тревога от него исходила. Или мне показалось…

Я зашел внутрь храма, перекрестился, и он зашел, и оба мы подошли к свечному ящику. Я стал смотреть, что тут почем, а он сразу спросил: «Куда свечку ставить по убитому?»

Женщина, стоявшая у прилавка, не расслышала:
— Что вы сказали? По убитому?
Мужчина кивнул и спокойным, ровным голосом произнёс:
— Да… «Он теперь во прахе, и всякий нищий им пренебрегает…».
— Я вас не понимаю, — растерянно сказала свечница.
Вошедший молча глядел на неё. Она тоже молчала, машинально перебирая записки за здравие и за упокой, что лежали перед ней.
Он не стал ничего объяснять — взял свечку за двадцать рублей, положил сотню и обернулся ко мне:
— Вы не знаете, по убитому человеку куда полагается свечку ставить?
Я тоже растерялся:
— А звали-то его как?
— Какая разница? — удивился он.
— Ну, можно к иконе в честь его святого свечку поставить. А лучше, — я, наконец, пришел в себя, — просто поставьте за упокой, видите, вон там крест? Я показал рукой ему за спину, туда, где у входа стоял канон.
— И всё?
— Ну, хорошо бы записочку подать за упокой. Или панихиду заказать можно. Он кто вам был, убитый?
— Никто.
Он замолчал, а мне вдруг стало страшно, потому что я понял, что он сейчас скажет.
— Я человека убил. Вот свечку хочу поставить.
Я собрался с духом и поглядел на своего собеседника. Коротко стриженый, с тонким носом, с острым, неприятным взглядом, он совершенно не походил на человека, готового к раскаянию. Ну да не мне судить. Я хоть и не убийца, но тоже не гожусь в образцы.

— Может, вам батюшку дождаться и поговорить с ним? — предложил я.
Он усмехнулся.
— Да уж наговорился. Времени было достаточно…
— Ну, смотрите. А то, я знаю, здесь батюшка хороший, внимательный.
— Откуда вы знаете? — он продолжал улыбаться. — Вы сами здесь в первый раз.
— С чего вы взяли?
— Да видел я, как вы прогуливались… Что, время есть, решили в храм зайти? — любезно спросил он.
— Слушайте, — я, наконец, разозлился, — вы спросили, я ответил. Что вам ещё нужно?
— Ничего. — Он пожал плечами. — Значит, говорите, к кресту ставят?

Он повернулся и пошел прочь. Возле канона он остановился, опалил нижнюю часть свечи, потом зажёг фитиль и, уже ставя свечку, произнес всё с той же неприятной улыбкой: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое…»

Свечница испуганно перекрестилась…