Посвящается моему другу Марьину Максиму
1. Ниагара
Кофе был хорошим. Я полюбил заходить в это кафе, выпить чашечку, подумать. В последнее время события развивались стремительно, не давая времени на мысли. Живя всего второй месяц в этой стране, я никак не мог адаптироваться. Всё было чужое, ко всему нужно было привыкать. Нам с женой было сложно. Сын ещё маленький, он примет все как должное, но нам сложно. Я бы не уезжал. Настояла Лена. Настояла после загадочной смерти Короткого.
Кафе было пустынным. Напротив трое уличных музыкантов с гитарами и контрабасом играли сёрф. «Surf music». Редко услышишь. Мы со Стасом любили этот стиль. Вообще музыка была центром для нас в то время. Но больше для Стаса. Он был фанат. Как у него помещалось в голове столько информации о группах, солистах было просто непонятно. Стас был ходячей энциклопедией.
Дружили мы со школы. Причем Стас был как клей, который притягивал, скреплял многих. Общей компании не было. Стас был центром. Он общался с огромным количеством людей. Его любили. К нему приходили компаниями выпить пива, поболтать, послушать музыку. Друзья и собутыльники у него были повсюду. Соседи, коллеги, одноклассники, одногруппники — все знали Стаса. Между собой почти все друзья Стаса были знакомы. Тусовка в его квартире была постоянна, многие у него жили по нескольку дней. Все вроде бы даже дружили, пока были у него дома. Вне стен его квартиры они не общались. Никак. Просто даже не встречались, а порой и не здоровались, встретившись случайно на улице. Всех связывал только один человек. Стас. Это был отдельный мир, неосознанно созданный им. Стас ничего не делал для создания этого мира. Он просто жил, слушал музыку. Он не был даже гостеприимен. Даже не смотря в дверной глазок, он открывал всем и занимался дальше своими делами.
— Здорово, Стас! Мы с пивком!
— Проходите. Привет!
— Дай открывалку, Маркин. Кружки есть?
— На кухне возьми, — мы со Стасом писали музыку, держа каждый в своей руке по пульту. Перед телевизором стояли два «видика». Из троих пришедших ребят мы знали только Серёгу.
— Это Володька, а это Костик. А где там найти-то?
— Угу… Привет, ещё раз… Открывалка — где вилки, кружки, над раковиной.
— Чё пишете, ребят? Нет пепельницы ещё?
— Пепельницы? Не, одна… Сходи, возьми банку на кухне. Музыку пишем.
— А порнухи нету?
— Порнухи нету.
Вернувшиеся с кухни Серёга с Володей расставили перед всеми кружки и, открыв огромную сумку, звеня, достали несколько бутылок с пивом и разлили каждому.
— Есть что новенькое?
— Угу… Видишь, пишем?
— Вижу. Тихо! От Стаса слова не вытянешь. Откуда музыкалка?
— У Бисарабыча на районе кабельное подключили. По ночам MTV транслируют, рок-блоки. Он ставит на ночь на запись и катает всю кассету. Мы вот выбираем, пишем что нравится.
— А есть что прикольное, Тихон?
— Да. Вот послушай. А пиво где брали? «Мартовское» — крепкое, но слащавое какое-то. Народу-то до хрена было?
— В тридцать первом? Да нет, не больше получаса стояли. Да хрен с ним, что слащавое! Зато накатывает. Что порожняка гонять? Слушай!.. Круто!.. Мля!.. Круто! Что это? Ни-иа-ага-ара?
— Ха!
— Чё ржёшь Стас?
— Хренугара! Ё! Ха!
— Нирвана, Серёга! Читать, что ль не умеешь? Ниагара… Охереть!
Чтобы не было пробелов между песнями, нужно было слегка отмотать назад. Тогда не было «снега» в промежутках. Мы сидели в дыму, курили и тащились. Был первый день, когда мы услышали Кобейна. Курт в своём полосатом свитере разбивал гитару, а мы, не отрываясь, смотрели на него в ламповый телевизор с выпуклым экраном и неустойчивым моргающим цветом.
— А чей это второй видак? «Даеву»? Твой, Тиха?
— «Дэу» читается, Серый. Не, это Бисарабыча. У меня ВэЭм двенадцатый до сих пор.
— А чё, и ВэЭм отличный аппарат. Хреново только, что пульта нет, а так — хороший видак. Открывать ещё пивняк-то?
В кармане завибрировал смартфон, отвлекая от воспоминаний.
— Алло!.. Да, Лен!
— Тиша, ты где? Когда будешь?
— Да тут я, в кафе. Вина решил выпить, бокальчик.
— Вина? Ты же не пьёшь его. — В голосе тревога. Уже непривычно. За то время, как мы переехали в эту страну, я первый раз снова услышал эти тревожные нотки в её голосе.
— Захотелось. Мы ж в Италии, Лен! Уже два месяца, а я ни разу не пробовал. Скоро буду, тут ребята музыку напротив хорошую играют, слышишь?
Я вытянул руку с телефоном в сторону музыкантов. Поднеся обратно к уху телефон, я слушал её молчание. Даже в её молчании слышалась тревога. Тревога, появившаяся у неё после смерти Короткого.
— Ты волнуешься что ль, Лен? Всё хорошо, мы в Италии.
— Почему-то вдруг… Да нет, Тиша, всё нормально. Просто что-то вдруг… Давай приходи, мы ждём тебя.
Я, отключившись, подозвал официанта. Отхлебнув из бокала, в который раз подумал, правильно ли мы поступили, уехав из страны. Смотря в окно на прохожих, на чистую улицу, я успокаивал себя, что всё наладится и всё будет хорошо. Да я и на Родине был в этом уверен. Это Ленка. Она боялась.
После смерти Короткого она боялась. Боялась за меня, боялась за нашу семью. Это стало патологией, навязчивой идеей. Но я бы не поехал один. Не поехал бы потому, что писать о своей стране из-за границы можно лишь первое время. Потом начнутся мемуары.
Всё будет хорошо. Я расплатился, с официантом. Толкнув дверь и выходя на улицу, я почувствовал вибрацию смартфона в кармане. Звонок был по «viber».
— Тиха! Здорово! Что с телефоном твоим? Пришлось «viber» набрать!
— О! Андрюха, привет — тыщу лет!
— Ага! Как ты? Давай пересечёмся. Я только с Мурманска прилетел. Пивка попьём.
— Да я это… Я в Тортоне сейчас, Дрюнь.
— А где это?
— Между Миланом и Генуей, Дрюнь.
— Ха!.. Дело хорошее. Ну и как отдыхается? Когда прилетишь?
— Да я не отдыхаю, Дрюнь. Продал я всё в России, тут квартиру купили… Пытаемся жить здесь.
— Во ёксель!… Ну, даёшь! Давно?
— Да нет, недавно.
— Жаль!.. К Стасу, значит, тоже не попадёшь. Не встретимся.
— К Стасу?! Семнадцатого?
— Ну да. Вроде как юбилей, бляха…
— Нет… Ты знаешь, попаду! Встретимся! Я как раз прилечу кое-какие дела доделать. Увидимся, Дрюнь. Все увидимся.
— Ну, а ты чего вдруг уехал-то?
— Давай встретимся, когда, всё и расскажу? Ты же знаешь, что по телефону только женщины любят говорить… хе-хе.
2. Айболит
Работающий телевизор не мог отвлечь Гену от мыслей. Смотря на экран, он не видел и не слышал происходящего. На этой мойке он не был давно и, заехав сейчас мыть машину, боролся с нахлынувшими воспоминаниями. Раньше они всегда приезжали сюда с Сашей. Телевизор тогда был другой, большой, кинескопный и стоял на тумбочке. Они сидели всегда обнявшись и так же смотрели телевизор, не видя его. Им было хорошо рядом друг с другом, они были счастливы. Даже не говорили, молчали. Саша была беременна, и они оба ожидали ещё большего счастья, чем было сейчас.
Рождение дочки поставило точку на их общем счастье. Начались проблемы. Потом пошли претензии. Саша изменилась. Появилась необъяснимая ревность, а секс пропал. Генины попытки близости только раздражали Сашу. Общение стало натянутым.
Сейчас они друзья. Для всех муж и жена, но друг для друга — просто друзья. Это неправильно, но так есть. Их связывает только дочь. Гена живет свободной жизнью. Свободной — в смысле беспорядочной. Постоянной женщины у него нет, потому как ему не нужны никакие отношения кроме половых.
Саша. Как Саша, он не знал. Эта сфера их жизни по какой-то совместной молчаливой договорённости никогда ими не обсуждалась, каждый имел своё свободное пространство. Для кого-то такие отношения хороши и удобны. Эдакий гостевой брак под совместной крышей. Для кого-то, но не для Гены. Гену это выматывало и ломало. Гена страдал.
В лежащей рядом сумке зазвонил телефон.
— Гена привет, я завтра заеду за резиной. Будешь на работе?
— Салют!.. Слушай! Завтра — нет, давай послезавтра. Мне её привезти нужно, нет её на работе.
— Как нет, Ген? Гололёд уж давно, а я всё на лете, переобуваться пора. Я ж когда у тебя машину покупал, резина зимняя в цену входила.
— Да есть, есть она, привезу послезавтра. Давай приезжай к одиннадцати.
Положив трубку, мужчина уставился в телевизор. Шёл очередной глупый сериал. Зевнул. Взяв телефон, набрал номер.
— Витёк, привет! Слушай, колеса нужны на шестнадцатые диски. У тебя есть что на выброс? Да не…Тут один козёл меня достал. Машину покупал у меня. Я ему сказал, с резиной. Резину эту продал давно. Он сам виноват, мог и сразу забрать. А теперь вот достаёт меня. Угу…Ну и хрен с ним, что лысая и без шипов. Вместо помойки заберу у тебя… Суну ему, чтоб отвалил на хрен… Ага, ну давай, завтра утром заеду.
Только нажал «отбой», смартфон завибрировал, пришло сообщение по «viber»: «Геныч, привет! Скоро навещу опять Россию. Встретимся у Стаса семнадцатого?»
Мужчина улыбнулся. Вся любимая музыка, что была у него на дисках и флешке была от Стаса. Как он забыл о Стасе? Семнадцатое ведь скоро.
Быстро набрал текст: «Конечно, у Стаса встретимся. Хочешь и раньше, по прилёту позвони мне. Буду рад». Отправив сообщение, набрал Сашу.
— Я буду скоро, купить, что-то по дороге?
— Да вроде есть всё.
— Ты подумай. Я на мойке пока, как домоют, двинусь домой. Надумаешь, позвони мне.
— Угу, Ген.
— А?
— Я вот сейчас Вике читаю Айболита.
— Молодцы! И что?
— Тут вот… Он пришивает зайчику новые лапки.
— Ну да, помню. И что?
— Да я вот сколько до этого читала, сколько в детстве слышала… И так же как ты «и чё?»… Не доходило до меня. Не могла очевидный вопрос сама себе задать. А вопрос на поверхности.
— Я «чё», Саш, не говорю… Я всегда говорю, «что».
— Я абстрактно… Сложно с тобой.
— Ну, так и что? Что на поверхности-то?
— Тебе ничего странным не кажется?
— Да нет. Не кажется. А что?
— А откуда он взял эти новые лапки?
3. Zippo
— А ты чего язык не высовываешь когда пишешь? — Галя подняла глаза на Андрея. По взгляду было понятно, что её мысли далеко за пределами их дома.
— Чего?
— Язык говорю, высовывай, когда пишешь.
— Зачем?
— Так аккуратнее получается. Дети, когда старательно пишут, высовывают язык.
— Да ну тебя! Отстань, не мешай.
— Ладно, работай, работай.
Встав, Андрей потянулся, включил электрический чайник, вышел из кухни. Галя, почесав ручкой висок, тихо и облегчённо вздохнув, принялась писать дальше.
— Ма! Дай тысчёнку.
Галя вздрогнула.
— Ты чего пугаешь? Видишь, занята? Зачем тебе?
— С пацанами в кино пойдём.
— А чего у нас в кино такие билеты дорогие стали?
— Ну, мам…
— Я занята. У меня нет. У папы возьми.
Сын ушёл. В комнате послышались голоса. Галя всё не могла привыкнуть к огрубевшему голосу сына. Издалека голос был совсем взрослым, мужским.
— Не, ну офигеть, а! Штуку ему на кино! Разорит он нас мать с тобой. Слышь, Галь! Наш сын в кино меньше чем со штукой не ходит. Га-аль!..
— Да, слышу, слышу, Андрюш! Не мешай, а? Мне чуть-чуть осталось.
— Да. Давай заканчивай, а то уже жрать охота. Приготовила бы чего.
Андрей сел рядом с женой держа в руках смартфон. Сев, начал тыркать пальцем по экрану, читая, как всегда, статьи в интернете.
— А! Ё! Слышь, чё! Ха, забыл тебе сказать. Сегодня Ванька рассказывал, поехал в ментуру узнать насчёт прав. Он же к Верке с Серёгой в Калифорнию хочет съездить на месяцок. Так вот, говорит, приехал туда. Хочу, говорит, права получить, чтобы в Америке действовали.
Галя положила ручку на стол. Сдержанно вздохнула. Сложила руки и посмотрела на мужа.
— Чё? Чё ты так смотришь?
— Не, ничего… Просто.
— А-а-а… Ну так ё… Сидит там в окошечке какая-то мокрощёлка, и знаешь, что говорит ему?
— Нет.
— Говорит, а вы знаете, какие у нас сейчас напряжённые отношения с Америкой?! Прикинь!
— Прикидываю.
Галя встала, надела фартук, открыла кран с водой и, достав картошку, начала чистить.
— Ты, чё вскочила-то, Галь? Доделала свой план чтоль?
— Нет. С утра пораньше встану, допишу.
— А-а-а… Ну да… Приготовь тогда, что-то жрать уже охота. Я сейчас что-то Маркина вспомнил. Помнишь, у него была майка: спереди флаг пендосовский, а сзади я, типа, люблю Америку! Хе! Вот в такой майке Ваньке нужно было в ментуру за правами идти. Прикинь, какой фурор он бы там произвёл! Кстати, семнадцатого у Маркина все соберутся, нужно идти. Дай-ка, я ведро возьму, мусор выкину.
— Семнадцатого? А, ну да. Семнадцатого.
***
Маркин. Я постоянно помнила о Стасе. Но сейчас муж так неожиданно вспомнил о нём. Вспомнил мимоходом. Я привыкла уже не раздражаться. Не раздражаться на лень мужа. Не раздражаться на сына. Не раздражаться на быт. На свою жизнь. Привыкла. Если воспринимать все близко, то жить становится ещё сложнее. Невыносимо. Это нужно в себе воспитать. У меня не получилось. У меня это пришло сразу. Пришло, когда я рассталась со Стасом. В тот же день. Именно тогда я перестала раздражаться и просто стала принимать все, как есть. Мне стало понятно, откуда это раздражение. А оно было от отношений со Стасом. Я любила Стаса, но у меня был маленький сын и муж. В то утро я как обычно сказала домашним, что иду на работу, а на работе сказала, что иду в больницу с сыном, а сама пошла к Стасу.
Когда он принёс кофе, я лежала под одеялом и курила.
— Зажигалка, как у Андрея. Я ему такую же подарила год назад.
— Так это его «Zippo», мы тут пиво пили, забыл. Забери! А… Ну да… Сам возьмёт.
— Стас! Мне так сложно жить двойной жизнью. Ванечка ещё маленький, сейчас самое время.
— Чего самое время, Гал?
— Ну… Блин! Стас! Ванечке будет легче, пока маленький. Короче, я хочу уйти от Андрея.
— Ну, ты даёшь!
— Значит тебе это не нужно?
— Хм! Ты ко мне, нужно полагать, уходить собралась? Да? Галь! Я не создан для семейной жизни. Ты чего? Галь! Зачем тебе это? Андрей — мой друг. Что я ему скажу?
— Ты не хочешь со мной жить? Ты меня не любишь?
— Галь!.. Я вот… Ну привык я. Живу один. А тут будешь ходить туда-сюда, туда-сюда… Ваня кричать будет. Галь, не для меня это.
Когда я шла домой, вытирая прорвавшиеся слёзы, я повзрослела. Домой пришла уже взрослой женщиной. Моё детство кончилось в тот день. Его оборвал и закончил Стас. Я стала взрослой и ненавидела его тогда. Я даже желала его смерти. Мучительной и долгой смерти.
И лишь спустя время я поняла, насколько Стас был прав. Через пару лет появилась благодарность к нему. Ничего бы не вышло. Я бы сломала жизнь и себе, и Ване, да и Андрею тоже. И жизнь Стаса была бы испорчена. Есть люди, с которыми хорошо. Божественно хорошо. Но «хорошо» не вместе. Когда вместе — всё исчезает. Стас такой. Он бы рассыпался, будь он со мной. А за ним следом развалилась бы я, мой сын, да и муж. Всё бы разрушилось и ничего не осталось. Он был прав. Он был как всегда прав. Стас. Стас Маркин.
4- Гэреушник
— Да, Дрюнь, привет!
— Русик, а ты слыхал, что Тиха в Италию переехал?
— Неа! Не слышал.
— Я сейчас с ним говорил. Он там, в Италии сейчас.
— В гей-европе короче. Ну, хрен ли! Я читал, что он там пишет. Давно ему было пора сваливать, жопу европейцам лизать. Писателишко! Не патриот он ни хера!
— Да, ладно, нормальный он. Гонишь ты!
— Да это я так. Может и нормальный, но пишет херню всякую. Ё! Слушай у меня заказ, мне ехать нужно.
— Давай. Только… это… Слышь, Русик, ты семнадцатого-то к Маркину пойдёшь? Тиха, кстати, из Италии прилетит, тоже будет.
— А чего семнадцатого?.. А! Ёпрст! Стас ведь! Ну да, конечно. Без базара, буду. Ладно, Дрюнь, пора на заказ лететь, потом созвонимся.
Руслан положил трубку и завел машину. С заказами сегодня весь день плохо. За вечер только второй вызов. Включив навигатор, он двинулся по адресу. В заявке было указанно кафе. С тоской подумал, что опять будут пьяные и опять придётся дышать в машине чужим перегаром. Почему люди, выпив, не жуют хотя бы жвачку, прежде чем сесть в машину? Неужели они не понимают, как тошнотворно от них воняет перегаром и сигаретами. Добравшись до адреса, осмотрел кафе. Явная рюмочная, дешёвая забегаловка. Если выйдут «рогами в землю», конечно, придётся отказывать. С тоской вспомнил как месяц назад, сжалившись, посадил прилично одетого сильно пьяного мужика, а тот, заснув, обоссался. Химчистка салона, потом простой в ожидании, когда высохнут сиденья. Попал и на деньги, и на время. Набрав на смартфоне вызов клиента через оператора, стал ждать ответа.
— Добрый вечер, водитель беспокоит, я у входа. Вы выходите?
— Ща!
Через пару минут в дверях забегаловки появился низкорослый крепкий мужик в дешёвой куртке и галстуке. Открыв дверь, молча сел рядом с Русланом.
— Тебе придётся меня подождать, я не допил пиво, я заплачу.
— Хорошо. Допивайте.
— Я только с Донецка.
— А там ещё не вывели войска?
— Какие войска? Я гвардии капитан в отставке! На побывку со своим взводом. Мы добровольцы.
— Жарко там?
— Можешь посмотреть в интернете. Набери «как уничтожали Айвар». Там моя рука… Вот так салфеткой кровь ему на роже вытирает. А потом ножом в сердце. Ну ножом-то на видео нет. На видео всё нежно. Типа забота о нём… Навели мы там, конечно шороху, цука… навели.
***
Я смотрел на мужика. Явно не совсем адекватный, раз с войны. Но достоин уважения. С этими фашистами легко бороться и осуждать дома на кухне. А этот не треплется, а воюет.
— Ну, вы идите тогда, допивайте пиво, по дороге поговорим.
— Я быстро. Меня Володя зовут. Я положу у тебя тут свою сумку.
— А я Руслан. Очень приятно. Оставляйте свою сумку, конечно.
Когда Володя ушёл, я выключил зажигание и посмотрел в окно. Да… У Стаса, можно сказать, юбилей. Мы познакомились с ним ещё в институте. Началось все с фильмов. Жили мы на разных концах города и встречались в центре, обменивались видеокассетами. Мне нравился его вкус. У него всегда были хорошие фильмы. Не простые боевики, а хорошие триллеры. Позже я стал приходить к нему попить пивка. Дома всегда собирались компании, и мы смотрели видеоклипы под пиво. По правде мне не совсем нравилась та музыка, что они слушали, я любил больше русский рок. Но сама обстановка, люди, атмосфера были интересны, забавны и неординарны.
Смартфон запикал, давая знать, что ожидание клиента больше невозможно и нужно или ехать, или отказываться. Вздохнув, я вышел из машины и зашёл в рюмочную. В нос ударил резкий запах пота, мочи и перегара. Володя сидел приобняв за плечи явно нетрезвую неряшливо одетую женщину. Рядом за столом восседали четверо маргинальных мужиков и женщина с фингалом под глазом.
— Володь, поехали. Уже двадцать минут прошло.
— Руслан, сейчас. Сейчас, дружище! Вот, возьми деньги, подожди немного. Мне с девушкой побеседовать нужно.
— Ну, хорошо, давайте.
— Иди-иди, таксёр! Тебе сказали ждать, значит жди. Холуй.
Я не стал ничего ей говорить. Стоит ли разговаривать с такими алкашками? Сев в машину, я включил «Наше радио». Мысли куда-то ушли, я просто слушал старую знакомую: «Аргентина–Ямайка, пять–ноль» Шифрина. Дверь в кафе распахнулась и оттуда выбежала алкашка, с которой разговаривал мой пассажир. Убежать она не успела. Рука Владимира схватила её за капюшон куртки и, развернув, что было силы, ударила лицом о дверь. Владимир что-то кричал. Ударив её голову ещё раз, он с кулака свалил её на землю. Открыв дверь машины, я вышел.
— Ты чего Вова? На хрена?
— Русик! Она, сука, мне рожу оцарапала, падла!
Размахнувшись, он ударил лежащую ногой в живот. Та закашляла, застонала.
— Угомонись! Угомониииись! Не бееей меня!
Володя закрыл дверь и вернулся в кафе. Я достал сигарету и прикурил. Не совсем было понятно, как быть дальше. Уехать? Но у меня в машине сумка клиента. Я направился к входу в рюмочную. Дверь открылась, и вышедшая женщина с фингалом под глазом, начала поднимать пострадавшую. Поравнявшись с ними, я остановился. Лежавшая была грязная, её подружка вполне справится, помогать не стал. Подождав пока они отойдут, я зашёл в кафе. Клиент стоял у стола с пластиковым стаканом пива в руке. За столом сидели маргиналы.
— Уезжай, Вова, сейчас менты приедут.
— Да хер с ними! Что они мне?
— Володя! Если не едешь, забери сумку, и я поехал.
— Руслан? Едем, едем. Меня жена дома ждёт. …Ты ментов что ль вызвала? — Володя повернулся к стоящей за стойкой пожилой полной женщине. Та спокойно кивнула головой. Дверь открылась, и вошли двое полицейских в бронежилетах, касках и с автоматами. Как же они оперативно, когда не нужно. Вот почему мне всегда не везёт? Ну, на кой хрен я пошёл в это кафе? Сидел бы в машине! Теперь точно заберут как свидетеля, и ночь проведу не на работе, а в участке.
***
— Так что тут случилось?
Один полицейский встал у входа, перегородив выход, другой вышел на середину помещения.
— Всё нормально, мужики! — Володя, достав какое-то удостоверение, протянул полицейскому. — Эта шмара тут сидела и оцарапала меня. Ну, я ей с руки и накатил, потом с ноги. Охренели совсем шаболды, совсем страх потеряли.
Полицейский, посмотрев ксиву, с уважением взглянув на Владимира, вернул ему «корочки».
— А где она?
— На улице нет?
— Нет.
Полицейский кивнул своему напарнику у дверей, тот вышел. Руслан, Володя и второй полицейский направились на улицу за ним.
— Нет?
— Нет.
— Тогда отменяем вызов.
Полицейский достал рацию и сообщил о ложном вызове.
— Мужики! Хрен ли вы тут по городу ездите? Давайте ко мне на Донбасс! Я вербую тут. Там и деньги реальные и работа не то, что сейчас у вас.
Володя улыбнулся, дружески похлопав одного из них по плечу, достал сигарету и закурил. Полицейские молчали. Но чувствовалось молчаливое уважение к этому крепкому мужчине, стоящему с пластиковым стаканом пива.
— Вы не ходите по таким заведеньям-то. Эту забегаловку давно снести уже пора.
Когда полицейские уехали, а Володя допил пиво, сели в машину.
— Сильно она меня поцарапала? Дай, посмотрю.
Откинув козырёк над лобовым стеклом, он смотрел на небольшую царапину на щеке.
— Вот ведь сука!
Молча завел двигатель. Тронулись.
— Я ведь, Руслан, такую судьбу прожил. Вот в свои пятьдесят лет отсидел уже девятнадцать с половиной.
— Многовато.
— Да. Я срочником был в Афгане. Потом поступил в рязанское училище. Я гэрэушник. По славянской группе нас учили. Так что в совершенстве хохляцкий, белорусский, молдавский, болгарский. Потом… Ну там было… Короче, подставили нас. Девять лет дали.
— На губу? Штрафбат?
— Какую губу? Ты о чем? Охренел, что ль! На общую зону. Я ж не мент. Там накатил охраннику узкоглазому на пятом году. Набавили ещё пять. В общем, по тюрьмам вот получилось почти двадцать лет.
— Да… Сочувствую.
— Да я б ещё сидел. Но нас, меня и остальных профи вытащил Путкин. Восстановил в звании, дал работу. Вот в Украине мы теперь. Людей вербуем. Командиры. Жизнь наладилась. Нормальная работа.
— А я слышал там и наши десантники официально были. А вы добровольцы.
— Это другое! Были, помогали. Но я тебе скажу: мы там не хуже профессионалы, чем кадровые военные. Я ребят вербую, тоже не простых. Все с хорошей подготовкой.
— Ну вот, приехали.
— А давай ещё за пивом смотаемся? Я ещё доплачу.
— Не могу, Вов. Заказ предварительный висит. Прости. Правда, рад был с тобой познакомиться. Ты настоящий мужик.
— Да и мне приятно, дружище! Заходи. Где живу, знаешь. Я ещё пару недель в городе буду.
5. Стройка
— Да! Только в нашей стране такое возможно! Вон у моей жены брат в Италии живёт. Говорит, если их полицейский, как наш, по-жлобски подойдёт, типа: «дай документы, ты кто?» — сразу с работы вылетит. Там, говорит, все культурно так. Да и просто так не подойдут документы проверять.
— Да у нас ни хрена ничего никогда не поменяется, да… Хотя это и к лучшему. Вон пендосы нас ссут, заразы… Не зря, кто там, Картер, что ли, говорил: «Если начнётся война, я не удивлюсь, если на следующий день увижу голубые береты русских десантников у Белого дома».
— Да! Нас все ссут. Потому, что не знают, чего от нас ожидать! Мы любую страну завалим. Им, сукам пендосам, чтоб воевать, комфорт нужен, чистое бельё, еда по расписанию и остальная хрень. А наш солдат в грязи будет жить, зубами землю жрать, ему комфорт не нужен, для него главное победа! Правда, Валерк? Что молчишь?
Я не стал ничего говорить. Сделал вид, что сплю. Не могу. Неужели с такими дураками придется и дальше работать? Неужели у них нет даже извилин спросить себя: «А зачем?». Зачем нам воевать с этими пендосами? На кой? К сожалению, видно придётся принять как данность, что большинство людей просто тупые. Не все. Есть те, кто просто не хочет ничего знать, да и не тратит на это время. Работа, дом, дети, вечером телевизор как фон. На этот фон всё записывается. Подсознательно запоминается мозгом. И пятничные встречи с друзьями в кафе или дома за пивом приводят к обсуждению того, о чем они, якобы, знают. Вот спроси их, что вы знаете об этих пендосах? Мало того, что вы никогда не были в Америке. Вы же понятия не имеете о том, что происходит в мире! Вся картина видится им через нарисованное, выдуманное телевизором. Их сознанием манипулируют, навязывая свою мораль. А там, где навязать сложно, попросту придумывают сказки об угрозах со всех сторон, о гомосеках, заполонивших все страны, кроме нашей, о ненависти соседей к нашему народу. Но ещё пару лет назад такого не было. Память у людей короткая, и они верят тому, что говорят им сейчас. Принимают на веру, не ища причинно-следственной связи, почему от нашей страны шарахаются, почему её считают опасностью для всего мира. Всё это уже было и в Германии, и у нас. Не так давно. Ещё живы люди, которые это помнят. И эти дураки кругом. Приходиться жить среди них и общаться!
— Не, ну херово, конечно, если теперь визы выездные будут. С Египтом и остальными! Но, сука, всё к лучшему. Мы сейчас так всё в Крыму отгрохаем, что к нам со всего мира будут ездить! Ты чего, Валерка, морщишься? Вижу же, не спишь.
— Да, голова болит. Где мы? Скоро уже?
— Подъезжаем.
Стройка. Я работаю на стройке. Кладу кирпичи. У меня высшее экономическое образование. Я работал руководителем филиала банка, пока Центробанк не отнял лицензию. Остался без работы. У меня теперь «чёрная метка» на три года, не позволяющая мне устроиться ни в один банк, даже если бы при существующей безработице это было возможным. И теперь я работаю на стройке. Кладу кирпичи.
Я считаю. Чтобы отвлечься, я про себя считаю каждый кирпич, который положил на раствор. Считаю, вспоминая старую песню ДДТ про дырки, просверленные за смену. Ветер обдувает холодным ветром. Ноябрь в этом году тёплый. Но при пяти градусах и ветре в лицо это не успокаивает. Хотя, зимой, скорее, будет ещё хуже.
Раньше, когда мы были студентами, так подрабатывали летом. Мы со Стасом нанимались в бригады, делали стяжку, клали кирпичи. Раньше это была шабашка. Теперь, получается, основная работа.
Стас… Нужно позвонить ребятам. Пойдут они к нему? Скоро семнадцатое. На пятом курсе Стас проработал всего неделю. Тогда я, спускаясь по лестнице с вёдрами вниз за раствором, увидел стоящего между этажами бледного Стаса. Рядом с ним стояли два полных ведра.
— Ты чего, Стас?
— Да, блин… Что-то астма моя…
— Ты весь синий!
Стас брызнул из баллончика в рот лекарство. Глубоко вздохнул и натянуто улыбнулся.
— Нужно тальк чинить, Валер, иначе сдохну я здесь.
— Астма… Ты же говорил, она у тебя кончилась! Тальк… Знаешь ведь, что движок никто не будет менять. У нас выхода нет. Или на руках, или увольняться. Других сразу найдут, они за эти деньги всё и без талька сделают, как мы сейчас, собственно, и делаем.
— Знаю. Придётся мне уходить, видно. Прошла… Я думал, что она прошла. Меня мать в детстве в Нахичевань возила, в соляные пещеры. Чтоб я там лежал, работала уборщицей, говно в туалетах чистила. Брала отпуск в институте и чистила говно, чтобы меня вылечить. Я вот вырос. Курю как паровоз. И, вроде, астмы, думал, уже нет.
— Ладно, Маркин, не торопись ты с увольнением. Нам тут дел на пару недель осталось. Пойдём, пожрём пока, отдохнём заодно.
— Пожрём? Давай. А знаешь, как нас в этом Нахичевани кормили? Макароны, не варя, кидали на сковородку и жарили. Пожарят минут пять, сахаром бузанут и «идите жрать, пожалуйста»! Давай эти ведра раскатаем и пойдём, пообедаем.
— Давай я помогу, отдохни.
— Не нужно, я сам.
На другой день Стас не вышел. Да и правильно. Его сменил наш общий знакомец. С Васькой Святым мы провозились ещё больше месяца, но нас кинули, заплатив лишь половину. Так что Маркину повезло даже тогда.
***
Холодно. Ветер холодный. Как они тут работают?
— Виталий Палыч! Ну что, вы во Францию-то теперь не едете?
— Да нет, Николай Васильевич! Какой сейчас Париж. Перенесли на пару недель, пока чрезвычайное положение там не закончиться. После этих терактов по правде и ехать-то уже не хочется.
— Да… Что в мире творится? Куда катимся? Будете дальше осматривать?
— Да нет! Чего осматривать. Я же не строитель. Когда отделка будет, тогда как-то визуально смогу понять, а сейчас… Кирпич кладут, ну и кладут.
— К весне и осмотрите.
— Хорошо бы. Больница когда в новом здании — уже другая больница. Пусть и сотрудники те же, но в чистых, новых стенах и работается по-другому.
Зачем меня вообще включили в эту комиссию? Я же просто хирург, а не строитель. Всем приходится заниматься, конечно, и как завхозу, и как хирургу, ещё и член этой комиссии. Заколебался, если честно. Я посмотрел на стоящего рядом рабочего. Он поднял голову и посмотрел мне в глаза.
— Виталий Павлович?
— Валерий Николаевич?
Охренеть можно. Такого не может быть! Председатель банка, один из спонсоров этого нового здания нашей больницы.
— Да, я.
— Не может быть!
— Почему не может, Виталий Павлович? У банка отняли лицензию. Я теперь не могу работать в банковской сфере. Заперт на три года. Вот, кирпичики кладу.
— Да, да. Я слышал, конечно. Так ведь тут одна треть этого здания благодаря вам. Да больше даже, почти половина!
— Ну, что ж теперь? А то, что я тут — это просто совпадение. Послали на этот объект просто.
— Да как же так, Валерий Николаевич!
Неудобно. Просто внутреннее неприятно. Я, конечно, знал о том, что произошло с банком, но «потерял из виду». Мы успели получить последний транш от них за месяц до того, как у них отобрали лицензию. Знать-то знал, но я просто не мог предположить, что дело обстоит ТАК. Как оказалось, у рабочих скоро обед, и я пригласил Валерия Николаевича к себе в строящийся дом, поблизости от нового здания больницы.
— Что ж я… У меня не чистая одежда. Постелите может чего? А то на бежевую кожу своими грязными штанами…
— Да бросьте! Кожа легко очищается. Садитесь. Тут близко, километра три всего.
Ехали мы молча. Я просто не знал, как начать разговор и о чём теперь с ним говорить. В последнюю нашу встречу мы с главным были у него в роли просителей, а теперь… Вот поди ж ты!
— А в Москве, слышали, городская Дума переезжает в здание бывшей больницы. Сокращают там всех врачей. У нас-то в городе как?
— А вы знаете, Валерий Николаевич, правильно.
— Что правильно? Что врачей сокращают?
— Да. Вот мы и приехали. Отделан только первый этаж. Мы с семьёй не живём здесь пока. Но я довольно часто приезжаю. Сейчас пообедаем с вами скромненько. Ничего особенного нет в холодильнике. О! Пельмени будете?.. Отлично! Сейчас камин разожгу… Выпьете чего? Виски, вино?
— Да нет. Хе-хе… Я же на работе. Мне же ещё до семи вечера кирпичи класть.
— Знаете, вот даже неудобно. Хотел бы предложить вам у меня тут поработать. Я бы платил гораздо больше, чем в больнице. Но у меня всё готово, отделка осталась. Второй этаж, четыре комнаты. Вы как по отделке? Кстати! Как же вы научились? Это же не просто ведь, наверное, кирпичи класть, строить?
— Да не так и сложно, Виталий Палыч. Со студенчества научился. По отделке кое-что могу, но вам, наверное, лучше профи нанять. Я так, по-кустарному больше.
— Да? Ну что ж… Жаль! Даже не знаю, как вам помочь.
— А почему говорите, что правильно сокращают?
— Ну как же… Полно врачей. Вот я видел сравнения. Во всех цивилизованных странах коек в больницах на семьдесят процентов меньше, чем у нас. Представляете?
— Я не медик, но, по-моему, у нас нет избытка врачей.
— Это только кажется! Да и кого сокращают, они же работать не хотят! У нас в России считают выше своего достоинства, если сократили идти таксистом там или еще куда. Хотят быть врачами и получать хорошие зарплаты. А в поликлиники участковыми не идут! Нет там ни терапевтов, ни других специалистов. И очереди поэтому несусветные. И в платных! В платных очереди! Это же нонсенс, чтобы в платной были очереди! Кошмар! Вот и пельмени готовы. Сейчас. Вам с маслом или сметаной?
— С маслом, если можно. Ну так что ж хорошего, что людей сокращают? Кризис вон начинается, а их сокращают.
— Вот перчик. Хотите — берите. Кризис? Да скоро наладится всё, Валерий Николаевич. Нефть в норму придёт. Уже вроде инфляция остановилась. Санкции снимут. Заживём ещё лучше, чем жили. Не нужно пессимизма.
— Он ещё не начался! Поверьте мне как экономисту. Это не пессимизм, а здравая оценка ситуации.
— А в чём он, кризис-то? Продукты подорожают? Так на продукты и так 5-10 процентов средней зарплаты уходит. Ну, будет больше. Как он особо повлияет? И не такое переживали.
— И в продуктах дело. Да всё. Недвижимость вот, хоромы ваши будут обесцениваться. Но и расти кое-что будет. Безработица расти. Преступность, соответственно, тоже расти. Планка негатива будет повышаться, а позитива — падать. Затронет все сферы. Всё зависит от экономики: и образование, и медицина, и социалка, и бизнес. Всё.
— Не знаю. Я верю в наше государство. В президента. Да, я полностью поддерживаю его. Чего вы так смотрите? Вот. Давайте есть пельмени.
— Спасибо! А вы женаты, Виталий Павлович?
— Да, конечно. Жена с дочерью и сыном пока на городской квартире живут. Да и я там пока.
— А жена бизнесом каким-то занята?
— Да нет, что вы! Домохозяйка она. Так как мне помочь-то вам? Сколько платят-то хоть?
— Если в долларах считать, то теперь уже около семисот в месяц.
— Зачем же в долларах? Не в Америке живём! Если в долларах, так и я не многим больше получаю зарплату. Так чем помочь?
Он смотрел на меня. Удивление застыло в глазах. Зачем я вообще притащил его сюда? Первая мысль, когда его узнал, была сделать вид, что не услышал и пройти мимо. Всегда первая мысль — правильная мысль. Мы разные теперь. Ну не нужно мне этого делать было. Не нужно.
— Скажите, Виталий Палыч, а как вам удаётся десять процентов зарплаты на еду тратить, а на остальное машины люксовые покупать и дома себе строить?
Почему-то очень хочется встать и дать ему в лоб. Вот какое твоё собачье дело? Что же ты за мразь такая? Я тебе помочь хочу, а ты срёшь в колодец, из которого можно напиться? Благородство проявил. Рабочего привёз к себе в дом. Обедать с ним на равных. Вот какой же я дурак!
— Молчите? А вот помогли бы мне очень советом. Потому как, оказывается, зарплаты у нас почти одинаковые, но у меня больше половины только на еду уходит. Остальное на обслуживание дома, оставшегося с прежних времён. А дом у меня поскромнее вашего будет. И вот на что-либо другое не хватает уже. Так может, поможете, подскажете, как мне на еду-то поменьше тратить?
— Ты, Валерий, меру знай. Хамить вот только не нужно, ладно?
— Пойду я, Виталий Павлович. Обед у меня заканчивается уже. Дорогу я помню. И знаете… По сокращению за себя-то не опасаетесь?
— Нет. Не такой лох как ты, чтоб меня уволили, понял?
— Понял. Всего доброго. Успехов. Не хворайте!
6. Постарел
— Юрий Сергеевич, к вам Бродский Василий.
— Кто?
— Бродский Василий.
— А кто это?
— Не знаю. Я думала, вы знаете. Он говорит, что друг детства.
— Святой!
— Простите?
— Он — Васька Святой.
— Не уверена.
— Ха! Да это кличка его! Зови его сюда и сделай кофе там или чаю, чего он там захочет.
Юрий Сергеевич положил внутренний телефон и широко улыбнулся. Встав из-за стола, подошел к выходу из кабинета, распахнул дверь.
— Тыщу лет, Святой! А ты постарел.
— Ну, спасибо! Встретил, называется.
— Ну, прости, прости. Садись. Какими судьбами?
Они сидели друг напротив друга. Юрий Сергеевич, слегка полный, симпатичный, улыбчивый. Святой — худощавый, низкорослый. Было видно, что улыбка Святому не свойственна, и поэтому она была как бы через силу.
— Сотрудничать с вами хочу.
— ?!
— А ты помнишь про семнадцатое?
— А что семнадцатое?
— Так Стас же.
— А! Точно. Забыл.
Мужчины замолчали. Каждый был в прошлом. В том времени, когда все были беззаботны, а жизнь, казалось, только начинается.
— Помнишь, как мы у него дома познакомились?
— Угу. Уж лет двадцать пять как.
— Ну да! Да нет, больше. Это в восемьдесят седьмом где-то было.
***
— Юрас! Сейчас случайно познакомился с одним кексом, у него есть возможность пласты фирмовые доставать. Через полчаса придёт, принесёт «Rainbow».
— Фирмовый, хлорвинил?! Круто! Ричи крут! Везёт!
— Приходи с аппаратом.
— А что, записать можно?
— Ну а зачем он приносит, по-твоему? У него у самого маг хреноватый, чтоб на него писать. Он и приносит потому, что у меня вертушка классная. Хотел на мой, но на твой «Sharp» лучше писать, ясен пень!
— Всё, лечу. Блин! Стас!
— Чего?
— У меня кассет нет чистых. Даже не знаю, что стереть. Мне нужно будет в военторг за «Agfa» тогда забежать, а там обед сейчас. Через час — не раньше — попаду к тебе.
— Ну что ж! Подождём тебя со Святым.
— С кем?
— Погоняло у него такое. Святой.
— А-а! Прикольно. Все, пока! Я погнал.
***
— Я тогда пласты принёс. А ты мне, Юр, как-то тогда не понравился. Закинутый ты был. Потом вроде как узнал тебя, скорефанились. А сначала не понравился. Да и мелюзга вы для меня тогда были. Два года разницы — это до фига в то время.
— Так и ты мне. Ты тогда был слишком «другим». Американские джинсы, майка. Я как кроссовки твои в коридоре увидел, уже заранее тебя невзлюбил.
— Ну да. Ты тогда пай мальчик был. Это потом всех по раздолбайству переплюнул. Золотое время было!
— Да чего золотого? Просто молодые были. А так… Ни в магазинах ни хрена. Все в одной серо-чёрной одежде. Все строем. Комсомол, пионерия… Тьфу! А работать с нами не нужно. Разорим. Сейчас кризис начинается. Мы таких, как ты поставщиков, кидаем. Деньги отдаём только когда уже всё. Когда уже поставок делать не можете, и все соки из вас выжаты.
— Так вам же не выгодно тоже!
— А это ты попробуй, объясни! Политика сети такая по всей стране.
— Спасибо за правду.
— Ну а как иначе-то? Только я тебе этого не говорил, Вась, понял?
— Яснее некуда.
— Ты прости. Я занят очень. Давай, семнадцатого приходи. Говорят, часов в двенадцать все собираются. Я потом тебе все и расскажу.
7.Полет нормальный
Не люблю летать. Не то, чтобы боюсь. Не люблю. Хотя нет, немного мондраж есть. Самолёт пусть и Alitalia, но летит-то в Россию. После сбитого боинга, после теракта в Египте всё же немного нервничаешь. Мы летели уже над Россией, оставалось от силы полчаса.
Лена волновалась. Она не хотела отпускать меня одного. Но тогда нужно было бы лететь всем троим. На три-четыре дня. А у нас банально проблемы с деньгами. Нам это сейчас дорого. Прилетим все вместе летом на пару месяцев. А сейчас у меня получается повидать родителей, ну к Стасу конечно, да и с ребятами нужно встретиться. Но основное — это материалы Короткого.
Папку мне должна передать его мать. Нет файлов, нет в электронном виде, есть какие-то распечатанные материалы. Отсылать их по почте она отказалась, потому как боится, что они пропадут. Копии сама сделать не может, потому как далеко и папка тяжёлая, а доверить кому-то отнести и скопировать — тоже. Замкнутый круг, из-за которого мне пришлось лететь. В папке черновики повести Короткого, которые мне нужно привести в божеский вид и систематизировать. Это его мать может доверить только мне. А его последняя повесть должна быть издана. Обязательно!
Димка! Димка Коротков. Мы познакомились с ним не так давно, лет пять назад. Он был талантлив. Он был прост и понятен. Его язык был без выпендрёжа, без претензий. Этим он и брал.
Сюжеты. Откуда он брал сюжеты? Димка почти ни с кем не общался в последнее время. Жил отшельником. Но истории были такие жизненные, живые, яркие, что незнающий человек был полностью уверен, что все взято из жизни писателя. Нет, даже не писателя. Каждый читатель был уверен, что сюжеты, характеры, персонажи взяты из его, читателя, жизни. Слишком всё было близко, узнаваемо и знакомо. Но порой повествование было острое. Иногда слишком. До опасного. Часто он касался тем, которые в наше время лучше не трогать. Политики, например. Я тоже их касаюсь. В наше время, если пишешь о современной жизни, этого избежать сложно. Сейчас стало модным говорить о политике, и такие «кухонные» разговоры стали частью современной жизни. Так что об этом пишу и я. Но так остро как он просто боюсь. Боюсь до сих пор, даже живя за границей. Коротков был очень смел, даже отважен в своих сюжетах, за это и поплатился.
И вот его нет. Почти уже год прошел. В последней его вышедшей книге был рассказ, видно написанный в посетившую его депрессию. Главный герой этой истории приезжает на дачу, сжигает свои книги в мангале, а затем вешается в садовой беседке. Рассказ мрачный, но неплохой. Да он, по сути, и не об этом, а об окружающих его людях. И даже не о них. Рассказ об одиночестве. Димка был на самом деле очень одинок. В свое время его бросила жена, предал друг. Любимая им женщина была замужем. Неудивительно, что его творческая натура рисовала такие сценарии своего жизненного конца. Я и сам иногда проигрываю в голове свою смерть и проецирую, как это будет для окружающих. Но я счастлив. У меня крепкая семья. У меня любимая и любящая жена. У меня любимый сын. А Димке было сложно. Человек, особенно талантливый, не должен быть один. За пару недель до его гибели он вдруг сказал мне: «Тиха, тут такое дело… В общем, если вдруг что со мной случится — не верь! Это не я. Если вдруг… Значит мне помогли. Как бы ни было правдоподобно, что это я — не верь». Больше из него я не смог вытянуть ни слова. Видно ему кто-то угрожал, но теперь этого не узнаешь никогда. Остаются лишь одни предположения, кто.
Две недели спустя он повесился. Поменял в шиномонтаже зимние колёса на летние. Отвез зимние на дачу. Сложил в чулане. Вскипятил себе воды, выпил чаю. Завёл машину. И повесился. Его так и нашли охранники. Обходя ночью территорию, были удивлены работающей машине и незакрытой калитке.
Я обязательно должен сделать его повесть. Черновики — это и есть готовый материал. Зная его стиль, будет, надеюсь, не сложно собрать всё воедино. За этими моими мыслями самолёт и приземлился.
— Взяв телефон, я написал в «viber»: «Леночка, всё нормально я сел, я в Шарике. Такси возьму, к утру буду в городе. Спите. Поцелуй за меня моего сыночка». Увидев, что сообщение прочитано, достал свою российскую симку, чтобы сменить итальянскую в телефоне.
Когда я прошёл паспортный контроль, ко мне подошли молодой улыбчивый парень и девушка. Одеты они были в штатские строгие чёрные костюмы.
— Тихон Сергеевич, пройдёмте, пожалуйста, с нами, у нас есть к вам пара вопросов.
— А что случилось?
— Совершенно ничего. Формальность.
— Вы знаете, я очень спешу. Мне ещё до своего города двести километров на такси ехать. Меня друзья ждут и родители.
— Не беспокойтесь, это займёт буквально пару минут, пройдёмте.
8. Больница
Зачем я так напился? Три дня подряд бухать в моём возрасте — это перебор. Не молодой уже. В коридоре зазвонил телефон. Звонила мама. Сразу поняла, что я опять поддатый. Неудобно перед ней. Стыдно как-то. Уже давно не пацан, с восемнадцати лет один живу, а всё неудобно перед ней. Но это стечение обстоятельств. Друзья. Каждый приходит со своей проблемой, каждый считает долгом со мной выпить. Но они пьют и уходят, а я остаюсь, и ко мне приходит следующий. Они меняются, я остаюсь. Их много, я один. Мать сказала, что скоро придёт. Нужно убраться. Чёрт, что ж за грязь я тут развёл! На фига я опять так нажрался? Нужно сменить музыку, а то Кобейн в таком состоянии вводит в депрессию.
Подойдя к компьютеру я начал искать папку с музыкой повеселее. Перед глазами всё плыло, сфокусировать взгляд очень сложно. Вот! Есть «Manic street preachers», не фонтан, ну и так пойдёт, возиться и искать что-то другое просто нет сил. Нужно убраться хоть как-то перед приходом матери. Взяв сигарету, я закурил, смотря на работающий без звука телевизор. Чувствовалось, что меня слегка пошатывает. Взяв с журнального столика початую бутылку виски, я подумал, не выпить ли мне сейчас пару глотков. Не стал. Придёт мать. Неудобно. Лучше спрячу, чтобы не стояла на виду. Куда? Поставлю за кресло у окна.
Что там лежало на полу? Обо что я споткнулся? Это всё из-за виски, из-за алкоголя. Вот сейчас, когда буду падать, главное не упасть на бутылку. Вдруг она разобьётся, и я упаду на битое стекло. Нужно откинуть бутылку. Откинуть подальше. Чёрт! Я же сейчас упаду лбом прям в эту чугунную батарею! Черт! Тихо. Тишина. Звон. Голова. Как же она болит. Что это? Плач. Так плачет мама. Она, видно, пришла. Улыбнуться не получается. Всё липкое. Я весь в крови. Голова. Я разбил голову?
— Стас! Ты весь в крови, Стас! Ты опять напился, сынок! Тебе больно?
Мама. Я же хотел просто уборку сделать. Надо же, так опозориться перед матерью! Говорить не могу. Глаза открывать трудно. Голова болит.
— Ма!..
— Молчи, молчи, сынок! Скорая скоро будет.
***
Как же холодно! Дикий холод. Форточка. Прямо надо мной, и она открыта. Одеяло упало, и я лежу. Лежу голый. Даже без трусов. Зачем они сняли с меня трусы? Сволочи. Что со мной? Я даже не могу взять лежащее на полу одеяло. Я лежу в коридоре больницы. Голый в коридоре! Почему я в коридоре, а не в палате? Кто-то идёт. Похоже, женщина. В белом. Врач? Сестра? Как же стыдно! Я голый, без одеяла раскорячился на кровати.
— Се…сестра — Пытаюсь ее позвать. Да что же такое! — Сестра… Одеяло… Накрой…
Она должна была слышать. Она была рядом! Она наверняка слышала! Почему она не накрыла меня? Как же мне холодно. Ветер прямо на меня.
Похоже, меня вырубало. Уже рассвело. Мама. Рядом мама. Я накрыт. Как же мне хреново! Как болит голова! Тяжело дышать. Воздуха мало. Не хватает дыхания.
— Стас! Стасик! Что у тебя болит, скажи Стасик!
Мама, я не могу сказать. Мама, мне просто очень плохо. Мама! Тишка! Как тут вдруг Тишка?
— Ты меня узнаёшь, Стас? Узнаёшь?
— Тихон!
Ну чего стоите-то? Я же заплатил! Что вы стоите?! Делайте же что-нибудь!!! Спасайте его!!!
Женщина. Женщина в белом помогает Тишке переложить меня на каталку. Эта женщина шла мимо ночью. Почему она не дала тогда мне одеяла? Тишка заплатил? Заплатил сейчас, а без денег она не стала давать мне одеяло. Их тут сразу стало много. И женщины, и мужчина. Все сразу такие заботливые.
— Все будет хорошо. Переводим его в реанимацию. Проколем, сделаем блокаду. Не переживайте!
Тишка! Тишка! Мама! Мамочка! Куда они меня везут?! Какая, на хрен, блокада? Почему реанимация? Чем проколем? Почему я не могу крикнуть? Мне не хватает воздуха, я не могу сказать. Я не могу спросить.
9. Если бы да кабы
— Валер, подай стакан-то.
— На, Руслан.
— Святой, дай зажигалку.
— Поставьте ему. Стасу-то налили?
— Андрюха, а Юрка что сказал? Когда подъедет?
— Да сейчас должен.
— Ну, чего ждём тогда? Соберутся все — тогда…
— Стасу-то положи сигарету.
— У меня в машине ещё водка есть. Принести?
— Тиха-то когда придёт? Говорили, прилетает же.
— Ты когда говорил с ним?
— Ну, месяц почти назад.
— Вот! Мне звонят с итальянского номера Ленка, наверное. Сейчас. А! Привет, Лен! Да нет. Я смотрел. Нет его в «viber». Да брось ты! Не переживай! Раз самолёт сел, значит всё нормально. Ты же говорила с ним. Не денется никуда Тиха. Лен, давай, мы поищем тут, и я тебе перезвоню, хорошо? Ну, не перезвоню через полчаса, сама звони. Да Лен, успокойся! Какой ещё Коротков? А телефон его матери знаешь? Не гони волну! Ленка! Ё! Ты ему на итальянский звонишь-то? Ну! Ну так! Конечно! Наверно, сменил уже на нашу симку-то! Скорее он сам сюда сейчас приедет. Давай! Созвонимся!
— Ленка звонила?
— Что за Ленка, Дрюнь? Жена Тихона?
— Вон Юрик приехал, похоже. Его мерс? По-моему, его.
— Ревёт что-то Ленка-то. Рассказала про какого-то друга Тихи. Какой-то тоже писатель. Коротков что ль. Как она назвала?
— Да неважно! Какая разница!
— Ну да! Она переживает. За Тиху. Этот его друг критикан-антисоветчик был, видно, покруче Тихи! Говорят, не повесился, а контора замочила. Мне Тиха ещё летом до отъезда рассказывал.
— Галь, а ты Ленку знаешь?
— Здарова, Юр!
— Всем привет!
— Ну…
— Что «ну»? Помянем?
Все замолчали, глядя на памятник с фотографией Стаса и его матери.
— А Витальевна-то Стаса на месяц всего и пережила.
— Да… В больницу лучше не попадать.
— Да я тут на днях встретил тоже одного.
— Ты о чём Валер?
— Да врача такого же… Как Тиха рассказывал. Стас под открытым окном со своей астмой без одеяла всю ночь пролежал. И этот, типа, врач, такой же. Без бабла пальцем не пошевелит, дохнуть все будут, а для него главное — деньги. А врачей нормальных сокращает, козёл.
— А как было-то? Я до сих пор не знаю, Валер.
— Да чего там знать! Положили под окно открытое. Он без сознания с сотрясением лежал. Тиха только под утро тогда появился. Денег дал. Засуетились все, в реанимацию перевезли. Да поздно. Астма его… Видно, пневмония острая. Подключили к аппарату искусственного дыхания и через пару часов умер.
— Да-а-а… А не попал бы в больницу, с нами бы сейчас был. А так круглая дата выходит, десять лет как его нет уже.
— Если бы да кабы! А где Тиха-то? Ребята, правда, где он? Уже утром должен был быть. И телефон отключен. Нужно Тиху искать. Вдруг с такси что, пока ехал. Гололёд, ведь.