Это не преступная халатность,
Как нам объяснили. Если б так.
Даже не случайность, не внезапность
И не вечный русский наш бардак.
Это, вам скажу я откровенно,
(Пусть найдут, кто лично виноват),
Наша вся преступная система,
Что сложилась много лет назад.
Это наши взятки и «откаты».
Это наша жадность, наш соблазн
Стать (с чего?) счастливым и богатым,
Несмотря на кризис и маразм.
Это наши пагубные ветры,
Это совокупность всех грехов.
Это развлекательные центры
Вместо бывших фабрик и цехов.
Это наши тщётные попытки
Вырваться, хоть как-нибудь, из пут.
Это всё: и прибыль, и убытки,
И непродуктивный рабский труд.
Это наша давняя привычка,
Загодя не думать ни о чём.
Это то, что нам весьма типично:
Жить одним сегодняшним лишь днём.
Господа хорошие, не вы ли,
Захватив в России каждый метр,
Всю страну сегодня превратили
В страшный и опасный бизнес-центр.
Потому, друзья мои, не вам ли
Надо каждый раз напоминать,
Если вновь на те же ваши грабли
Люди будут больно наступать.
Строилась система без надзора,
Без души, без нравственных основ
Три десятилетия позора,
А сгорит за несколько часов.
хххххх
Вновь под крышей птицы свили гнёзда.
Жизнь пошла на новый оборот.
И самец, солидный и серьёзный,
Снова что-то в клювике несёт.
Старый дед размять суставы вышел,
Смотрит и любуется с крыльца,
Одобряя действия под крышей
Нового соседа и жильца.
Зиму всю проспал, на печке лёжа,
А сегодня деду не до сна.
У него (у деда), праздник тоже:
Восемьдесят пятая весна.
Все весной живёт, весною дышит,
И, как повелось из года в год,
И птенец, родившийся под крышей,
И старик от жизни что-то ждёт.
хххххх
Мой верный спутник, друг и побратим,
Смирись душою, укроти гордыню,
Тщеславие своё, и будь отныне
Бесстрастным к шумным почестям людским.
Стань равнодушным к ним, не сожалей,
Что путь тобою пройденный на свете,
И всё, что ты оставил в нём, заметит
И вспомнит недостаточно людей.
Что каждый напечатанный рассказ
И каждое написанное слово
Покажется сегодня не особо
Значительным кому-нибудь из нас.
Что сотни переписанных листков
И множество рождённых сердцем строчек
В итоге станут только рыхлой почвой
Для будущих значительных ростков.
хххххх
Что творчество? Ни сердцу, ни уму.
Не муза спать мешает, а подагра.
Старик-поэт не нужен никому,
А вся его поэзия — подавно.
С заглавной не писать ему строки.
Не выдержать суровой корректуры.
И всех стихов запасные полкИ
Выводятся в резерв литературы.
Жизнь близится к концу. Сама собой.
И нету у бедняги твёрдой веры,
Что кто-нибудь когда-нибудь их в бой
Вновь бросит из глубокого резерва.
Возможно, впрямь, не слишком хороши.
А может в них нарушена константа
Соотношенья вложенной души
И меры отведённого таланта.
Увы, их не раскупят нарасхват,
На книжных полках им не будет места,
Ведь пишут все, и сказочно богат
Запас литературного наследства.
хххххх
Когда тебе уже за шестьдесят,
Ты жизнь воспринимаешь по-другому,
Не так, как двадцать, тридцать лет назад,
Стремишься быть по большей части дома.
Не тратить нервы. Отобедав, спишь.
Читаешь полюбившиеся книги,
А иногда, оставив их, грустишь
Под музыку Вивальди и Респиги.
А если, извините, дома нет,
И только Бог один тебе подмогой?
На склоне промелькнувших мигом лет,
Ютишься в пыльной комнате убогой,
Заброшенный в своём глухом углу,
Листаешь пожелтевшие альбомы,
Вздыхая или радуясь тому,
Что вновь увидел близких и знакомых.
А если нет к тому же и угла,
И если нет пристанища и крова,
Нет ничего, что дать судьба могла,
Но почему-то, отдала другому,
И остальным, живущим на земле,
Не знающим какое это горе,
И как и все мы, о добре и зле,
За чашкой чая любящим поспорить.
хххххх
Вновь страда, но техники не густо.
«Перекур!» — решили мужики.
Бабы убирали лишь капусту,
На Каширской пойме у Оки.
Что у них? Сознательности в кубе?
Или же мужик совсем ослаб?
Полюбуйтесь, как капусту рубят
Два десятка крепких русских баб.
Как идут, сгибая ровно спину,
И не выпрямляют по полдня.
Вот бы где, друзья, снимать картину,
Нет на поле Пырьева, а зря.
Посмотри в каком идут порядке,
Как блистят на солнышке ножи.
«Приоткрой свои секреты, бабка!
Всё своё уменье покажи!
Поделись, откуда что берётся.
Преподай наглядный мне урок!»
Только бабка хитрая смеется,
Скалится: «Куда тебе, сынок!»
Замечает чудо-мастерица:
«Чтоб вот так шагать и так рубить,
Это ж надо было здесь родиться
И на пойме жизнь свою прожить!
Так что не расстраивайся, парень,
Сердце понапрасну не тревожь,
Становись-ка лучше вместе с нами,
Вон, бери в ведре для рубки нож».
И решил, чтоб не было мне пусто
На душе, послушаться подруг.
Целый день рубили мы капусту,
Я отстал от них почти на круг.
Всё болело. Тело. Ныли руки.
И не разгибалася спина.
Похвалили все меня старухи,
Бабы, и особенно одна.
И теперь вот подвожу расчёты,
Вспоминаю прошлое и рад,
Что и я, хоть день, да поработал
В жизни сорок лет тому назад.
хххххх
Копаясь в жизненных страницах,
Листая после многих лет
Их, что-то может появиться,
Отдельный факт иль там сюжет,
Что, вроде бы, давно потерян,
Который, очень может быть,
Как многие, ты был уверен
Уже нельзя восстановить.
И постоянно вспоминая
Знакомых, близких и друзей,
Себе покоя не давая,
Ты маешься на склоне дней,
Анализируя, итожа,
Не замечая всех смешков
От близорукой молодёжи
Про дальнозоркость стариков.
хххххх
Я помню каждую тропинку,
Которою хоть раз ступал.
Я помню каждую былинку,
Что ненароком растоптал.
Я помню всех, кого я мучил,
И каждый их немой укор.
Я помню каждый частный случай
И неприятный разговор.
Я вспоминаю, сожалея,
Как нерадивый ученик,
Своё потеряное время,
И то, что отнял у других.
Кто на мою любую просьбу
Спешил ко мне средь бела дня,
Кто мог потратить с большей пользой
Его, но тратил на меня.
хххххх
Люди спорят долгими часами,
Громко выражая мысли вслух.
И глядят различными глазами
На происходящее вокруг.
И порою даже очевидцы
С чувством несомненной правоты,
Снова не сумев договориться,
Спорят меж собой до хрипоты.
В Витебске, Орле и Кустанае,
Вплоть до Сахалина и Курил,
Люди столько видели и знают,
Каждый что-то важное открыл.
Люди полагают ненапрасно,
Что любой их опыт — только впрок.
Правда, этот опыт очень разный,
И порою слишком однобок.
Потому-то и не понимаю
Тех, кто и сегодня, как вчера,
Или же всё скопом отвергает,
Или ж принимает «на ура!»
И поднаторев, в какой-то мере,
И прожив немало лет в стране,
Тем, кто отвергает всё — не верю,
Тем же кто доволен всем — вдвойне.
хххххх
У Родины женская память,
Поэтому каждый урод
Сегодня какой-нибудь камень
Бросает в её огород.
Взойдёт, растолкав всех, на сцену,
Поднимет, красуясь, вопрос,
И счастлив, мол знайте мне цену,
Что лепту в историю внёс.
И кто-то затопал ногами,
И кто-то уж начал роптать:
«Не смейте народную память,
Священную нашу, топтать!»
Здесь пень уберём, там колоду,
Разрежем, скроим по частям,
И сделаем память угодной
И выгодной нам и властям.
хххххх
Поставив на мундиры и на брюки
Негодное сукно, вновь греет руки
Князь Меншиков, испытывая муки,
Что обманул Великого Петра.
А позже, получив все колотухи,
Отпущенный царице на поруки,
Глотает сопли, издавая звуки
В рыданьях: «Императору ура!»
Солдаты вновь в окопах мрут, как мухи,
И снова интенданты греют руки
И даже не испытывают муки
Раскаянья в бесчувственных сердцах.
Из века в век одни и те же трюки,
Окопы бросив в жуткой заварухе,
Теперь уже солдаты греют руки
И жгут костры у Зимнего дворца.
Пусть бродят многочисленные слухи,
Жить лучше стало, хоть при каждом «пуке»
И стуке в дверь вновь холодеют руки,
И к горлу вновь подкатывает ком.
Из века в век одни и те же штуки,
И люди привыкают жить в разлуке,
Хотя ещё дрожать при каждом стуке
Подолгу продолжают и потом.
Сегодня снова кто-то греет руки
При нашей нищете и показухе
На всём, что только мужно, и на муке
Несчастных, одиноких стариков.
По прежнему все те же «штуки-дрюки»,
Страна и экономика в разрухе,
И государство умывает руки,
Как принято в течение веков.
хххххх
Дверь открыв, ступая осторожно
По паркету, встали возле ней
Трое абсолютно ненадёжных,
Даже подозрительных людей.
Посреди большого кабинета
Троица стояла, и в руках
Каждого из них была анкета
Личная на нескольких листах.
За столом на них взирал начальник,
Спереди, и сзади, и с боков,
Если присмотреться, натурально
Вылитый товарищ Маленков.
Гладкий весь, прилизанный, холёный,
Щеки раздувающий, небось,
Видящий своих всех подчинённых,
(Этих же особенно), насквозь.
Вот один, с осколком возле сердца.
Был в плену. Немецкий лагерь. Наш.
Этому вовек не отвертеться,
Навсегда попал на карандаш.
И другому тоже нету ходу.
Как и первый, виноват кругом.
Был на территории, два года,
Даже с лишним, занятой врагом.
Ну, а третий, «белая ворона».
Плюс, как у вороны — нос крючком.
«Пятый пункт» и «пятая колонна»,
Тоже веры нет таким ни в чём.
Кадровик вздохнул, видать недаром,
И пускай он не был на войне,
Нелегко сидеть ему на кадрах,
Так сказать, ответственность вдвойне.
Он собрал анкеты осторожно
И брезгливо положил на стол.
Да, гнилой народец, ненадёжный,
Как бы взял, да снова не подвёл.
НАРОДНАЯ МОЛВА
Гласит народная молва,
То чинно, благородно,
То шёпотом, когда она
Кому-то неугодна.
Звучит народная молва
И вечером и утром,
Содержатся в её словах
Невежество и мудрость.
Твердит народная молва
О том, что нынче модно,
Твердит о том, о чём едва
Мы говорим свободно.
О том, что жулики кругом,
Что нет в стране закона,
Что царь наш тронулся умом
И что вокруг шпионы.
Плетёт народная молва
Порой такие бредни,
Что, например, Каплан жива,
Что так велел сам Ленин.
Что не колбасило б страну,
Будь жив товарищ Сталин,
И что евреи в ту войну
Сплошь все не воевали.
Идёт народная молва,
Без стука входит в двери,
И жизнь в России такова,
Что мы ей часто верим.
Что развалился луноход,
Кругом сплошной упадок,
Что Брежнев беспробудно пьёт,
Отсюда — беспорядок.
Живёт народная молва
И воздаёт по праву
Кому — проклятье на века,
Кому — навеки славу.
Молва народная воздаст
Всем по серьге сестрицам,
Да что там, каждому из нас
Здесь может «обломиться».
Гласит народная молва,
Молва не затихает.
Бывает год, бывает два,
Столетьями бывает.
Про славных чудо-мастеров,
Про подвиги героев,
Про всех святых, а также про
Пришествие второе.
Ну, а ещё гласит молва
Почти что слово в слово,
Что жить в любые времена
В стране у нас «хреново».
А то, что говорит молва,
Оспаривать негоже,
Но раз молва ещё жива,
То и Россия тоже.
хххххх
Простых решений не бывает,
И заблуждается иль врёт,
Кто в этой жизни рассуждает
И думает наоборот.
Ни бурных споров, ни сомнений,
Ни тягостных ночей без сна,
Ошибочность простых решений
Бывает сразу не ясна.
На тот момент по крайней мере.
Но, что сегодня, что вчера
Народ их ждёт, народ в них верит
И принимает «на ура!»
И получает в наказанье
Взамен обещанных побед
Опять борьбу за выживанье
На протяженье долгих лет.
хххххх
Малыш сидит, уткнувшись в гаджет,
Горят восторженно глаза.
Он счастлив, и никто не скажет:
«Послушай, мальчик, так нельзя».
Никто бедняге не поможет.
Коль надо, не повысит тон.
Родители? Но оба тоже
Сидят, уткнувшись в телефон.
Малыш рассматривает гаджет.
К его услугам всё меню.
Посев духовный эта гадость
Уничтожает на корню.
И неокрепшее сознанье
Его не может устоять.
Как юный Фауст в состоянье
Он душу дьяволу продать.
Малыш сидит и смотрит в гаджет.
Как с другом лучшим, с ним вдвоём
Проводит весь свой день и даже
Не расстаётся перед сном.
Ведь всё земное в общей массе
По сути — суета и тлен.
И так по-дьявольски прекрасен
Порою виртуальный плен.
хххххх
На приёме ли фуршете,
Что давали как-то раз,
Я, друзья, случайно встретил
Бизнес-lady — высший класс.
Не припомню нынче, право,
В честь чего давался он,
Помню лишь, что бизнес-frau
Был, как молнией, сражён.
С той поры о ней лишь думал,
Ни о чём другом не мог,
О прекрасной бизнес-woman,
Что меня повергла в шок.
Не имел нигде покоя,
По утрам и вечерам,
Только лишь глаза закрою,
Вижу бизнес я madame.
На работе с кислой миной
Поминутно, как болван,
Разорвав, кидал в корзину
Ненавистный бизнес-план.
Всё забросить, разориться,
Вот она какая страсть,
Лишь увидеть бизнес-львицу
И башку ей сунуть в пасть.
хххххх
Смешно, когда, услышав плач
И видя боль, о состраданье
Твердит бессовестный богач
И плут, наживший состоянье.
Когда безжалостный тиран,
Послав невинного на плаху,
Устав, садится на диван
И гладит ласково собаку.
Когда какой-то лицедей,
Незнамо по какому праву,
С презреньем смотрит на людей
В лучах своей скандальной славы.
Когда кричат на весь эфир
И врут народу кардинально.
Смешно, хоть и старо, как мир.
И, если вдуматься, печально.
хххххх
Всегда любил прямую речь,
Слова, идущие от сердца,
Порой способные зажечь
И верящих и иноверца.
Всегда боялся громких фраз
Из уст чинуш и партократов,
Без лести преданных, и глаз
Их, говорящих об обратном.
Всегда не выносил на дух
Лукавых терминов научных,
Кому-то радующих слух,
Но для меня неблагозвучных.
Отдав немало лет и сил,
Проникнуть в суть стараясь, с детства
И юности не выносил
Их неприкрытого кокетства.
И их уменья свой обман
Выстраивать на месте голом,
И никогда не лезть в карман
За самым сверхмудрёным словом.
хххххх
Живу, как все почти, не сетуя,
Что цены скачут каждый год.
Что глупость наша несусветная
Из всех щелей наружу прёт.
И не слежу за котировками,
И за строкою новостей.
Не возмущаюсь рокировками
И беспринципностью властей.
Прожив в стране своей до старости,
Пройдя сквозь мрак и кутерьму,
Я ни на что уже не жалуюсь,
Не удивляюсь ничему.
Что снег посыпется на голову
Мою с какой-нибудь из крыш.
Что будут нищие и голые
Петь под окном: «Шумел камыш…».
Что наша мишура парадная
По-прежнему наводит грусть.
Что не услышу голос правды я
И жизни лучшей не дождусь.
хххххх
Надо терпеть, говорят мне в трамвае,
Бесцеремонно и грубо толкая.
Надо терпеть, говорят мне в метро,
Не объясняя конкретно, а что?
Надо терпеть, убеждают соседи
В каждой приватной и личной беседе.
Надо терпеть, уверяют друзья,
Надо терпеть, а иначе нельзя.
Надо терпеть, хоть ты лопни, хоть тресни,
Громкие фразы, бравурные песни.
Надо принять, мне народ говорит,
Или хотя бы показывать вид.
Надо принять, соглашаясь бесспорно.
(Не оставаться же «белой вороной»?)
Надо принять то, что ценят у нас
Нынче, сегодня, теперь и сейчас.
Надо принять всей душою и страстно,
Надо об этом твердить громогласно.
Надо уметь принимать каждый раз,
Свойственный данной эпохе маразм.
Чтобы, когда с нас вновь снимут оковы,
Не удивляться отдельному слову
Брата-соседа по общей тюрьме,
Чтобы все поровну были в дерьме.