Когда сейчас я пытаюсь вспомнить, как проходило мое свободное время в период учебы в институте, то, к удивлению своему, вспомнить не могу. Не учился же я, в конце концов, с утра до вечера…
Конечно, речь идет не о первых днях и даже неделях моего пребывания в городе Туле. После больших приключений я был зачислен студентом в Тульский механический институт, причем в последних числах августа, когда до начала учебы оставалась буквально пара дней, и передо мной встала большая проблема. Она заключалась в том, что общежития мне не дали, а в Туле у меня не было ни одного знакомого человека.
В институт я приехал из небольшого подмосковного города, в котором окончил школу, и где жили мои родители. Отец тогда работал на заводе, а мама была врачом-педиатром и практически одна обслуживала весь наш район. Может быть, поэтому ее многие хорошо знали, относились с уважением, и именно это помогло ей за один день найти людей, у которых дальние родственники и жили как раз в этой самой Туле. Поскольку у тех телефона не было, маме дали к тулякам-родственникам рекомендательное письмо с просьбой приютить новоиспеченного студента, то есть меня, на первое время. С этим письмом 31-го августа 1954 года мы вместе с мамой и поехали в Тулу.
Семья Злотниковых, к которым мы ехали, жила в Туле не в центре, но и не на окраине. Они имели свой, очень даже приличный дом, выходивший на улицу тремя или четырьмя окнами и обнесенный сплошным высоким забором с воротами и калиткой. Имелся вход и непосредственно с улицы. Несколько деревянных ступенек, как бы углубляясь в дом, взбегали к солидной двери. Снаружи над ступеньками расположился большой козырек с узорными металлическими кружевами.
Встретили нас хоть и удивленно, но приветливо. Пригласили на кухню за стол, предложили чай и пока мы с мамой, уставшие с дороги, пили его, хозяева, забрав рекомендательное письмо, удалились в глубину комнат, вероятно, чтобы прочитать и обсудить неожиданно свалившийся им на голову «подарок».
Видно, решение они приняли быстро и согласованно, потому что уже через пару минут Злотниковы сидели с нами за столом, и я с естественным любопытством рассматривал людей, у которых мне предстояло жить.
И сам хозяин, которого звали Борис Ефимович, и его супруга – Фира Романовна, сочувственно выслушали историю моего появления в Туле и поступления в институт. Видимо, рекомендательное письмо заслуживало внимания и на просьбу мамы приютить меня, они возражать не стали и успокоили, что с мальчиком, со мной то есть, будет все в порядке. Отдохнув немного, мама собралась в обратный путь, а я поехал провожать ее.
Всю дорогу до вокзала в тряском трамвае мы почему-то молчали и лишь разглядывали из окна непрезентабельные тульские пейзажи. Я довел маму до поезда и, стоя у вагона, она поцеловала меня и сказала на прощанье: «Ну, сынок, будь здоров, учись, как следует», а потом немного помолчала и добавила: «И помни, что ты живешь у чужих людей».
Я дождался, пока поезд отошел от платформы и на обратном пути почему-то все время вспоминал именно эти последние мамины слова. Увы, я тогда и не представлял себе, что за ними кроется. Конечно, я понимал, что у меня начинается совершенно новый этап в жизни. Я впервые должен был жить самостоятельно, без родителей, решая одновременно две большие задачи: учеба в институте и бытовые проблемы. А было мне тогда семнадцать лет.
К дому Злотниковых я подошел, немножко проплутав, когда уже начало темнеть. На звонок мне открыл Борис Ефимович и сразу же пригласил на уже знакомую кухню. За столом сидела его супруга. Сели и мы.
Фира Романовна внимательно посмотрела на меня, и я сразу понял, что именно она играет первую скрипку в этом доме.
— Ну, вот и хорошо, — сказала она. – Давай сразу договоримся обо всем. У тебя какие вещи с собой есть?
Вещей у меня практически не было, поскольку, выезжая из дому, мы себе еще не представляли, где и как я буду жить. В небольшом саквояже, который я оставил в прихожей, когда уезжал провожать маму, была пара чистого белья, носки, полотенце, несколько тетрадок, кружка, ложка, вилка и зубная щетка.
— Мы ведь живем недалеко, — ответил я, — три часа на поезде. Так что в следующее воскресенье я съезжу домой и привезу, что надо.
На эти мои слова хозяева многозначительно переглянулись, но я не понял, что они имели в виду, и не придал этому значения. А зря!
— Ну, хорошо, — поднялась Фира Романовна, — пойдем, я покажу тебе, где ты будешь спать.
Я тоже встал и пошел вслед за ней, но почему-то не в сторону комнат, а в противоположную. Там, через маленький коридорчик находилась комнатка, скорее похожая на кладовку, у стены которой стоял громадный, старинный сундук. Фира Романовна даже как-то нежно погладила его: «Это от дедушки еще моего. Сколько лет, а износу нет. Вот на нем ты и будешь спать. Матрас, подушку, белье сейчас Борис Ефимович тебе принесет».
Мы вернулись на кухню. Хозяин нас ждал там.
— Тебе завтра во сколько уходить надо? – спросил он.
— Начало у нас в 9, а сколько до института добираться отсюда я и не представляю.
— Думаю, что где-то минут за сорок ты доедешь, но на первый раз выйди пораньше, пока дорогу не узнал. Здесь от нас до трамвая минут 10-15, пока он придет, а ходят они нерегулярно, езды минут двадцать. Вот к девяти и как раз. Так что, думаю, завтра не позже восьми выходи. А встанешь пораньше. Только просьба к тебе – ты уж не шуми с утра, у Фиры Романовны мигрень, она спит плохо, а мне на работу позже идти. Чаю погрей себе, бутерброды, на первый раз, а потом с питанием разберешься.
Я поблагодарил Злотниковых, помог Борису Ефимовичу принести постель и, несмотря на довольно еще ранее время, было где-то чуть больше девяти вечера, стал устраиваться.
Я впервые в жизни спал на сундуке, и прежде, чем заснуть, долго лежал в темноте вспоминая прошедшие события и размышляя о будущих. В доме было тихо, окна в моей кладовке не было, и в этой темной тишине началась моя первая ночь в Туле, предшествующая пяти долгим студенческим годам.
В молодые годы я обладал какой-то интуицией и мог пробудиться безо всякого будильника практически в любое время. И в то первосентябрьское утро я проснулся полвосьмого, встал, стараясь не шуметь, застелил свой сундук, умылся, но завтракать не стал, а, прихватив с собой пару тетрадей, отправился «учиться на инженера».
Стояло теплое сентябрьское утро, на небе не было ни облачка, я нормально проспал ночь, не на вокзале и не на скамейке в парке, впереди меня ждал Тульский механический институт, и настроение мое было на редкость приподнятое. Почему-то не хотелось в этот момент думать о мелочах жизни.
До института я добрался нормально и заблаговременно и в непривычной для меня студенческой сумятице довольно быстро нашел большую аудиторию, в которой новоиспеченные первокурсники собрались на ознакомление с руководством института. Потом я познакомился с ребятами из своей группы №542, потом к нам зашел декан, представил старосту группы и его зама из наших же ребят. – А комсорга, — сказал декан, — выберете себе сами, когда немного узнаете друг друга.
В этот день занятий у нас не было. Мы прошлись по институту, получили свои первые стипендии (кому, естественно, они полагались, потому что единственная тройка, полученная на экзамене, лишала тебя стипендии на ближайший семестр), пообедали в столовой, а заодно и купили, кому это было надо, абонементы на питание. Три разноцветных книжечки с отрывными талонами – на завтрак, обед и ужин, — стоили 14 рублей, что составляло как раз половину стипендии. Зато наличие их гарантировало тебе пропитание в течение месяца. Потом надо было записаться в библиотеку, переписать расписание занятий, висевшее на больших листах на первом этаже, сделать еще целую кучу необходимых для первокурсников дел. Так что в обратный путь к Злотниковым я отправился уже ближе к вечеру.
Хочу сразу же сделать замечание. В той истории, которую я намереваюсь рассказать вам, уважаемые мои читатели, я хочу ограничиться лишь одним аспектом моей тульской жизни. И, в частности, я опускаю все, что связано с учебой в институте. Это самостоятельная и настолько обширная тема, что ей можно посвятить целый роман. Может быть, когда-нибудь я напишу и его. Но сейчас речь пойдет о другом.
На этот раз дом Злотниковых я нашел быстро. На звонок мне открыл дверь Борис Ефимович и, попросив меня быть потише, — Фира Романовна себя чувствовала неважно, — провел на кухню. Пока я ел макароны и пил чай, мой хозяин терпеливо выслушал мои впечатления о первом студенческом дне и ушел в комнату. Я остался один и вдруг почувствовал, что совершенно не знаю, чем заняться. Книг у меня с собой не было, пойти куда-нибудь гулять мне и в голову не приходило, спать ложиться было рано. Из-за плотно прикрытых дверей, не доносилось ни звука. Промаявшись какое-то время, я пошел устраиваться на свой сундук. Видно, молодость и переизбыток впечатлений взяли свое и я уснул.
Назавтра утро повторилось. Правда, я поехал в институт минут на 15 раньше, чтобы успеть позавтракать там в столовой. Этот день уже был наполнен занятиями. Как и все последующие.
Пролетела первая неделя. Учились мы тогда, как и все работающие люди, по шесть дней в неделю. И каждый день практически состоял из тех же дел. Питался я теперь в институте, а к Злотниковым приходил только спать. В пятницу вечером Фира Романовна пригласила меня на разговор. И первым же вопросом выбила из колеи.
— У тебя какие планы? — спросила она, усевшись напротив меня за кухонным столом. Бориса Ефимовича с нами не было.
Я сказал, что собираюсь завтра прямо из института поехать к родителям за вещами.
— Нет, я имею в виду не завтра, а вообще. Сам понимаешь, неделю ты у нас прожил, но надо же что-то решать. Ты подыскиваешь себе какое-то жилье? Пойми, мы ведь не можем тебя оставить здесь надолго.
Если говорить честно, сам не знаю почему, но этот вопрос у меня как-то и не возникал. Почему я решил, что злотниковский сундук предоставлен мне на неограниченное время? За эту неделю я не сделал абсолютно никаких попыток решить свои жилищные проблемы. О чем честно и растерянно поведал Фире Романовне. Она лишь сочувственно покачала головой.
— Нет, надо быть серьезней, надо что-то делать с этим. Давай так, я поспрашиваю своих знакомых, что-нибудь найдем. Здесь есть люди, которые пускают жильцов. Думаю, что и тебе что-нибудь подберем. А то находиться здесь и тебе, и нам неудобно. Вот когда ты окончательно переедешь, то и за вещами можно будет съездить.
Мне оставалось только поблагодарить Фиру Романовну и ждать помощи от нее, поскольку сам я не представлял, где можно найти какой-нибудь угол.
Злотниковы сдержали слово и помогли мне и на это раз. В воскресенье по адресу, что они сообщили, я пошел смотреть предполагаемое жилье.
Пушкинская улица была ближе к окраине Тулы и больше походила на сельскую, чем на городскую. Вдоль немощеной улицы стояли типичные деревенские деревянные домики за палисадниками, заборами, воротами. Изредка попадались колонки для воды с большими ручками-рычагами. Вдоль домов густо пробивалась трава.
Дом, который был нужен мне, выглядел не в самом лучшем виде. Калитка висела на одной петле, ворота, видимо, не открывались с прошлого века. Вход в дом был со двора. Звонка не было. Я постучал сначала рукой, потом ногой. И решив уж, что никого нет дома, собирался уйти. Но в это время дверь скрипнула и на пороге появилась маленькая, сгорбленная старушка в платке, который покрывал ее почти до пят.
— Вы Василиса Николаевна? – спросил я.
— Заходи, — ничего не спросила она и пошла в дом, я – за ней. Мы прошли через темные сени, где на лавке стояли два ведра с водой, и вошли в прихожую. Хозяйка, не оглядываясь на меня, пошла в комнату. Я вошел туда и, первое на что обратил внимание, — низкие потолки. У Злотниковых потолки были вполне нормальными.
Василиса Николаевна села за стол, покрытый скатертью, и кивнула мне на второй, венский, стул, который заметно качнулся подо мной.
— Студент? — спросила хозяйка. Я кивнул головой. – Ага, — удовлетворенно согласилась она. – Мне Семеновна говорила, что Романовна просила ее студента взять. Ну что ж, сам гляди. Сдаю я, это верно. Вон у меня в одной комнате Сережа живет с женой и дитем. Военный он, жить им негде. А в другую могу и тебя пустить.
Я оглядел комнату. Кроме стола, старого шкафа и железной кровати там ничего не было.
— Это здесь? – я кивнул на кровать.
— Здеся я сплю, — пояснила Василиса. – А ты, ежели сговоримся, там будешь.
Она слезла со стула и толкнула другую дверь, которую я раньше и не заметил. За дверью была крохотная комнатка, правда с маленьким окном, почти над землей. Около окна стояла кухонная тумбочка, а рядом от стены до стены узкая железная кровать, заправленная бельем, с накидкой и подушкой. Больше в комнате, кроме черной тарелки старого репродуктора, ничего не было.
— Ну, гляди, все твое будет. Стул вон у меня еще возьмешь. За это будешь 10 рублей давать. Гляди, подходит?
Все это было для меня настолько непривычным, что я сразу и не смог сообразить хорошо это или плохо. Но поскольку выбора не было, я согласился, подумав, что если очень уж будет не так, еще что-нибудь подыщу, не торопясь.
В этот же день я попрощался со Злотниковыми, поблагодарил их за приют и помощь, обещал навещать и перебрался на Пушкинскую.
Чтобы освоить новое местожительство много времени мне не понадобилось. Я узнал, где на участке находится туалет, в какую колонку ближе ходить за водой. Познакомился с лейтенантом Сережей, его женой Люсей и трехлетним Сашкой. Они жили за стенкой и выручали меня на первых порах. Сережа доставал где-то дрова и мы поочереди топили печь, одну на весь дом. Люся помогала в хозяйственных моментах: давала иголки-нитки, заварку или соль.
Василиса Николаевна, бывало, уезжала на недельку-другую к родственникам, так что я был вольготен на своей половине. Основное время я проводил в институте, там же и питался, там же в чертежном зале или зале читальном готовился к занятиям. А дома моим отдохновением стало радио. Даже когда Василиса была дома, с учетом, что она была глуховата, я закрывал дверь в свой закуток и слушал все передачи подряд.
Неудобством для меня стали не туалет на улице и ледяная вода в ведре. Испортило мне жизнь одно происшествие. Как я уже говорил, Пушкинская улица находилась в относительно окраинном районе. А в Туле в то время изрядно «шалили». Правда, тогда ни радио, ни газеты, криминальные новости не распространяли, но слухи среди населения ходили всевозможные. Поэтому возвращаться впотьмах к себе домой мне было неуютно. Особенно после того, как где-то в начале ноября,- уже было довольно холодно, — когда я при свете редких уличных фонарей возвращался из института, от тени дома на противоположной стороне улицы отделились две темные фигуры и пошли ко мне. Убегать было бессмысленно. Я остановился. Подошли двое парней и также, остановившись напротив, стали разглядывать меня. Свет от раскачивающегося на столбе фонаря был расплывчатым, но, видимо, они увидели то, что хотели.
— Здесь что ли живешь? – миролюбиво спросил один из них и кивнул на мой дом.
— Здесь, — ответил я.
— Ага, — удовлетворенно сказал парень и обратился к своему приятелю, — видал, Санек, пархатый.
Уверяю вас, до этого момента, я никогда не слышал этого слова, но каким-то шестым чувством сразу понял, что они имели в виду. В животе противно сжалось.
— Ладно, — опять сказал все тот же парень, — иди пока, надо будет – найдем.
До моей калитки было шагов десять, и я даже в полутьме чувствовал на себе их взгляды. Я вошел в дом, не зажигая света и не раздеваясь, прошел в свою комнатку и сел на стул. Он жалобно скрипнул, но мне показалось, что это вскрикнуло что-то внутри меня. Я понял, что спокойная жизнь у меня кончилась. И я оказался прав, хотя, скажу честно, больше ни разу, пока жил на Пушкинской, (а это было почти год, лишь на втором курсе я переехал в студенческое общежитие) я не встречался с этими парнями. Возможно, что конкретно я им и не нужен был после нашей встречи и то «волшебное» слово вырвалось у них само по себе. Но все это время я не знал покоя, особенно, когда приходилось возвращаться домой впотьмах, а зимой темнело рано.
Но я же не мог все время жить в постоянном страхе и лишить себя хоть каких-то жизненных удовольствий, надо же как-то было проводить свободное время. Мои однокурсники жили или в общежитии, или, как и я, на квартирах. В основном, конечно, общение происходило в институте. Иногда там устраивались вечера, главным образом под праздники. Была неплохая самодеятельность. Я стал ходить в секцию гимнастики. Но все равно надо было выходить, как тогда говорили «в город».
В середине 50-тых годов Тула была городом хоть и областным, но провинциальным. Там было много предприятий, несколько институтов и техникумов, но все равно на всем чувствовался налет патриархальности. Улицы в основном были мощенные камнем, дома в большинстве частные или коммунальные. Был в городе парк имени Льва Толстого со сломанными качелями-каруселями и танцплощадкой, но ходить туда, особенно вечером, не рекомендовалось.
Были в городе три театра. Драматический имени Горького, расположенный в каком-то дореволюционном помещении. Репертуар его состоял в основном из пьес А.Н.Островского и «положительных» советских произведений. Публика ходила в драмтеатр плохо. Были еще в Туле ТЮЗ и кукольный театр. Но оба они меня, понятно, интересовать не могли. Более-менее посещаемой была филармония, куда приезжали гастролеры различного калибра. Там я был за все годы учебы раза три. Причем один раз на «Вечере еврейской песни», куда меня пригласил мой однокурсник Володя Басин. И хотя я сказал ему, что ни слова не пойму на этом концерте, он резонно возразил: «А если бы пели по-французски, ты бы пошел?» Такой концерт сам по себе в то время являлся событием и я, конечно, пошел, не только получив удовольствие от выступления певицы, но и, в немалой степени, будучи удивленным от переполненного зала.
Еще, пожалуй, следует упомянуть о Тульском Доме офицеров. Каждое воскресенье в нем, в большом паркетном зале, проводились танцы. Но публика там была специфическая. Мужскую половину представляли в основном молодые, неженатые офицеры и курсанты довольно престижного Тульского артиллерийского училища имени Тульского пролетариата. Было на танцах много и девушек, разного возраста, которые, как я понимаю, приходили туда не только потанцевать, но, в основном, чтобы «закадрить» этих самых офицеров и курсантов, а посему на студентов, если они забредали, внимания особого не обращавших.
Но, безусловно, основным «культурным мероприятием» у туляков было кино. Несмотря на то, что Тула была довольно большим городом, в то время кинотеатров там было всего три. Первый из них, «Спартак» находился в Заречье, районе целиком принадлежащим оружейному заводу и его контингенту. Там даже улицы носили специфические названия – Дульная, Штыковая, Затворная, Ствольная… И обитатели Заречья не жаловали «чужаков». Никому из нас и в голову не могло прийти пойти в «Спартак» и если мы попадали в Заречье, то, в крайнем случае, скажем, провожая девушку.
Вторым — был кинотеатр имени Бабякина. И кто такой Бабякин я не знал, и в кинотеатр этот ходил редко. Он хотя и располагался в центре города, на «проспекте Коммунаров», но был каким-то неуютным, весь заплеванный семечной шелухой и зрители любили во время сеанса громко комментировать и ржать.
Третий кинотеатр, «Центральный», также находился на проспекте, но был современным, двухзальным, с большим фойе. Это, видимо, был типовой проект, потому что много лет спустя, я видел похожие кинотеатры даже в Москве.
Сеансы в «Центральном» строилась так: по четным часам – в одном зале, по нечетным – в другом, начиная с 9 утра и кончая поздно ночью. Правда, последний сеанс был не в 11 вечера, а в 10,45. Этот сеанс оккупировали в основном студенты. Он кончался около часа ночи, и идти оттуда в общежитие можно было только гурьбой.
В тот день я пошел в «Центральный» где-то часов в 6 вечера. Не помню, какой фильм шел тогда, но что-то индийское, может быть, знаменитый «Бродяга». По крайней мере, с билетами была проблема. К обеим кассам тянулись очереди. И в одной из них, человек за пять от заветного окошечка, я увидел своего однокурсника Володю Родионова. Естественно, я обрадовался такому случаю, подошел к нему и протянул деньги. Народ в очереди загалдел, и буквально через минуту около меня возникли два парня с красными повязками «дружинников» на рукавах. Под одобрительные крики присутствующих парни бесцеремонно ухватили меня за руки и потащили в дежурную комнату. Там за столом сидел милицейский сержант в шинели, перетянутой портупеей.
— Нарушал! – радостно возвестили дружинники, отцепляясь от меня.
— Ясно, — с неудовольствием протянул сержант, который, как я думаю, хотел подольше отдохнуть в теплом помещении безо всяких инцидентов. – Кто будешь? Что в карманах имеешь? Выкладывай.
Я не успел ответить, как дружинники охотно полезли в мои карманы.
И здесь я должен сделать еще одно отступление. Месяц назад нашу группу повели на экскурсию на один из машиностроительных заводов. Завод был старым, еще дореволюционным, но нам, вчерашним школьникам, все было интересно. В литейном цехе завода стоял страшный грохот, такой, что люди не слышали друг друга. Мастер, водивший нас, решил показать источник этого шума и подвел к двум большим металлическим вращающимся барабанам.
— Здесь снимают заусенцы с заготовок, — прокричал он. – В барабан вместе с ними насыпают «звездочки», которые, перемешиваясь, снимают острые углы.
Мастер взял из ведра такую «звездочку» и дал нам. Она представляла собой шар диаметром 3-4 см, из поверхности которого торчали во все стороны заметные выпуклости, которыми, видимо, и производилась обработка.
Надо сказать, что памятная встреча на улице у моего дома с двумя парнями, обещавшими не забывать про меня, произошла буквально на прошлой неделе до этого. Чувство беспомощности еще не покинуло меня и, не зная почему, я сунул одну такую «звездочку» в карман пальто.
С тех пор я практически не расставался с ней. Конечно же, я не собирался пускать эту «железяку» в ход, но какую-то уверенность она мне придавала. Находилась «звездочка» в моем кармане и в тот момент, когда «дружинники» полезли туда.
Наверное, если бы они вытащили оттуда пистолет, реакция была бы однозначной. Увидев «звездочку» сержант тоже понял, что отдохнуть ему не удастся. Он взял ее в руку, пару раз подкинул и удовлетворенно сунул в карман шинели. Затем он положил туда же мой студенческий билет, взял меня за рукав и скомандовал: «Пошли, студент, разбираться будем».
Под одобрительные взгляды и возгласы стоящих в кассовом зале товарищей, он вывел меня из здания кинотеатра, посадил в коляску мотоцикла и сел за руль. Мотор взревел, мы помчались по тряским улицам и остановились у отделения милиции. Не дожидаясь, пока я выберусь из «люльки», сержант вытащил меня за шиворот и втолкнул в дверь.
Мы очутились в комнате, разгороженной пополам деревянным барьером. С одной стороны у стены во всю длину тянулась замурзанная скамейка. За барьером за столом сидел младший лейтенант в одном мундире и почему-то в зимней шапке. Он с удовольствием прихлебывал чай из большой эмалированной кружки.
— Что там у тебя, Козлов? – спросил дежурный, не прекращая чаепития.
— Хорошее кино, — ответил тот. – Из кина его привез, глянь-ка, чем балуется.
Сержант положил на барьер мой студбилет и сверху «звездочку». Увидев ее, лейтенант даже кружку отставил. Видимо, он ни разу не был в литейном цеху, потому что с интересом стал разглядывать сей новый для него предмет.
— Молоток, Козлов, — протянул он. – Ступай, мы здесь «хипиш» наведем.
Сержант усадил меня на скамейку, подальше от двери, и с чувством выполненного долга покинул отделение. А лейтенант, не выпуская «звездочку» из рук, опять вернулся к чаю. Отхлебывая из кружки, он обратился ко мне.
— Студент, говоришь? Посмотрим еще, что ты за студент… Где учишься?
Я кивнул на студенческий билет: «Там все написано».
Это дежурному не понравилось.
— Ты, давай не кивай, а отвечай, когда спрашивают, — он взял документ в руки. – Так, значит, первый курс, механический институт, фамилия… Ишь ты!
Он с удовольствием, по складам, вслух прочитал мою фамилию, сделав ударение на последнем слоге. Наверное, так она звучала более выразительно.
— Ну, студент, рассказывай, зачем с кастетом ходишь?
— С каким еще кастетом, — возразил я. – Это «звездочка», деталь из литейки, на память о заводе взял.
Дежурный от моих слов просто развеселился.
— На память, говоришь? И кому ж ты хотел ей память вышибать? Слушай, студент, ты вот школу кончил, в институт поступил, инженером хочешь быть. Хочешь ведь?
— Хочу, — согласился я
— Вот! А я семь классов кончил. И сейчас что замыслю, то с тобой и сделаю. Скажешь, нет? – Он сказал это с таким вкусом и удовольствием, как будто его семилетка не всем доступна. И я сразу поверил, что он сделает со мной все, что захочет.
— Ладно, кончай шутки шутить. Все что в карманах – на стол. Часы – на стол, пояс, шнурки от ботинок – на стол. Давай, шевелись, шевелись! Оформлять тебя будем.
Я сидел, не шелохнувшись, на скамейке. Лейтенант разозлился.
— Ты давай, из себя не строй! Все на стол, я сказал. Сейчас в камеру пойдешь, там с народом пообщаешься, шутить не будешь.
— Я не шучу, — почему-то пробормотал я и стал выкладывать на стол за барьером все, что было приказано. Штаны без ремня сразу же пришлось подхватить рукой.
— Иди, сядь, — сказал дежурный, подгребая к себе мои вещи. Сейчас машину вызову, увезут тебя.
Мне показалось, что я в каком-то страшном сне. Хотелось моментально проснуться. Но вокруг меня была явь. Светила неяркая лампочка без абажура, на столе кучкой лежали мои вещи. А я опять сидел на лавке в углу.
В это время я услышал шум подъезжающей машины, и мне захотелось завыть в голос… Стукнула дверь, и в дежурку вошел пожилой милиционер с майорскими погонами. Лейтенант вскочил и отдал честь.
— Здравствуй, Рудаков, — поздоровался майор и, увидев меня, кивнул, — это у тебя еще кто?
— Так что задержанный, товарищ майор. Студент, вроде бы, по фамилии, – дежурный схватил мой билет и прочитал опять же по слогам и не с тем ударением мою фамилию. И при этом почему-то в полголоса добавил: «Не русский, похож».
— За что его?
— Так, гляньте, что имеется, — лейтенант положил на барьер мою злополучную «звездочку». Майор взял ее, взвесил в руке и со стуком положил обратно, а затем обернулся ко мне.
— Что скажешь? Зачем студенту такие штуки?
— Так с завода это, с практики. На память, — ответил я, поднявшись со скамейки и придерживая падающие штаны.
— Хорошая практика, ничего не скажешь, — майор повернулся к лейтенанту. – Какие действия?
— Так вот оформлю протокол, товарищ майор, и отошлю в КПЗ. А потом, как положено, следствие пойдет.
— В КПЗ, говоришь, — задумчиво сказал майор и стал внимательно рассматривать мой студенческий. – До этого приводы были?
— Да нет, что вы!- вскричал я. – Я и сейчас-то нарушил, в кино приятеля билет взять попросил.
— В Туле живешь? Где обитаешь?
— Я угол снимаю, на Пушкинской, не дали мне общежитие.
— Чего так?
— Да мне в институт попасть столько сил стоило! Почти в последний день приняли.
— Да, в институт попасть сейчас нелегко, — согласился майор, — а вылететь куда легче. Вот оформит тебе Рудаков протокол и прощай институт.
Я стоял в унизительном положении, наклонив голову и поддерживая штаны.
— Ладно, — майор опять повернулся к дежурному. – Давай, Рудаков, сделаем так. Обойдемся без протокола. Подержи его у себя до утра и гони к чертовой матери. А я сам в институт его сообщу, пусть они там решают, что с ним делать.
Майор козырнул и вышел на улицу. Лейтенант Рудаков, еще не садясь за стол, сказал мне: «Ну, моли Бога, парень, что товарищ майор заскочил. Он мужик добрый. Попал бы в камеру, сам из института бы ушел. Ладно, сиди пока, кимарь. А вещи твои у меня в сейфе полежат.
Еще не понимая до конца случившегося, я приткнулся на лавке и, как ни странно, уснул. Проснулся я от голоса дежурного. Видно, Рудаков ночь не спал. Под глазами его лежали черные тени.
— Иди сюда, — позвал он. – Распишись, что все получил полностью.
Он пододвинул ко мне забранные вчера мои вещи и протянул бланк.
Не читая, я расписался на нем и, прежде всего, надел пояс, а потом стал забирать остальное. Когда я кончил рассовывать свое имущество по карманам то, к удивлению своему, заметил, что на столе нет моих часов. В те годы часы были редкостью, наверное, не случайно грабители в первую очередь требовали у жертвы не деньги, а часы. Простенькая «Победа» была подарена мне родителями в 10 классе и на уроках многие оборачивались ко мне, чтобы я просигнализировал им о времени.
— А часы? – спросил я у лейтенанта.
— Может, тебе и «звездочку» твою вернуть? — отпарировал он. – Бери и будь здоров, скажи спасибо товарищу майору.
Мне ли было «качать права». Я пулей вылетел из отделения, не поехал в институт, — почему-то казалось, что бумага из милиции придет туда раньше меня, — а отправился домой. Мысли были соответствующие.
Конечно, я с благодарностью вспоминал вчерашнего майора, и мне очень хотелось верить, что он будет благородным до конца и не пришлет письма в институт.
Но письмо пришло. Меня вызвали на заседание в комитет комсомола, в котором я, будучи выбранным ребятами комсоргом группы, знал всех. Пришлось рассказать все по-честному. Володя Родионов, призванный мною свидетелем, подтвердил, в чем заключалось нарушение мною правопорядка в кинотеатре «Центральном». Ограничились выговором без занесения в личное дело. Но самое интересное во всей этой истории было то, что в письме, присланном майором, ни словом не упоминалось про «звездочку». Ну, и я не упоминал о ней тоже.