Я падаю. Но я ещё лечу…

***

От школьной и до гробовой
доски, беря всё выше ноту,
прожить хотелось мне с тобой,
не разлучаясь ни на йоту.

 

С тобой до гробовой доски,
шагать в обнимку и под ручку,
не знав печали и тоски
иной, чем долгая отлучка.

 

И были общими года,
и жизнь лишь в белую полоску.
Мы были не разлей вода,
свои, как говорится, в доску.

 

Но в жизни каждый — новичок,
не помогла господня помочь.
Доска кончается — бычок
вот-вот слетит в глухую полночь.

 

Хотелось поля и реки,
а вместо этого, а вместо —
твои неверные шаги,
твои беспомощные жесты…

 

Обрывки снов, осколки слов,
души раздёрганные клочья…
Бессилен звон колоколов,
но как хочу тебе помочь я!

 

Стою на краешке беды,
на роковом её помосте,
где от восхода до звезды
мы в этом мире только гости.

 

И если нас сотрёт с доски
вселенной тряпка меловая —
мы станем больше чем близки,
лишь в небесах охладевая…

***

 

Пробежал холодок неземной…
Дай согрею озябшие руки.
Я с тобою, но ты не со мной.
В первый раз мы с тобою в разлуке.

 

Нашу жизнь неумело лепя,
я пытаюсь тебе улыбнуться.
Мне б дойти от себя до Себя,
мне б с собою не разминуться.

* * *
Любовь — не когда прожигает огнём, –
когда проживают подолгу вдвоём,
когда унимается то, что трясло,
когда понимается всё с полусло…
Любовь — когда тапочки, чай и очки,
когда близко-близко родные зрачки.
Когда не срывают одежд, не крадут –
во сне укрывают теплей от простуд.
Когда замечаешь: белеет висок,
когда оставляешь получше кусок,
когда не стенанья, не розы к ногам,
а ловишь дыханье в ночи по губам.
Любовь — когда нету ни дня, чтобы врозь,
когда прорастаешь друг в друга насквозь,
когда словно слиты в один монолит,
и больно, когда у другого болит.

***

 

Небесный Доктор, помоги
офонаревшему рассудку
весь этот мрак, в каком ни зги,
принять за чью-то злую шутку.

 

Судьба мне кажет дикий лик,
скользят над пропастью подошвы,
но как ни страшен этот миг —
молю его — продлись подольше!

 

Так жизнь убога и бедна
и далека от идеала,
но слава богу, не одна
я под покровом одеяла.

 

Всё то же тёплое плечо,
всё та же ямка над ключицей.
В неё шепчу я горячо:
«С тобой плохого не случится!»

 

Не выть, не биться, не кричать,
искать ответ под облаками,
о тёмном будущем молчать
и отдалять его руками.

* * *

 

Наша жизнь уже идёт под горку.
Но со мною ты, как тот сурок.
Бог, не тронь, когда начнёшь уборку,
нашу норку, крохотный мирок.
Знаю, мимо не проносишь чаши,
но не трожь, пожалуйста, допрежь,
наши игры, перебранки наши,
карточные домики надежд.
В поисках спасительного Ноя
не бросали мы свои места.
Ты прости, что мне плечо родное
заменяло пазуху Христа.
Будем пить микстуры, капать капли,
под язык засунув шар Земной,
чтоб испить, впитав в себя до капли
эту чашу горечи земной.
…Мы плывём, как ёжики в тумане,
выбираясь к свету из потерь.
Жизнь потом, как водится, обманет,
но потом, попозже, не теперь!
Небо льёт серебряные пули,
в парусах белеют корабли,
чтобы подсластить Твою пилюлю
в небеса обёрнутой земли.

***

 

Оставив бесплодную тему,
устала молить я Сезам,
стучаться в холодную стену,
тетрадь подставляя слезам.

 

Устала заштопывать душу,
забившись в своей конуре,
и праздник отныне ненужный
зачёркивать в календаре.

 

Что праздновать? Серые будни,
один за другим в унисон.
И кажется всё беспробудней
страны летаргический сон.

 

А мне бы вернуться обратно,
хотя бы при помощи сна…
Что праздновать? Всё невозвратно —
веселье, везенье, весна.

***

 

Раненое солнце истекает кровью,
в небесах зияет чёрная дыра.
А ночами месяц вздёргивает бровью —
словно намекает, что уже пора.

 

Наш Титаник тонет, небо в звёздной кроши,
в стенах всюду бреши, трещины в судьбе.
Но не бойся, милый, думай о хорошем,
о большом и добром, праведном Судье.

 

Шелковистым пледом я тебя укрою,
станет телу жарко, сердцу горячо.
Да, у нас отныне поменялись роли.
Обопрись покрепче на моё плечо.

 

Всё сметает ветер… на последней тризне
щепки, что летели, обратятся в дым.
То обрывки судеб и остатки жизней
издали нам сором кажутся простым.

 

Как это ни странно, как это ни дико —
мы сумели выжить в нынешнем аду.
Но теперь Орфеем стала Эвридика,
и теперь из ада я тебя веду.

* * *

На стене висела карта мира,
закрывая старые обои.
Сколько мест для зрелищного пира,
где ещё мы не были с тобою!
И уже, наверное, не будем…
Нам не плыть по тем морям и рекам.
Карта наших праздников и буден
на стене застыла оберегом.
Карта улиц первых поцелуев,
перекрёстков рук переплетённых…
Может быть, когда в минуту злую
мне укажут путь они в потёмках.
Комната парит над спящим миром.
У неё в ночи своя орбита…
И пока живём родным и милым,
наша карта всё ещё не бита!

***

 

Заклинаю незримую силу
с человечески добрым лицом
о свече, что горит через силу,
и о сказке с хорошим концом.

 

Рвётся там, где особенно ломко.
Разверзается пропасть во ржи.
Удержи меня, ивы соломка,
ветка вяза, с собой повяжи.

 

Я соперницы сроду не знала,
ты мне был с потрохами вручён,
но опять сквозь туманность кристалла
за твоим её вижу плечом.

 

Только зря она в окна стучится,
пока рядом родная Ассоль
защищает тебя как волчица,
ставя палки в колёса косой.

***

И от недружественного взора счастливый домик охрани!
Пушкин («Домовой»)

Чур-чур я в домике! И домик был счастливый…
А вот теперь над бездною завис.
О берег бьётся океан бурливый.
Как страшно мне смотреть отсюда вниз.

 

Здесь всё, что я без памяти любила,
что мне сберечь уже не по плечу.
Прощай, наш домик! Рушатся стропила.
Я падаю. Но я ещё лечу.

 

Потоком волн земные стены слижет,
но я с собой свой праздник унесу.
Мы падаем, а небо к нам всё ближе.
Не знаю как, но я тебя спасу.

* * *

 

Я себя отстою, отстою
у сегодняшней рыночной своры.
Если надо — всю ночь простою
под небесным всевидящим взором.
У беды на краю, на краю…
О душа моя, песня, касатка!
Я её отстою, отстою
от осевшего за день осадка.
В шалашовом родимом раю
у болезней, у смерти — послушай,
я тебя отстою! Отстою
эту сердца бессонную службу.

* * *
А у нашей любви поседели виски и ресницы…
Тридцать лет уж минуло, а кажется, будто вчера.
Мой немой визави — хладнокровный ноябрь бледнолицый
сквозь окно наблюдает за утренним бегом пера.
Сумасбродной весне до него как-то не было дела.
Лето — слишком лениво, ему не до этих морок.
А зима недоступна за рамою заледенелой.
Лишь прозрачная осень читает меня между строк.
Только ей, многомудрой, про жизнь и любовь интересно…
Только ей лишь известно, что будет с тобой и со мной.
Я немножко умру, а потом понемногу воскресну.
И мы встретимся снова какой-нибудь новой весной.

* * *

Твой бедный разум, неподвластный фразам,
напоминает жаркий и бессвязный
тот бред, что ты шептал мне по ночам,
когда мы были молоды, безумны,
и страсти огнедышащий везувий
объятья наши грешные венчал.
Во мне ты видишь маму или дочку,
и каждый день — подарок и отсрочка,
но мы теперь — навеки визави,
я не уйду, я буду близко, тесно,
я дочь твоя и мать, сестра, невеста,
зови, как хочешь, лишь зови, зови.
Вот он, край света, на который я бы
шла за тобой по ямам и ухабам,
преграды прорывая и слои,
вот он — край света, что сошёлся клином
на взгляде и на голосе едином,
на слабых пальцах, держащих мои.
А дальше — тьма, безмолвие и амок…
Мне душен этот безвоздушный замок,
и страшен взгляд, не видящий меня,
но я его дыханьем отогрею,
ты крепче обними меня за шею,
я вынесу и всё преодолею,
так, как детей выносят из огня.
***

 

Поскрипывает мебель по ночам.
Судьбы постскриптум…
Как будто ангел где-то у плеча
настроит скрипку…

 

Как будто лодка с вёслами сквозь сон
по водной зыби…
Тьма горяча, смешай коктейль времён
и тихо выпей.

 

И выплыви к далёким берегам
из плена тлена…
Сам Сатана не брат нам будет там,
Стикс по колено.

 

Скрипач на крыше заставляет быть,
взяв нотой выше.
Ведь что такое в сущности любить?
Лишь способ выжить.

* * *

Как хлопьям снега, радуюсь стихам.
Я их тебе охапками носила.
И мир в ответ задумчиво стихал,
поверив в их бесхитростную силу.
Был каждый день — как новая глава.
Мне нравилось в шагах теряться гулких
и близко к сердцу принимать слова,
что бродят беспризорно в переулках.
Их мёрзлый бред отогревать теплом
единственно нашедшегося слова,
и дальше жить, мешая явь со сном,
во имя драгоценного улова.

* * *

Обошла весь город — себя искала,
свою радость прежнюю, юность, дом.
Я их трогала, гладила и ласкала,
а они меня признавали с трудом.
Многолюден город, душа пустынна.
Всё тонуло в каком-то нездешнем сне…
Я скользила в лужах, под ветром стыла
и искала свой прошлогодний снег.
Увязала в улицах и уликах,
и следы находила твои везде…
Годовщину нашей скамейки в Липках
я отметила молча, на ней посидев.
И проведала ту батарею в подъезде,
у которой грелись в морозный день, –
мы тогда ещё даже не были вместе,
но ходила всюду с тобой как тень.
Я нажала — и сразу открылась дверца,
и в душе запели свирель и фагот…
Ибо надо чем-то отапливать сердце,
чтоб оно не замёрзло в холодный год.

***

 

Где-то там, на другом берегу
жизнь идёт по нездешним дорогам.
Я тебя берегу, стерегу,
чтобы ты не уплыл ненароком.

 

Вопреки безотзывной тщете
улыбнись… неужели не помнишь?
Проведи, как слепой по щеке,
это я, твоя скорая помощь.

 

Всё осталось на том берегу —
рандеву, происшествия, пресса,
хлебо-зрелищное их рагу,
исполинская поступь прогресса.

 

Там, планетные вихри крутя,
ритм другой, побеждающий темень…
Прижимаю к груди, как дитя,
дорогое моё мелкотемье.

* * *
Мы с тобою ведь дети весны, ты — апреля, я — марта,
и любить нам сам Бог повелел, хоть в него и не верю.
А весна — это время расцвета, грозы и азарта,
и её не коснутся осенние грусть и потери.
Мы одной с тобой крови, одной кровеносной системы, –
это, верно, небесных хирургов сосудистых дело.
Закольцованы наши артерии, спаяны вены.
Умирай, сколько хочешь — у нас теперь общее тело.
У меня жизни много, и хватит её на обоих.
Слышишь, как я живу для тебя? Как в тебя лишь живу я?
Нет тебя, нет меня, только есть лишь одно «мыстобою», –
то, что свёрстано намертво, хоть и на нитку живую!

 

* * *

Кукушка-выскочка в часах
не обещает жизни долгой.
Оно понятно, не в лесах.
Кукукнет пару раз — и в щёлку.
Почти живое существо.
Вещунья, пифия, сивилла…
Я не боялась ничего,
не верила и не просила.
Но вот тебя прошу сейчас,
боюсь и верю в это чудо –
о, накукуй мне лишний час,
моя домашняя пичуга!
О, наколдуй мне лишний день
и юных нас, от счастья пьяных,
и всех любимых мной людей,
что скрылись в норках деревянных.
Кукушка, стой, не уходи!
Но мне за нею не угнаться…
О, знать бы, что там впереди,
когда сердца пробьют двенадцать.

 

***

 

Запомнить это небо
и тени тополей,
чтоб там, где мгла и небыль,
мне стало бы теплей.

 

По тёмным волнам крови,
по лабиринтам снов,
туда, где кров без кровель
и чернота без слов,

 

неси меня, кораблик,
в нездешние края,
туда, где всё украли,
чем жизнь была моя.

 

Держитесь мёртвой хваткой
за то, что у черты,
за милую повадку
и близкие черты,

 

чтобы хоть эхом в бездне,
травинкой в волосах,
когда оно исчезнет,
оставив нас в слезах.

***

 

наш город которого в сущности больше нет
который остался на контурной карте лет
кукушка в часах разевает голодный клюв
мне нечем кормить тебя птица уйди молю

 

всё пожрала кукушка лет больше нет
любимые души взирают с иных планет
рассвет в окне заливается краской стыда
за то, что не вытянет в небо наш день уже никогда