Я вернулся в мой город…

Невский 14.

Иногда вдруг захочется поговорить с приличным человеком, и тогда я сажусь перед зеркалом, и молчу. А о чем говорить-то?
Но случается, срываюсь, бросаю всё и лечу в Петербург. Какой – то завораживающей силой обладает этот город. Город моего рождения, город, в котором я провёл большую часть жизни. Я родился на Мойке. А потом жил в спальном районе. Работа, дом, дети, автобус, метро. Скромные застолья с неизбежным салатом оливье. Суетливая жизнь, и я так и не узнал по настоящему этот город. И вот сейчас, будто, узнаю его заново. Невский полон молодых, свежих лиц. Удивительно красивых, юных женщин: будто элегантный Париж и необузданный Рим смешались в неповторимой славянской красоте.
На мосту через Мойку художник рисует шаржи. Сто рублей, и твой портрет готов. И в нем и насмешка, и грусть случайной встречи.
А вот синее пятно на стене школы 210: «Эта сторона наиболее опасна при обстреле».
Перелистывая страницы Интернета, я обнаружил единственное событие, связанное с этой школой: «Из школы 210 на Невском 14 эвакуировано пятьдесят детей в связи с пожаром в подвальном помещении». Не густо, однако.
Когда–то элитная, (не знаю насколько она элитная сейчас) базовая школа при Педагогическом институте имени Герцена. В ней учился сын писателя Юрия Германа, лауреата Сталинской премии. Его знаковая книга – «Россия молодая». Сына звали Алексей Герман. Кто нынче Алексея Германа не знает?
Тогда это был высокий, интересный парень со смуглым, несколько восточным лицом. Около него всегда были неизменно прелестные девочки. Но в драках он замечен не был, что не делало ему чести. Как он утверждает в своей автобиографии, в те годы он занимался боксом. Боксёру было не с руки участвовать в школьных потасовках. В этом был элемент благородства. Но тогда это мало кто понимал, школьный народ смотрел на него с некоторым подозрением.
И ещё человек, о ком у меня осталась с тех времён добрая память – это Андрюша Гитович. Мы с ним учились в одном классе. Андрей – сын известного советского поэта- фронтовика, Александра Гитовича:
«Мы знали всё: дороги отступлений,
Забитые машинами шоссе,
Всю боль и горечь первых поражений,
Все наши беды и печали все…

Но в час, когда советские знамена
Победа светлым осенит крылом,
Мы как солдаты, знаем поименно,
Кому за нашим пировать столом.

К сожалению, Александр Гитович больше был известен как переводчик классической китайской поэзии:
«Плывут облака
Отдыхать после знойного дня,

Стремительных птиц
Улетела последняя стая.

Гляжу я на горы,
И горы глядят на меня,

И долго глядим мы,
Друг другу не надоедая».
Ли Бо ( Перевод А. Гитовича)

Но для нас, школяров, имя Ли Бо ничего не значило. А вот то, что Александр Гитович переводил стихи Мао Дзедуна, всем было известно: «Я всего лишь монах, бредущий по миру под дырявым зонтиком».
В этой связи хочется напомнить, что не только «Великий Кормчий» был любимцем муз, но и «Вождь всех народов» не отставал от него:

«Когда луна своим сияньем
Вдруг озаряет дальний мир,
И тень её за дальней далью
Исходит синевой в эфир,
Когда над рощей безмятежной
Взмывает песней соловей,
И саламури голос нежный
Звучит всю ночь в душе моей»…
И. Сталин (Перевод Л. Котюкова).
Андрюша Гитович не был особенным крепышом. Но всегда вставал на защиту
«униженных и оскорблённых». Так случилось и со мной. Стычка «до первой крови» в школе была рядовым событием. Но мне предстояло сразиться с парнем с улицы Плеханова, «блатным», из «плехоновской шпаны», который был достаточно опасен. Я не помню, что явилось причиной конфликта, но дворы Мойки 48, где в те глды я проживал, выходили на улицу Плеханова. И этого было достаточно, чтобы сцепится с «плехановскими». В школьном лексиконе «блатной» вовсе не означало, возможность достать дефицит по – блату. А в те времена всё было дефицитом.
«Блатной» — это на ком значилась печать – уголовник. Насколько оправдана была эта печать, народ особенно не размышлял. Встреча с «блатным» внушала мне страх. Но неписанный
«кодекс чести» не позволял отказаться от драки. Своими опасениями я поделился с Андрюшей. Андрюша, не раздумывая, пошёл со мной на стычку с «блатным». Встреча состоялась в соседнем со школой дворе. За спиной блатного стояли ещё двое в надвинутых на глаза «лондонках». Кто помнит: «лондонки» — кепки из светлого ворсистого материала, как, правило, в темную крапинку. Блатной, придвинувшись ко мне, что–то угрожающе зашипел мне в лицо. Я ещё не успел испугаться, как на моего противника посыпались удары Андрюшиных кулаков. В руке блатного блеснула финка.
И тут — высокий, пронзительный голос тётки выходящей из подъезда: «Я вам покажу драться! Вот сейчас, погодите, милицию позову!» Убегая, блатной ещё успел крикнуть:
«Я ещё вас достану, вы у меня ещё узнаете»…
Блатного нам незачем было узнавать, мы его знали. Это был Сёма Бродский. Он не был поэтом. А, может, и был. Вот этого мы уже не узнаем. Его вскоре убили. В те годы видные лидеры шпаны долго в этом миру не задерживались. А Сёма был заметной фигурой среди «плехановский шпаны».
Повесть о «плехановской шпане» ещё ждёт своего Леонида Пантелеева (А.И. Еремеев). Впрочем, история «Плехановской шпаны» уже написана в 1917 году. ( Плеханов был одним из первых организаторов марксистских кружков в России). Да простит меня Георгий Валентинович, неистовый марксист, вечный оппонент В. Ленина, умерший от чахотки в 1918 году в Терриоках,  ныне Зеленогорск — курортный городок под Петербургом.
«Верность марксизму никогда не заглушала в нём подлинного благородства и интереса к истине». – писал о Г.В. Плеханове П.Б. Аксельрод*.  Но благородство и стремление к истине не то оружие, с которым меньшевику Плеханову надо было бороться с большевиком Ульяновым.
Глядя из нынешнего далёка на события тех кровавых лет, кажется, будь Георгий Валентинович побойчее Владимира Ильича, может, жили бы мы совсем в другой стране. Наверное, эти рассуждения наивны.
(Ныне, улица Плеханова называется Казанской. Об этой улице Ларисой Бройтман написана прекрасная книга.)

Но вернёмся в школу№ 210. Андрюша учился хорошо. Был в первой тройке
«хорошистов». Но сразу после школы в институт не попал. Время было такое, пятый пункт. А папа его был человек гордый. Наверное, и Андрюша не позволил отцу идти хлопотать за себя. Вскоре Андрею пришла повестка из военкомата. Военком назвал сумму и обещал «отмазать» Андрея от армии. Андрюша с родителями не советовался. Он написал заявление в милицию. С военкома полетели звёздочки. А Андрей Гитович пошёл служить в армию в Мордовские леса. А мог бы где – нибудь в Комарово. Поближе к папиной даче.
Может, встреча с Сёмой Бродским подтолкнула меня в секцию самбо. Тренером у нас был известный в те годы пионер и пропагандист самбо Александр Самойлович Массарский.

Самбо только что вышло из подполья и получило статус официального вида спорта. Слово «самбо» расшифровывалось как самооборона без оружия. В те же годы в нашей группе самбистов появился Толя Рахлин. Благодаря тренерскому таланту Александра Самойловича, через пару лет все самбисты нашей группы имели первые разряды. Двое учеников Массарского получили звание мастеров спорта и были призёрами чемпионата Ленинграда. Толя Рахлин был человеком скромным и даже несколько застенчивым. И как спортсмен особенно не выделялся. В ту пору он был студентом Педагогического института имени Герцена. По окончания института А. Рахлин становится тренером по самбо – дзюдо при Ленинградском университете. Не часто, но случается, весьма заурядные спортсмены становятся талантливыми тренерами. И, может, Толя Рахлин – тот самый редкий случай. А может, просто в нужное время он оказался в нужном месте: осваивал борьбу дзюдо под руководством Рахлина студент Ленинградского университета Владимир Путин.
Прошло много лет — Анатолий Рахлин по-прежнему скромен. На дотошные расспросы корреспондентов отвечает: «Путин мне не звонит».

В. Путин и его
тренер по дзюдо А. Рахлин

Анатолий Рахлин вице — президент федерации дзюдо России. Назначен наставником женской сборной по дзюдо России.
Но одним из первых зачинателей «женской борьбы» был всё тот же А.С.Массарский. В те
пуританские времена это была довольно смелая новация. Помню, Александр Самойлович привел к нам на тренировку двух девиц. Девушки были очень симпатичные. Они показывали нам приёмы самбо. Но выступление, несмотря на их красоту, на нас не произвело особого впечатления. Выступление было несколько театральным. Но сами девушки нам запомнились. Старик Массарский определённо знал толк в этом деле. «Старику» в те годы было чуть больше тридцати лет.
К месту вспомнилось Чеховское: «В пролётку вскочил старик лет сорока».
И опять о Толе Рахлине. Дай Бог ему здоровья. Но Бог, верно, не услышал нас.
7 августа 2013 года на семьдесят шестом году жизни Анатолий Рахлин скончался. В.В. Путин в телеграмме родным Рахлина отметил, что узнал о кончине тренера с чувством глубокой скорби. Глава государства назвал его смерть большой и невосполнимой потерей. Владимир Владимирович прибыл в Санкт-Петербург на похороны Рахлина. Он возложил цветы к гробу, после чего поговорил с родственниками Рахлина. Он поинтересовался у вдовы последними днями жизни своего наставника по дзюдо.
«После того, как катафалк вывезли с территории Центра дзюдо на Кондратьевском проспекте в Санкт-Петербурге, где проходило прощание, Путин пешком пошел в сторону улицы Ватутина. Свернув на нее, он жестом остановил свою охрану, многочисленных журналистов и других случайных свидетелей происходящего и пошел совершенно один по пустынной улице вдоль машиностроительного завода»**.
Может, в эти печальные минуты Владимир Владимирович думал о вечном и неизбежном.
В книге «От первого лица» Владимир Путин писал: «Если бы спортом не стал заниматься, неизвестно, как бы все дальше сложилось. Это Анатолий Семенович*** меня на самом деле из двора вытащил. Ведь обстановка там была, надо честно сказать, не очень».
И вот ведь какие дела – не встреться на пути мальчика Вовы Путина Анатолий Соломонович Рахлин, некому было бы сейчас поднимать Россию с колен. Памятники таким людям надо ставить!
И вот уже Василий Шестаков, ученик Анатолия Рахлина, депутат Госдумы, который также присутствовал на похоронах, заявил РИА Новости, что будет решаться вопрос об увековечении памяти Анатолия Рахлина — памятник ему, возможно, появится в Петербурге.
Но никто не вспомнил, что сделал из Анатолия Рахлина дзюдоиста и замечательного тренера Александр Самойлович Массарский.
В моей памяти Толя Рахлин остался как человек вполне добропорядочный. Но,
вообще-то, согласно закону, памятник устанавливается, когда после смерти деятеля прошло десять лет. Но если ты друг…тогда и закон не писан. А друзей-то в кооперативе «Озеро» у Владимира Владимировича немеряно.
И всегда найдётся какой-нибудь депутат «шестаков», который предложит увековечить память очередного друга из кооператива «Озеро».
Никто не вечен. И как бы не затмили в будущем Петербурге монументы друзей ВВП
«Медного всадника», «Владимира Ильича с броневиком», «А.С.Пушкина» работы Михаил Аникушина, гранитную громаду-памятник Екатерине Второй, у подола платья которой приютились горельефы её любовников – Потёмкина, братьев Орловых и т.д. Так почему бы среди этих исторических монументов не появиться в бронзе и Толе Рахлину?
Один из величайших деятелей российской истории, император Александр Второй ждал своего памятника в Санкт-Петербурге сто двадцать лет – это для сведения особенно ретивых депутатов.

Памятник Александру II открыт в Санкт -Петербурге 31 мая 2003 г. перед зданием
бывшей Николаевской академии Генерального штаба на Суворовском пр., 32б.
Благодаря А.С. Массарскому в русский язык вошло слово «каскадёр». Ещё в 1949 году в съёмках кинофильма «Звезда» Массарский участвовал как исполнитель каскадёрских трюков. С его участием как каскадёра или постановщика трюков снято 262 фильма. Наиболее известные: «Белое солнце пустыни», «Интервенция», «Убит при исполнении».
Александр Самойлович Массарский был и одним из первых разработчиков аппаратуры для подводных съёмок. Именно увлечение подводной съёмкой толкнуло А Массарского на другое изобретение – зубных имплантатов. Идея зубных имплантатов пришла Массарскому при изучении акульей челюсти. В конце восьмидесятых годов в Советском Союзе были запущены в производство «имплантаты Массарского».
Удивительно, как могли в одном человеке проявиться так ярко столь разные таланты!
А.С. Массарский — заслуженный тренер России по самбо и дзюдо, член союза кинематографистов России, академик Международной Академии информатизации.
Всё–таки замечательно богата Россия талантами. Но что же сама-то она… такая?
Что касается меня, в армии борьба самбо спасла от дедовщины, но не спасла от пяти суток губы. Я сломал руку уголовнику из старослужащих, который претендовал на роль пахана.
В переводе с японского дзюдо означает – «гибкий путь» А у кого он нынче жесткий и прямой? Молчание…
* Аксельрод Павел Борисович (1850-1928) — видный деятель российской социал-демократической рабочей партии, меньшевик.
**NTV.RU «Новости».
***Рахлин Анатоли Соломонович.(В быту –Анатолий Семёнович

Площадь Калинина

(Глава из повести « Вернутся ли голубив ковчег». Из книги « Страх замкнутого» изд. Алетейя 2012. СПб).
Эти воспоминания мои связаны со временем, когда мы с мамой после блокады вернулись из эвакуации в Ленинград. Тогда папа несколько дней был с нами.
Папино имя было Генрих. Папиного отца звали Фридрих. Но «там», на службе папе ненавязчиво посоветовали изменить имя и отчество. Особенно не мудрствуя, папа превратился в Григория Фёдоровича. Кому надо папин начальник объяснял, что, хотя по паспорту папа немец, на самом деле он немецкий еврей. «Наверху» эту легенду приняли.
Сочинители папиного имени-отчества и его биографии были весьма предусмотрительны. Не жаловали в Красной Армии немцев.
Как-то, в свой последний приезд, глядя на меня, папа сказал: «Какой ариец родился у коммуниста Генриха». Больше он этого никогда не говорил. Шла война.
После войны папа ещё несколько лет оставался в кадрах вооружённых сил. Среди его друзей много было военных. Кто — то приходил к нам в форме. Я помню синие околыши фуражек и синие погоны. Я спрашивал отца: «Они что, лётчики?»
Отец отвечал: «Нет, они другие». У отца была такая же форма. Но он редко надевал её. Потом я узнал, что это форма МГБ. Зловещий смысл этой аббревиатуры до меня ещё тогда не доходил.
Был январь сорок шестого года. В тот день папа на службу не пошёл. С утра он о чём — то горячо спорил с мамой. Я запомнил только одну фразу, которую папа повторял несколько раз: «Он должен это видеть и знать».
Мама одела меня в зимнее пальто и еще под пальто тёплую одежду. Я сопротивлялся. Но мама строго сказала: «Будет холодно».
За нами заехала чёрная «эмка»*. В ней были два офицера. Папа был в штатском.
Когда мы сели в машину, папа негромко сказал мне:
«Сейчас ты увидишь, как будут вешать врагов, фашистских преступников».
— Вешать? Как пальто на вешалку? — я засмеялся. Папа переглянулся с офицерами. Никто из них мою шутку не поддержал.
Мы долго ехали вдоль Невы, мимо разрушенных заводских строений.
*«эмка» – модель легкового автомобиля. М — от Молотова, именем которого назван завод.
-Завод имени товарища Сталина, — сказал папа. Офицеры согласно кивнули.
Это была окраина города. Где-то здесь теперь площадь Калинина.
Перед огромным зданием кинотеатра «Гигант»*стояла длинная виселица из грубо — отёсанных брёвен. Откуда-то, со стороны «Крестов»** под виселицу въехали четыре «студебеккера»***, окрашенных в тёмно- зелёный цвет. В кузове каждой машины находилось по два немецких офицера. Руки их были связаны за спиной. Вместе с немцами сидели красноармейцы в стальных шлемах.
Из «эмки», такой же, на какой мы приехали, но с радиоустановкой, раздаётся глухой, простуженный голос. Это прокурор читает приговор. Солдаты заставляют немцев встать. Немецкие офицеры были в серо-голубых шинелях с расстёгнутыми воротниками и без погон. Их было восемь человек. Я точно запомнил – восемь. Папа взял меня за руку, и мне стало страшно.
Мы находились невдалеке от машин. И я запомнил лицо одного из приговорённых. Серое, измятое, с развевающимися на ветру седыми волосами и безумными глазами. Он стоял ближе всех других к нам.
Папа кивнул в его сторону и сказал своим спутникам: «Я допрашивал этого полковника. Несчастный человек». Те удивлённо взглянули на него. Но тут же напряжённо замерли, устремив взгляды на виселицу. Прокурор замолчал. Солдаты набросили петли на шеи приговорённых..
Какой-то военный выскочил вперёд и срывающимся голосом закричал:
-Смерть немецко-фашистским палачам!
Взревели моторы, и «студебеккеры», набирая скорость, выехали из-под виселицы.
Толпа тяжело охнула, и я увидел невысоко над землёй вздрагивающие ноги в начищенных до блеска сапогах.
Народ глухо молчал. Только по рядам солдат оцепленья прошёл нестройный шум. Потом вдруг раздались аплодисменты, свистки. Люди устремились, сминая оцепление, к центру площади, где стояла виселица. Охрана никому не препятствовала. Какой – то мальчишка поворачивает тело того самого полковника с безумными глазами, которого опознал мой отец. И повешенный вертится на верёвке как мешок с картошкой. Никто мальчишку не останавливает.
Возле стены здания кинотеатра «Гигант» несколько женщин плачут. И каждой из них было о ком плакать.
Плакало серое низкое небо хлопьями мокрого снега. Снег расползался влажными пятнами на серых выгоревших фуфайках, на затёртых довоенных пальто, на шинелях без погон и с погонами. Всем людям было о ком плакать. О любимых и не пришедших с этой проклятой войны.
В памяти многих ещё звучал из сорок первого года пронзительный голос И. Эренбурга: «Убей немца, иначе он убьёт тебя».
Когда мы ехали обратно, папа, как бы оправдываясь, сказал своим товарищам:
-Этот полковник мне всё время говорил: «Я не разделял идей национал — социализма. Я только выполнял приказ».
-Они все так говорят, — откликнулся один из офицеров, молоденький лейтенант.
Другой, постарше — капитан, обращаясь к папе, проговорил:
— Гриша, мы всё понимаем. Умерло. Да?
Он строго взглянул на лейтенанта.
— Да, — с готовностью подтвердил тот.
— Всё мы делаем как — то тяп – ляп,- задумчиво в пространство говорит капитан.
— Ты имеешь в виду виселицу из необструганных брёвен? – криво усмехается мой папа.
— И это тоже. Ведь хотели устроить казнь на Дворцовой площади! – восклицает капитан. – Слава Богу, Борис Борисович Пиотровский воспротивился.
— Конечно, осквернять Дворцовую площадь…- Отозвался папа.
— Кто это может нам воспротивиться? – взвинчено воскликнул лейтенант.
— Нам — никто. Но в органах есть умные люди, — улыбнулся папа.
Все трое понимающе засмеялись. Смерть для них была не в новинку. Но война кончалась, и надо было думать, как жить дальше. Без подлости. В мирной жизни — это будет трудней, чем на войне. Но этого они ещё не знали.
Когда расставались, лейтенант шепнул на ухо папе:
— Скажите, а кто этот Пиотровский? Генерал, полковник — из наших?
— Нет. Из рядовых. Это директор Эрмитажа, — ответил папа.