Двухэтажки
Не берусь описать этот цвет –
грязно-жёлтый, лимонно-шафранный,
в нём — подобны истлевшей листве —
штукатурки унылые раны,
а за крышами краны несут
в мощных клювах младенцев прогресса,
долго им пустовать — да не суть,
мы вне области их интереса.
Не престижны, да сносу им нет —
двухэтажным коробочкам нашим,
в них от времени лишь интернет,
но любимы — а как же иначе.
В них пируют во время чумы,
Сколько стоишь ты, жизнь? Сто солидов.
В них блаженствует маленький мир
и от хаоса просит защиты.
В этом доме добры зеркала,
а какие по стеночкам фото!
Ежедневно, такие дела,
Клеопатра идёт на работу.
Лучшей в мире зенитной системой
яндекс радует. Восемь часов.
…Горьким соком травы чистотела
лечат ласточки глазки птенцов.
***
Саламандры лесов подмосковных ещё не натешились.
Под снегами торфяники тлеют, шевелятся волосы
буреломов, сгоревшие звери, русалки да лешие
колобродят в ночи, да горельника чёрное воинство…
Мир языческий — ладный, отзывчивый — мимо проносится,
наши скорости не допускают прислушаться к дереву,
отразиться в ручье, дожидаясь, пока мироносицы-
фитонциды летучие снова живым тебя сделают.
Все мы тут погорельцы. Растоптано и исковеркано,
что росло и струилось, цвело, ошибалось и верило.
Жаль побегов — в тени, где ни солнца, ни смысла, ни вечности —
тоже ведь веселы и беспечны, наивны и ветрены.
Ждать добра от добра в этой дикой чащобе заброшенной?
Да кому тут нужны наши дети с открытыми лицами.
Перегревшийся город простит несуразность прохожему
с неуёмной нелепой неумной гражданской позицией.
Нам к лицу Исаакий — отнюдь не теплушки вагонные.
Всякий храм — на крови, если сора из храма не вынести.
Небо держат атланты, мы их заменили колоннами –
но они усмехнулись подобной дикарской наивности.
Нашим рыжим опять биографии славные делают,
повторяется фарс белой ниткой прошитой истории.
Здесь останется лес и бельчонок в ладонях у дерева –
звонким цокотом, лёгким метанием в разные стороны…
***
Я с годами сильней привязалась к Итаке –
я вольна иногда выбирать несвободу –
от чего захочу — в том и смысл, не так ли —
нам решать, кто нас радостно встретит у входа.
Полный дом переломанных стереотипов,
в нём и жить невозможно — немного традиций
всё же надо оставить — иначе увянет
и цветок на окне и гирлянда на ёлке
(не пора ли убрать?) — ну ещё полстраницы…
Полстраницы всего — и на выход с вещами,
душу тянет в воронку — не спрячешь, не скроешь.
Мне моя голова ничего не прощает,
мы по разные стороны линии фронта,
объявила войну, скоро вовсе забанит,
будут добрые ангелы в белых халатах,
затворюсь под живучей, как кошка, геранью,
чтобы весь этот мир объявить виноватым.
Vita brеvis, а прочее — спорно, неточно.
Каждый день собираю себя из кусочков,
на которые ты меня к вечеру крошишь,
я срастаюсь всё дольше, теряются пазлы,
так и лезут, царапая, злые лушпайки –
нелегко отделяются зёрна от плевел,
плач дельфина — два вдоха и выдох — попробуй,
да помогут дельфины пройти этот левел.
***
Этот шов угловой — позвоночник судьбы —
мастер выровнял, карму исправив мою
до прямой столбовой, до впадения в быль
из фатальной привычки стоять на краю.
(Эти чудо-карнизы — да в руки твои –
как они воссияли бы миру! — сполна) ….
Сложность века минувшего, город, яви,
пробудись от предсмертного дряхлого сна.
Десять греческих слов со значеньем любовь —
небогатый, но яркий словарный запас,
золотой, ведь о главном — захватим с собой
в переход между смыслами. Трасс полиспаст,
от конца до конца по пути два кольца,
три развязки и пять небольших эстакад –
скоро встретимся; снова того колеса
ускоряем вращенье… Расслышишь «Санса… —
и отключишь мыслительный свой аппарат.
***
В огороде бузина,
а в Киеве сектор.
Надо вычерпать до дна
этот горький вектор.
Здесь мы ляжем, но пройдём,
связанные кровью,
всё, чего не смыть дождём,
спрячем в изголовье,
что не вытравить в душе
даже автомату,
что прошло на вираже
через ридну хату.
А в Киеве Бузина…
Омутом дурного сна,
Символом инферно
слабонервная весна –
Русская, наверно.
Дошепчу свой дикий стих
мёртвыми губами,
ворд поправит, бог простит,
прокурор добавит,
люди цену назовут
ломаному грошу,
с головы платок сорву —
им под ноги брошу.
***
Чем сердце успокоится? Дорогой
неблизкою?
Прощением обиды?
Слезами? Чьей-то отповедью строгой?
(Паратова? Онегина?) Английским
уходом? (хлопнув дверью)
Мокрым снегом?
Обиженными дерзкими стихами?
Кромешной злобой от земли до неба?
Я пробовала. Только не стихает.
Окаменею, чтобы не раскиснуть.
Сейчас — нельзя. Живи в железной маске,
бумажный рыцарь (червь?) Из этой сказки
два выхода,
но я никак не втиснусь
в прокрустовое ложе компромисса.
Окаменею. Завтра будет завтра.
Мне ж только и всего — любви и мира.
А время —
неплохой транквилизатор.
***
Эта сложность — только кажется.
Всё и проще, и понятнее.
Если живо — всё завяжется,
порастёт мелиссой, мятою,
жизнь щедра, давай надеяться
даже там, где всё повыжжено…
Агрессивна красна девица,
не на шутку разобижена.
Книги все уже прочитаны,
на эпиграфы разобраны.
Если вы такие умные —
почему такие мёртвые?
Но молчат на стенах классики,
усмехаясь — не отвертишься,
вытесняет даже свастику
в подсознанье человечество.
Бесконечное не познано,
безупречное не узнано,
пальцы пахнут хризантемами,
белоснежным стеблем крокуса.
Недодал Господь стервозности
не сбежишь от горькой робости,
не хочу другого глобуса,
не хочу на этом — в узники.
Деревеньки вологодские
с неприличными названьями,
на детекторе проверено –
тут Россия настоящая.
Трудно жить в зеркальном городе –
отражениям названивать
в анфиладу-да? — секвенции,
в бесконечность уходящую.
***
Эти женские танки-ботинки — к войне,
мода знает о будущем больше меня,
но слепая решительность есть и во мне,
дозревает отчаянный мой жерминаль,
белка СМИ носит вести дракона к орлу,
что-то кончилось в воздухе, утро горчит,
сахарин комплиментов вчерашних — в золу,
полновесны метафоры, что кирпичи,
речь становится ярче, но злее, черствей,
одичавшему времени не до стихов,
надо переступать арматурных червей
и сменить свои шпильки на танковый ход.
Впрочем, что за дела? Берегла, как могла,
сорок вражеских баксов за них отдала,
бог не выдаст, попробуй остаться собой,
не ввязаться в последний решительный бой.
Прощание
Не дано удержать эту вольную птицу.
Поредеют ряды молчаливых трибун.
Не дослушаю «Стикс» с гениальным альтистом.
Не услышу мольбу. Не замечу табу.
Так ревниво несла, так неровно дышала –
только Красный Цветок всё равно догорит.
Это сон — и будильник своим дребезжаньем
разбивает хрустальную вазу зари.
Пусто. Новая вечность начнётся не скоро.
Как чиста темнота… Как легко… Как светло…
Утоливший на миг одиночество взора,
засыпает мой вечноголодный циклоп.
Притяженье земное главней этикета –
я кометой над лесом ночным пробегу
и в свою неприкаянность спрячусь до лета –
в ней, как рыба в воде, как травинка в стогу.
Даже не захлебнусь опереточным смехом.
У медали, как минимум, три стороны.
Будем дальше взрослеть с переменным успехом,
притворяясь, что мне все четыре видны,
расставаясь с секретами Полишинеля,
отвыкая любить, отвыкая хранить
и вдевая в игольное ушко тоннеля
непокорной дороги суровую нить.
Бесполезно соперничать с хваткой железной.
Пролетая над бездной, себя оброню.
И клыкастые стылые звери созвездий,
процарапав броню, проберутся к огню…
89514982020