Лучезарное утро. Конец мая. Солнце щедро льёт потоки света на благоухающую цветочными ароматами землю. Небо, словно синька, которую моя бабушка насыпала в свёрнутую в несколько слоёв марлю, и, перехватив тесёмкой, опускала в воду для полоскания, чтобы подсинить бельё.
Пересекаю уютный зелёный двор многоэтажного дома. На скамейках, в тени ветвистых деревьев сидят пенсионеры, беседуют. В нескольких шагах от них расположились дворовые собаки, нашедшие прохладу рядом с кустом жасмина. Тут же мирно «пасутся» голуби, склёвывая рассыпанные кем-то зёрнышки. С царственной грациозностью потягиваются, вылизывают себя коты и кошки после утренней трапезы. Никто никого не трогает, все сыты, довольны, миролюбивы. Совсем как у Киплинга в «Маугли»: «большое водяное перемирие».
Мой взгляд скользит по кошачьим спинам всевозможных расцветок: рыжие, чёрные, пятнистые. Выхватывает из пушистого разнообразия гладкошёрстную кошку с полосато-пятнистым окрасом — самым распространённым в семействе кошачьих.
— Яшка, — зову я. Кошка на мгновение прекращает умываться, выжидающе останавливает на мне взгляд янтарных глаз, и вновь пускает в дело розовый язык-щёточку.
Конечно, это не Яшка, но как похожа!
Память, словно киноплёнку быстро отматывает назад десятилетия.
Такое же солнечное утро, громкие крики чем-то встревоженных ласточек, небо цвета синьки, запах свежевыстиранного белья, добрый голос бабушки: — Сегодня первое июня, начало лета.
— А что такое лето? — спрашиваю я.
У меня горе: похороны очередного погибшего воробьишки, которого, вопреки всем стараниям и заботам, я обнаружила лежащим в клетке на спине со скрюченными лапками.
Держу на вытянутой ладошке мёртвую птичку и сквозь слёзы кричу ласточкам о беде, думая, что погибший птенец их сынок.
Сколько уже было этих, едва оперившихся птенцов, выпавших из гнёзд, пострадавших от кошкиных зубов?
Специально купленная клетка- птичий лазарет, не помогла спасти жизнь ни одному воробьёнышу.
Словно в калейдоскопе перед глазами возникают картинки из моего детства.
Маленький, тщательно побеленный домик со множеством окон. Два смотрят на улицу и большую изумрудную поляну. Раньше там был базарчик, потом его снесли, а поляна осталась, густо поросшая сочной зелёной травой, в которой водились крупные, салатного цвета кузнечики.
Как же здорово было валяться на этом мягком, природном ложе и наблюдать за обитателями травяных джунглей: муравьями, божьими коровками, « солдатиками», как мы, дети, называли букашек с жёсткими панцирными красными спинками, покрытыми чёрными узорами и точками.
Память достаёт из глубин своих тайников бабушкины пышки, изжаренные на огне коптящей керосинки, ощущение тёплой тяжести в ладони от только что снесённого курицей яйца, с прилипшим к скорлупе пушком, глуповатого пса Каштана, кошку с мужским именем Яшка.
Тётя и бабушка, у которых прошло моё раннее детство, не смогли определить половую принадлежность котёнка, и, решив, что это котик, назвали его Яшкой.
Через время поняли ошибку, но кошка уже привыкла к своему имени, поэтому менять его не стали.
Яшка была гордой и степенной, никогда не суетилась, истошно не мяукала, заглядывая в глаза, как делали другие кошки, выпрашивая еду. У неё было чувство собственного достоинства, если можно применить такое определение к животному.
Вечером бабушка брала скамейку, выносила на улицу и садилась, ожидая возвращения с работы моей тёти. Яшка неизменно занимала место под скамейкой. Я бегала и прыгала неподалёку, чтобы при появлении тёти броситься с поцелуями ей навстречу.
Водопровода в частных домах не было, как, впрочем, газа и других благ цивилизации.
Поэтому за водой ходили к единственной колонке в конце квартала.
В тот день всё было как обычно: бабушка уселась на скамейку, Яшка заняла своё место, изредко сверкая глазами из подскамеечного сумрака, я носилась по тротуару, вымощенному кусочками и половинками кирпича.
С противоположной стороны улицы показалась соседка с коромыслом, к которому были прикреплены два пустых ведра. Сопровождаемая рыжей нервной собачонкой, пошла по направлению к колонке в нашу сторону.
— Здравствуйте, тётя Аня! — крикнула я и побежала к женщине.
Не успела та ответить на приветствие, как рыжая охранница, усмотревшая во мне потенциального врага, с громким лаем устремилась навстречу.
Я поняла, что нужно срочно ретироваться, резко развернулась и помчалась обратно. Но в скорости явно проигрывала четвероногому спринтеру. Истерично лающая кудлатка догоняла, я уже чувствовала на своих пятках её горячее дыхание. Ещё чуть- чуть, и собачьи зубы вопьются в мои ноги…
И тут из- под бабушкиной юбки, как чёрт из табакерки серой молнией метнулась Яшка.
Бесстрашно бросилась к собаке, одним пружинистым прыжком оказалась на её загривке, и оседлав мою преследовательницу, стала бить когтистыми лапами по морде.
Рыжая взвыла, словно грешница в аду, и позорно припустила к своему дому. Отчётливо помню душераздирающий визг и скулёж наказанной Яшкой страдалицы.
Моя спасительница так и доехала на собачьей спине до чужой калитки, спрыгнула, не торопясь, с достоинством пересекла улицу, и вернулась на свою позицию.
Женщины стояли с открытыми ртами, не в силах вымолвить ни слова.
После этого случая Яшка была на особом положении: ей позволялось то, что другому зверью было запрещено.
Погибла она до слёз нелепо: отравилась приманкой для крыс.
Всех последующих кошек называли Яшками, и все они были похожи на неё.
Да не переведётся кошачий род! Да пребудут твои потомки, Яшка, в здравии и сытости! Пусть всегда они будут любимы и обласканы своими хозяевами. Я помню тебя!
