Поэтов надо знать. Поэтов надо любить. Поэтов надо помнить. Причём разных и всяких. И не нужно снобизма! Не нужно давать однозначных оценок! Давайте признаемся: мы глупее их, господа! Глупее, потому что черствее и прагматичнее!
18 декабря 2014 года исполнилось 195 лет великолепному русскому лирику Якову Полонскому.
Подо мной таились клады,
Надо мной стрижи звенели,
Выше — в небе — над
Рязанью — К югу лебеди летели…
Яков Петрович Полонский. Небогатый рязанский дворянин, юрист, канцелярист, не совсем удачный газетчик. Извечный, как характеризовали его Тургенев и Страхов, «поклонник всего прекрасного и высокого». Да, совсем не боец, совсем не «пламенный трибун» – ну и что? Не всем же яростно обличать пороки общества и беспощадно громить в своих сочинениях существующие режимы (да и какой, по большому-то счёту, в этом занятии смысл?). Разговариваю об этом, увы, практически забытом «пиите Земли Русской» с культурологом Сергеем Коноваловым.
— Сергей Владимирович, Полонский и на самом деле был чужд всяких политических и общественных страстей?
— Не помню, кому принадлежит эта фраза: он защищал поэзию «любви», противопоставляя ее поэзии «ненависти». Это сказано именно про Полонского. За такую свою совершенно «любовную» творческую позицию он, естественно, резко критиковался тогдашними радикалами, которые требовали в своих сочинениях немедленных перемен.
— Критики до сих пор говорят о его гражданской ущербности социальной неполноценности…
— Такие мнения живучи. Да он и сам давал для них повод! Хотя не всё так гладко и просто. Вот конкретный пример: его знаменитое стихотворение «Узница». Вроде бы пример, т.н. «чистой» поэзии, политического либерализма», — но с другой стороны, искреннее переживание за «молодость в душной тюрьме», продиктованная тем же чувством «участия», или «причастности», которым проникнута вся его поэзия:
Что мне она! — не жена, не любовница,
И не родная мне дочь!
Так отчего ж ее доля проклятая
Спать не дает мне всю ночь!
— Яков Петрович был родом из не очень богатой семьи…
— Да, и на достаток рассчитывать Полонскому не приходилось никогда, ни в детстве, ни в юности, ни в зрелые годы, ни в старости. В Москве, куда он переехал из Рязани в девятнадцатилетнем возрасте и поступил на юридический факультет Московского университета, он выжил только благодаря своей московской бабушке, Екатерине Воронцовой. После её смерти начал скитаться по меблированным комнатам, и чтобы выжить, стал давать уроки отпрыскам богатых родителей. Удалось поступить в учителя грамматики в семью князя Мещерского, а позднее, уже в 50-е годы, стать гувернером в доме Смирновой-Россет, хотя все эти должности никакого душевного удовольствия ему не приносили. В общем-то, нужда преследовала его всю жизнь. Такой печальный факт: уже в старости, будучи больным, он вынужден был, чтобы обеспечить семью, работать воспитателем сына миллионера Полякова.
И уж коли мы заговорили о его личной жизни… В молодости, Полонский упал с дрожек, получил серьезную травму ноги, лечение было неудачным, и он до конца дней был обречен на костыли, а в конце концов оказался практически обездвижен.
Страшной трагедией была для него смерть первой жены, горячо им любимой. Елена Устюжская, дочь псаломщика русской церкви в Париже. Ей было всего 18 лет, когда он сделал ей предложение. Казалось, что для Полонского наступила полоса безмятежного счастья. Но в начале 1860 года умирает его сын, а вскоре умерла и Елена.
— И его первые литературные опыты были, мягко говоря, не совсем удачными…
— Как сказать. О его гимназических стихах лестно отзывался сам Жуковский. А вот первый сборник «Гаммы», который вышел в 1840 году, действительно у читающей публики заметного внимания не привлёк. Лишь в пятидесятых годах фортуна, наконец-то, ему начинает улыбаться: на его сборник 1855 года с похвалой отозвался Некрасов. Полонский стал постоянным сотрудником «Современника». Хотя и этот успех этот был недолгим, его сменила полоса невнимания и непризнания.
— Если говорить о технике письма, то есть ли в ней какие-то характерные только Полонскому особенности?
— Это вопрос скорее к литературоведам. Я же могу сказать, что умел совмещать т.н. классическую форму написания стиха ( в одной строфе все строки имеют метрические аналоги) с декоративными и дополнительными. Плюс к тому он мастерски использовал эпитеты и в создании фона, чаще всего –тоски и обречённости, использование глухих согласных. Возьмём, например, стихотворение «Посмотри – какая мгла».
— Посмотри — какая мгла
В глубине долин легла!
Под её прозрачной дымкой
В сонном сумраке ракит
Тускло озеро блестит.
Бледный месяц невидимкой,
В тесном сонме сизых туч,
Без приюта в небе ходит
И, сквозя, на всё наводит
Фосфорический свой луч. —
Описание ночной природы. Лирическая меланхолия. Месяц олицетворяет собою холод, одиночество и неприкаянность, а «фосфорический» луч, который пробивается сквозь тучи, создаёт ощущение надежды и восхищения. Что же касается собственно техники, то в данном конкретном случае используется именно кольцевая рифма (т. е. рифмуется первая с четвертой и вторая с третьей строкой) хотя в первых двух строчках – парная. А как мастерски и совершенно к месту использованы эпитеты! «Фосфорический» , «бледный» , «сизый» , «прозрачная». Необычайная лёгкость – и вместе с этим выраженная мистика. Великолепный творческий приём!
— Пришла на ум вот какая аналогия. Вы сказали о использовании Полонским кольцевой рифмы — а ведь его жизнь имеет именно эту кольцевую форму: родился в Рязани, потом – Москва, Одесса, Тифлис, Петербург… А упокоился всё равно в родной Рязани.
— Если уж быть точным, то скончался-то Полонский в Петербурге, откуда тело было перевезено в Ольгов монастырь, в село Льгово, что в пятнадцати километрах восточнее Рязани, а уже в 1958 году состоялось перезахоронение на территорию Рязанского Кремля. А вот что касается «кольца жизни»… Да, в этом можно найти символичность. Может, это символ какой-то глубинной справедливости? Где родился, там и… Видите, уже и сам начинаю фантазировать! Вот что значит говорить о Поэте, который действительно с Большой буквы!
— И уж коли мы перешли на «высокий штиль», то позволю себе продолжить: и в этом же 1898 году, когда перестало биться сердце Якова Петровича, там же, на рязанской земле, в 45 километрах от Рязани, вверх по Оке, в селе Константиново исполнилось три года мальчику с волнистыми золотистыми волосами. Звали мальчика Серёжа Есенин… Во вам и ещё одна кольцевая форма: один Поэт свой век закончил – другой Поэт только начал… Сергей Владимирович, а как сегодняшняя пишущая публика воспринимает творчество Полонского?
— Во-первых, сегодняшняя как вы говорите, пишущая публика в основной своей массе не читает НИЧЕГО Ии НИКОГО, кроме себя, любимых. Среди тех, кто всё-таки хоть что-то читает, тоже отношение к Полонскому неоднозначное. Те, кто занимается сочинением рифмованных текстов (прошу не путать их с поэтами, хотя сами себя они называют только поэтами и никак иначе!), видят в нём сочинителя только лишь этих самых «лютиков-цветочков». Винить их в таком восприятии трудно, поскольку сами они в творческом отношении и есть эти самые «лютики». Поэту же настоящие (а таковых мало) видят в нём, прежде всего, тончайшего лирика. Того, кого Белинский назвал «чистым элементом поэзии». В лирике Полонского выразилось всё то лучшее, что было характерно для поэзии XIX век: внутренняя свобода, цельность натуры, естественность выражения, глубина содержания. Я не могу назвать достоинством его благородство и прямодушие, потому что они совершенно ясно перетекают в наивный идеализм, а идеализм для творца, как правило, всегда губителен. Кстати, именно об этом одно из моих самых любимых стихотворений Полонского – посвящение Тютчеву:
— Ночной костер зимой у перелеска,
Бог весть кем запален, пылает на бугре,
Вокруг него, полны таинственного блеска,
Деревья в хрусталях и белом серебре;
К нему в глухую ночь и запоздалый пеший
Подсядет, и с сумой приляжет нищий брат,
И богомолец, и, быть может, даже леший;
Но мимо пролетит кто счастием богат.
К его щеке горячими губами
Прильнула милая,- на что им твой костер!
Их поцелуй обвеян полуснами,
Их кони мчат, минуя косогор,
Кибитка их в сугробе не увязнет,
Дорога лоснится, полозьев след визжит,
За ними эхо по лесу летит,
То издали им жалобно звенит,
То звонким лепетом их колокольчик дразнит.
Так и к тебе, задумчивый поэт,
К огню, что ты сберег на склоне бурных лет,
Счастливец не придет. Огонь под сединами
Не греет юности, летящей с бубенцами
На тройке ухарской, в тот теплый уголок,
Где ждет ее к столу кутил живой кружок
Иль полог, затканный цветами.
Но я — я бедный пешеход,
Один шагаю я, никто меня не ждет…
Глухая ночь меня застигла,
Морозной мглы сверкающие игла
Открытое лицо мое язвят;
Где б ни горел огонь, иду к нему, и рад —
Рад верить, что моя пустыня не безлюдна,
Когда по ней кой-где огни еще горят…
— Спасибо, Сергей Владимирович, за, как всегда, интересный разговор. Успехов вам в ваших дальнейших исторических, краеведческих и литературоведческих изысканиях!