За что Жора не любит евреев

«… А Бернштейн, так это мой сосед.
Пусть живет еще хоть тыщу лет.
Я вчера хотел занять троячку,
Так не дал жидяра, в рот ему болячку…»

— Я не антисемит, но евреев не люблю, — сказал, как отрубил Жора.
— И меня тоже?
— Ты — другое дело! Ты — наш, рабочий человек! А всех этих деловаров и шахер-махеров я терпеть не могу.
Жора отпивает большой глоток из бокала и грызет вяленого бычка. Вообще, он неплохой человек, но бывает, иногда его заносит, правда, исключительно, когда выпьет. Мы с ним работаем в одной бригаде, я слесарем-сборщиком металлоконструкций, а он — сварщиком. Таких сварщиков, как он, раз-два и обчёлся. Ну, есть у него этот закидон, как выпьет, так обязательно помянет евреев.
— Слушай, Жора, может быть, тебя кто-то из них сильно обидел?
Жора перестает жевать и долго смотрит на меня. «Не понял» — думаю я и уточняю:
— Не любят за что-то конкретное, например, подсунули тебе евреи сырые электроды.
— Причём здесь электроды? — с обидой спрашивает Жора.
И правда, причём электроды, если Жора варит аргонно-дуговой сваркой?
— Ну, в смысле, должна же быть какая-то причина.
— Хитрожопые все, — снова отрубил Жора, — везде у них всё схвачено, везде пролазят без мыла. Взять хоть телевидение. Одни сплошные кобзоны и муллерманы. Тьфу, смотреть противно! А как они все любят быть начальниками! Возьми даже у нас на заводе. Главный инженер кто?! Даже старший мастер и тот — Рабинович.
— Так ты же сам полчаса назад говорил, что Семёныч — золотой мужик!
— Я и сейчас говорю, что Семёныч — мужик что надо. Даже не скажешь, что он еврей. Ты вот тоже, закончишь свой вечерний и подашься в начальники.
— А кто тебе мешает закончить институт и стать начальником?
— Не с моим рылом туда соваться.
— Стоп, Жора! Давай конкретно! Что тебе лично сделали евреи?
— Мне?
Жора снова перестал жевать и тупо уставился на дешёвую вазочку посередине мраморной столешницы. В «стойле», так все заводские называют эту грязную кафешку, мы отмечаем каждую зарплату. Сегодня не исключение, получка, да еще и премия.
— Хочешь конкретно?! Будет тебе конкретика. Только давай сначала по соточке примем.

Жора достаёт из внутреннего кармана полушубка початую бутылку «Столичной». Вообще-то, распивать в «стойле» свое бухло запрещено. Но заводским делают исключение, тем более в день получки. Мы накатываем по сто грамм и закусываем бычками.

— История, между прочим, довольно интересная, — начинает свой рассказ о нелюбви к евреям Жора. — Жили в моем дворе Рейнберги. Ни у кого из наших соседей не было своего погреба, а у этих — здоровый погребище рядом с домом. Сколько себя помню, всегда скандалили из-за этого погреба. То жаловались в ЖЭК, что из него крысы вылазят, то моя мамаша покойная собирала подписи под петицией в исполком… Ничего не помогало, была у этих Рейнбергов ручища в верхах, чуть ли не в обкоме. Так ведь ничего удивительного тут не было, где мёдом намазано — там обязательно еврей сидит. Но дело не в этом. Был у них сын Гриша, мы с ним в одном классе учились. Блондинистый такой, даже не скажешь, что еврей, но стоило ему заговорить, так сразу возникало желание зарядить по роже, что я систематически и делал. Только у него под одним глазом фингал проходил, я ему тут же другой засвечивал. Ну не мог я терпеть, как он своё превосходство показывал, типа всё-то он знает лучше всех. Меня от этого просто бесило. Доставалось, конечно, от родителей, хоть и они этих Рейнбергов на дух не переносили, особенно покойная мамаша. Правда, к десятому классу мы с Гришей даже сблизились. И тогда он мне рассказал, что на месте ихнего погреба был вход в катакомбы. Во время войны туда бомба угодила и завалила этот вход. В конце 50-х Рейнберг-старший предложил всем жильцам сообща расчистить и построить там общий погреб. Никто, конечно, не согласился, боялись зря потратить деньги на вывоз мусора: потом, дескать, могут все запретить. Никто же не знал, что у них волосатая рука в обкоме. В общем, хитрожопый Рейнберг расчистил погреб сам и даже оформил какую-то ксиву на него. У ихнего брата всё схвачено, пролезут куда надо и не надо без вазелина. Однажды, после окончания школы, встречаю я Гришеньку ихнего во дворе. А я как раз свою первую рабочую зарплату получил, искал, с кем бы отметить. Выясняется, что Гриша на днях в институт поступил. Чем не повод? Взяли мы с ним два «фугаса» портвейна, а где пить — проблема. У него предки все дома, у меня такая же картина. Тут Гриша и предложил организовать всё это у них в погребе. Я только рад Гришиному предложению, давно хотел посмотреть на их подземное владение. Спустились, включил он свет. Оказывается, даже свет провели эти Рейнберги. Ступеньки, полочки, соления-варения… Сели мы посередине и начали выпивать, любая закусь тут же под боком — кабачки, синенькие, помидорчики-огурчики… Огляделся я как следует, и сам себе удивляюсь: это же надо, какой погребочек отгрохали! Смотрю, а напротив — стеночка, известняком выложена, посреди какой-то проход был, только он заложен красным кирпичом. Гриша мне говорит, что когда отец раскопал это подземелье, то сразу обнаружил вход неизвестно куда, только он весь строительным мусором был засыпан. Видимо, это был ход, который ещё турки вырыли в Русско-турецкую. «Батя, — говорит мне Гриша, — когда рылся там, нашел две старинные монеты и обломок турецкой сабли». Только он это сказал, меня как током шарахнуло: так ведь там клад можно найти! Время от времени по городу ходили слухи о таких тайных ходах, где находили всякие ценности из золота и серебра. «Давай, — говорю я Грише, — разберём проём и поищем». Давай, — отвечает Гриша, — только не сейчас, а летом, когда закончу первый курс. На этом и порешили. В начале лета напоминаю Грише о нашем плане. «Когда начнём?» —спрашиваю. «Да хоть в эти выходные, — сказал Гриша, — приготовь только шанцевый инструмент». А чего готовить? У меня уже давно всё готово — и лопаты, и кирка, и ломик, даже носилки со стройки упер. Только ни в эти, ни в следующие выходные мы так и не начали. То у него одна причина, то другая, так и лето закончилось. А потом и у меня проблемы начались, сначала родитель мой от цирроза скончался, потом мать слегла, в общем, не до раскопок было.
— Ах, да, забыл тебе сказать, что весь наш район готовились сносить. На первом этапе — дома через дорогу, а потом и наши. Тех, что напротив, уже отселили, а нас планировали через год. Иду я как-то после работы и вижу возле Гришиного дома народ, милиция, техника какая-то. Подхожу ближе. Вокруг райнбергского погреба канат натянут с красными флажками, стоит Гриша и о чём-то просит мента, а тот его чуть не взашей гонит. «Гриня, это что здесь происходит?» — спрашиваю. А он мне со слезами на глазах отвечает: «Всё кончено, Жора». А глаза такие, как будто он всю свою родню разом похоронил. «Что кончено, Гриша?» — спрашиваю, а самому жалко хлопца, потому что вижу, беда какая-то стряслась. Трясется Гриша и повторяет: «Всё кончено». Оказалось, мимо Гришиного погреба утром проезжал трактор со строительным мусором и провалился одним колесом. Вытащили его, а там в проломе увидели такую картину — дореволюционный винный погреб. Позвали на всякий случай саперов, милицию. Начальство, конечно, тут как тут. Проверили, а там в шести бочках остатки «Мадеры» урожая 1898 года. Представляешь?! Больше пяти тысяч литров восьмидесятилетней «Мадеры»! Рассказывает мне всё это Гриша, а я ушам своим не верю. Оглянулся и только тогда увидел автоцистерну с большой красной надписью «Винзавод». Стоит она в десяти метрах от Гришиного погреба, а хобот от неё уходит под землю. «Это они моё вино сосут, — трагическим тоном сообщает Гриша и совсем упавшим голосом добавляет, — мою „Мадеру“ сосут, сволочи». Смотрю я на него и думаю: «Мало я тебе, харя твоя жидовская, фингалов в детстве поставил, глядишь, поумнее бы стал. Ведь мы могли целый год пить восьмидесятилетнюю „Мадеру“, а не какой-то копеечный шмурдяк!»

Жора разлил остатки «Столичной» и мы не чокаясь выпили. Несколько минут молча жевали вяленых бычков и накатило вдруг такое чувство, будто меня тоже лишили возможности пить царскую «Мадеру», а вместе с ним появилось желание заехать тому Грише по физиономии.
— Ну, и где сейчас этот Рейнберг? — спросил я со злостью.
— Как где, — опомнился Жора, — в Германии.
— В Германии???
— Где же ему ещё быть?! Оказалось, они никакие не Рейнберги, а Райнберги, из чистокровных немцев, стало быть. Представляешь? Всего одна буковка, а как много значит!
— Да ну тебя!
— Вот тебе и ну. Собрали свои жопки в жменьку и укатили в Дюссельдорф.
Мы снова помолчали.
— А при чём тут евреи, Жора? — вспомнил я начало нашего разговора.
— А не при чём, — спокойно ответил Георгий, — но евреев я все-таки не люблю.