* * *
Мороз и солнце, день чудесный
Расчищают снег таджики –
Кубометры на-гора.
Крепче водки и аджики
Пыль морозная с утра.
От бедовой их работы
Двор то гладок, то горбат,
Среди утренней зевоты
Лопотание лопат.
Этот говор полуптичий,
Смесь фарси и неприличий,
Узкоглаз и темнолик,
Непонятен, скомкан, дик.
Просыпался в девять рынок,
Брёл на лекцию студент,
Возвращался кот с поминок,
И с дежурства старый мент.
Каждый там во что-то верил,
Из своей бежал тюрьмы,
На себя, как шапку, мерил
Купол хромовый зимы.
* * *
Спелым оловом разлит,
Поднимаясь, как опара,
Ноздреватый воздух сыт
Гулом птичьего базара.
В предрассветной пустоте,
В предвесеннем запустенье –
Копошенье в высоте,
Гомон, клёкот, удивленье.
Всполошился птичий сейм
От недоброго ли взгляда?
Или выстрел из степей
Отозвался где-то рядом?
И Господь глядит с небес
Этой новостью встревожен:
Савоаф – Перун – Велес
Смотрит, тих и осторожен.
Так и сердце – ни с чего –
Всполошится словно птица,
Вдруг поняв, что ничего,
Ничего не повторится.
То, что знали мы и так,
Вдруг даётся прямо в руки,
Отражается в глазах,
Обжигает речь и звуки.
* * *
Предположить, конечно, грустно,
Что жизнь закончится вот так —
Когда ни письменно, ни устно,
Ни про себя, ни на словах
О ней не вспомнишь, не расскажешь,
Не пожалеешь ни о чём,
Не упираясь, в общем, даже,
Собой удобришь чернозём.
А скажешь: вот тебе и шутка —
Была, была и вдруг прошла,
Быстрей, чем пища из желудка,
Быстрей, чем заяц от орла.
О сколько выпито, о сколько
Напрасно сказано словес,
Добро бы сказано — и только,
А то наделали чудес.
Так для чего и что иначе?
Кому кураж, кому мандраж.
Да ну его — махнём на дачу,
Пока там солнце, речка, пляж.
* * *
Имярек, застигаем врасплох
Своим возрастом и судьбою,
Утомительный диалог
Затевает с самим собою,
Некий внутренний тет-а-тет,
Прозы чеховской отголосок…
Горделивый автопортрет,
Предстоящего дерзкий набросок
Остаётся в карандаше,
А картинка сложилась иная,
И как будто нельзя уже
Жить и далее, не понимая,
Что у жизни иной резон,
И сермяжная правда и сила,
А поэзии звонкий озон
Стратосфера давно растворила.
И теперь не сведёшь баланс
Дебет с кредитом ожиданий,
Как рязаньщину и прованс,
Как тюремных и первых свиданий.
Только юность твердит: подлог,
И глядит всё – упрямо и строго –
Словно Зоя Палеолог –
Несмеяна и недотрога.
В Рождество все немного волхвы…
Волхованьям, гаданьям – предел.
В небесах не лазурь, но акрил.
Пустотелый гудит новодел –
проповедует Слово Кирилл.
И слова-то все вроде просты,
только голос не то чтоб с небес,
а с какой-то другой высоты,
и другой в них какой-то замес.
Почему-то горды гордецы,
властолюбцы – румяны и спелы,
и отечества даже отцы –
как мальчишки – беспечны и смелы.
Почему-то никто не смущён,
словно каждый безгрешен и благ,
словно каждый, как волхв Симеон,
сам баюкал Его на руках.
Вдруг очнёшься как будто не здесь –
в допетровском каком-то народе,
где боярская трусость и спесь
с византийскою пышностью в моде.
Но за стенами ситцевый снег,
и мороз, как барчук своеволен…
Ямщики у скрипучих телег,
сонный благовест с колоколен…
Музей восковых фигур
Восемнадцатый век затянулся,
Просвещенье зашло в тупик.
Революцией отрыгнулся
Вольтерьянства весёлый пикник.
Девятнадцатый век дольше века,
До костей износилась шинель.
Карамазовский чёрт из-под века
Смотрит в пушкинскую метель.
И двадцатый как будто закончен,
До колымских добравшись широт,
Закусивши кровавый сочень,
С человечинкой бутерброд.
Парики, вицмундиры и френчи
Вслед за модой меняет тиран.
Формалиновой желчью подсвечен
Пустоглазый глядит истукан.
Но в руках ещё трубка дымится,
Рыжий ус табаком пропах…
Посетитель как будто храбрится,
Но, скорее всего, на словах.
* * *
Семь часовых поясов,
Три среднерусских равнины,
Катится колесо,
Или поют турбины,
Кажется никуда —
Век торопись — не успеешь,
Тянутся провода,
Вместе с тайгой лысеешь.
Там у тебя под крылом
Два уместилось Китая,
Здесь же диктуя псалом —
Точка — тире — запятая —
Поезд по рельсам стучит,
А иногда в испуге —
Вскидывает и кричит:
Есть кто живой в округе?
Будто в прицел амбразур,
В путь провожая прищуром,
Смотрят Кыштым и Кунгур,
Долгим чадя перекуром.
Пересыпан дорожный ландшафт
Тупиками, как булка кунжутом,
Утро выдохнет, нос зажав,
Антрацитом, солярой, мазутом.
Пассажир, зачарован, глядит,
Свою станцию проплывая,
А архангел над ним трубит:
Сортировочная — Узловая.
* * *
Целлюлозой несёт с Балахны,
Из Игумново тянет хлоркой,
Сладковатый свинец слюны
Уживается даже с махоркой.
Это запахи здешней весны,
Пусть земля не богата злаком –
Целлюлозой несёт с Балахны,
Из Дзержинска чадит аммиаком.
Этот воздух тягуч, как смола,
Здешний дождь соляным туманом
Выедает металл дотла,
Оседает в башке дурманом.
Здесь встречают мужей: дыхни!
Как проверенным, старым флиртом.
Целлюлозой несёт с Балахны
А мужья выдыхают спиртом.
Усреднённый фабричный пейзаж
Мутноватым слезится оком,
Синтетический этот купаж –
И не хочешь – вдохнёшь ненароком.
Я и сам здесь родился и рос,
В школьном мог написать сочиненье:
Небо синее, как купорос,
Как понятное всем сравненье.