Иммигрант из Украины — Герой Америки
Жить и сгорать у всех в обычае,
Но жизнь тогда лишь обессмертишь,
Когда ей к свету и величию
Своею жертвой путь прочертишь.
Борис Пастернак
Глава 1. «ПАДАЕТ ДАВЛЕНИЕ МАСЛА…»
В мглистую погоду море с высоты кажется серой свинцовой недвижимой массой, огромное, безбрежное пространство словно залито шероховатым бетоном. Северная часть Аравийского моря — не исключение, начинает играть всеми красками только при появлении огненного диска. Ветер, создавая рябь на воде, образует множество зеркал, пускающих веселые солнечные зайчики; тогда цвет улыбающегося моря разобрать трудно. В яркий летний полдень часть водной глади превращается в одно ослепляющее зеркало. Если же ветер поднимает рябь на поверхности моря в сумрачный день, то перед глазами расстилается серо-стальной простор, это уже скорее отсутствие цвета, чем цвет.
Такую картину можно наблюдать на морских просторах очень часто, особенно когда разыгрывается шторм и ураганный ветер разрывает и смешивает вершины волн с воздухом, взбивает их в серо-белую пену… Но тропические штормы и высокие волны в Аравийском море редки… Стив, во всяком случае, видел всего один… Другое дело — зимние муссоны с дождями, длящиеся с января по март.
Метаморфозы цвета особенно заметны из кабины самолета, снижающегося для посадки на палубу авианосца. Стив всякий раз фиксировал это глазами не стороннего наблюдателя — море для него, командира экипажа летающего радара E2 °C Hawkeye («Хокай»), почти за четыре года полетов стало постоянным, привычным атрибутом. И блики солнца на поверхности, и пена волн видны постоянно — и, на самом деле, бело-серый тусклый блеск — самый обычный вид моря. Именно поэтому серой краской красят военные корабли — стараются сделать их незаметней «на седой равнине моря».
Авианосец «Дуайт Эйзенхауэр» или «Могучий Айк», или просто «Айк», как его называют в просторечии в Америке, прибыл в Оманский залив 25 января 2010 года, сменив своего собрата «Нимиц». Оманский залив соединяет Аравийское море через Ормузский пролив с Персидским заливом. Очень удобный район дислокации авианосца, учитывая войну с талибами.
«Айк» — гигантская, закованная в броню махина без единого иллюминатора, где на палубной площади в три футбольных поля свили гнездо 20 истребителей F-14A, 36 истребителей-штурмовиков F/A-18, 4 самолета радиоэлектронной борьбы ЕА-6В, 4 самолета дальнего радиолокационного обнаружения Е-2С «Hawkeye», 4 самолета противолодочной обороны S-3A и 4 вертолета SH-60, с экипажем около 6000 человек (включая авиаперсонал). Девиз корабля: «Мне нравится Айк». Лейтенанту Стиву Зильберману он тоже нравится.
Первые боевые вылеты с «Айка» в рамках операции «Enduring Freedom» — «Несокрушимая свобода» были выполнены 28 января, через три дня после прихода в означенный район. 61 самолет 7-го палубного авиакрыла поддерживал с воздуха сухопутные войска коалиции союзников в Афганистане.
Все происходило, как прежде, начиная с 2001 года, только интенсивность ударов с воздуха снизилась — талибы научились прятаться в горах, применяли тактику партизанской войны, мелких стычек. 12 февраля в провинции Гильменд началась военная операция, в которой основное участие принимали американские, британские и афганские военные. В результате операции талибы были выбиты из главного города боевиков — города Марджа. В марте началась новая операция в окрестностях Кандагара.
На позиции талибов обрушивались крылатые ракеты, 500-фунтовые бомбы с лазерным наведением на цель и такие же бомбы с коррекцией по спутниковой навигационной системе, не говоря о ракетных ударах истебителей-штурмовиков.
Боевые вылеты истребителей и штурмовиков занимали 6-7 часов. Маршруты проходили через воздушное пространство Пакистана. Над территорией Афганистана самолеты выходили в район ожидания — удары наносились «по вызову». В каждом полете выполнялось по несколько дозаправок от французских и британских самолетов-заправщиков.
Наводили истребители и штурмовики на цели операторы летающего радара «Hawkeye» («Хокай») — «Ястребиного Глаза», как его часто именовали. «Наши парни вроде регулировщиков на воздушной улице — все видят, за всем следят, командуют, кому заходить на цель, а кому подождать», — сравнение это, простое до очевидности, иногда приходило в голову Стива.
…Полетное задание «Хокая» в последний мартовский день ничем особенным не отличалось. За завтраком экипаж обсудил поставленную задачу. Все как всегда, рутина. Обычно в полет уходят три оператора-офицера, но сегодня достаточно присутствия двух в центральной части самолета, где находится электронное оборудование и их рабочие места. Чего там только нет! Навигационная система, доплеровская радиолокационная станция, вычислитель аэродинамических данных, центральная гировертикаль, система воздушных сигналов, навигационный вычислитель, радионавигационная система «Такан», радиовысотомер, радиокомпасы дециметрового и коротковолнового диапазонов… Хозяйством этим ведает лейтенант Эд Пойнтон, замечательный парень, с которым Стив служит с 2007-го. В паре с Эдом сегодня офицер Рич.
От кабины летчиков к операторам ведет узкий проход. Дверь кабины всегда закрыта. Командир не вмешивается в их работу, у каждого она своя. Переговоры — по внутренней связи.
С Эдом Стив недавно провел неделю в командировке. Помогали коллегам на базе в Бахрейне. Жили в прекрасном отеле в Дубае. В свободные минуты делились планами на ближайшее будущее. Служба их в летном подразделении заканчивалась, оба в начале апреля возвращались к семьям в Норфолк. Стив собирался переехать во Флориду, в Пенсаколу — на авиабазу, где семь лет назад учился летать, и оставаясь на флоте, готовиться к поступлению в медицинскую школу. «Мечтаю стать врачом военно-морской «Скорой помощи»… «Командир и друг остается самим собой, у него в крови — помогать людям», — подумал Эд.
Он вернулся на корабль 30 марта и должен был лететь с Зильберманом на следующий день. Стив зашел в его каюту, поразвлекался видеоиграми и опять заговорил о скором расставании с кораблем и товарищами по эскадрилье. К радости встречи с женой и детьми примешивались, как заметил Эд, нотки грусти…
Второй пилот Джереми Арнотт посетовал на неважную погоду.
— Зато летим утром. Останется время для отдыха и занятий, — сказал командир.
Стив любил утренние полеты.
Джереми учился с ним в Политехническом институте в Трое, что под Нью-Йорком. Был на два курса младше. Обрадовался,
увидев Стива в составе эскадрильи «Хокай». А Стив — тем более, все-таки один институт заканчивали. Студенческое братство, весьма развитое в Америке. И, верный себе, взялся помогать, делился всем, что знал сам, передавал опыт. А Джереми, будучи в курсе планов командира по части медицины, в свою очередь, выступал в роли консультанта по органической химии, физике — Стиву предстояло сдавать серьезный экзамен.
Они жили на корабле в одной каюте. Как-то само собой второй пилот вспомнил за завтраком фразу Стива, брошенную на днях как бы мимоходом: «Скоро заканчивается мой контракт, а я так ничего важного для авиации и не сделал…»
— «Абрек», тебе не за что себя корить. Ты — классный летчик, стал еще и сигнальным офицером — paddlle, обучил этому других. Дай бог каждому сделать столько…
Стив еле заметно улыбнулся, как человек, не вполне согласный с произнесенным, но не испытывающий необходимости оспаривать услышанное.
«Абрек» был его летный позывной. Почему его так называли, не все знали. Джереми — знал, опять же со слов командира. Знал и Эд — при нем происходило придумывание позывного. О новых парнях, вливающихся в их подразделение, бывалые авиаторы ничего еще не знают, поэтому начальные позывные — просто вариации имени человека или его внешних данных. Например, высокорослого называют «креветка», кого-то со звучной, «командирской» фамилией — Смитом (в Америке она самая распространенная, обыкновенная, ничем не примечательная). А как прозвать Зильбермана, родившегося в Советском Союзе (тогда он носил имя Мирослав) и с родителями эмигрировавшего в США?
В тренировочной эскадрилье его называли «космический кадет». Решили соединить космос и Россию. И тут кто-то обнаружил в Интернете ироничное и даже смешное: одну из двух обезъян, первыми полетевших в космос на советском спутнике и пробывших в невесомости с 14 по 20 декабря 1983 года, звали «Абрек»… Так возникло длинное, неудобоваримое сочетание: «Абрек — российская космическая обезъяна».
В России «абреками» называли воинственных кавказских горцев, принимавших на себя обет избегать всяких жизненных удовольствий и быть неустрашимыми в боях и столкновениях с врагами; a на иврите абрек — очень умный; в Книге Бытия Ветхого завета слово это означает «преклонивший колени», «простертый перед Богом».
Длинное сочетание потом укоротили, и стал Зильберман просто «Абрек». Произносилось «Эйбрек», с ударением на первый слог.
…Полет продолжается уже четыре часа. Все идет по плану, без каких-либо отклонений. Все тот же привычный ровный плотный шум двух двигателей с восемью саблевидными лопастями винтов. «Хокай» идет на высоте 28 тысяч футов (8 тысяч метров) и готовится к возвращению на авианосец, находившийся в 90 милях от Пакистана. Скоро лейтенант Зильберман увидит вспененную сильным ветром свинцового отлива воду в бурунчиках и корабль, издали кажущийся таким маленьким. Каждый раз при подлете Стив представляет замершие на палубе истребители атрибутами детской игры «в самолетики» — такими миниатюрными они кажутся с высоты.
Он вспомнил электронное письмо, направленное родителям из Дубая 14 марта. Жена Катрина привезла дочку Сару погостить у бабушки с дедушкой. «Я надеюсь, вы с удовольствием провели время с внучкой… Не могу дождаться, когда увижу ее… Планирую приехать домой в конце апреля. Мы с женой хотим продать дом в Колумбусе и переехать в Пенсаколу в мае. Я вскоре пошлю вам по e-mail несколько фото. С любовью…»
16 марта он разговаривал с родителями по Skype. После разговора вдруг подумал: «Я взрослый человек, отец семейства, у меня любимая жена и двое чудесных деток, но когда думаю о маме и отце, вижу их лица, слышу их голоса, охватывает непередаваемое чувство, приливает неизбывное тепло, огромная нежность. Понимаю, как они переживают за меня, своего единственного сына. Только став отцом, я понял, что это такое…»
Позавчера, в понедельник утром, он вновь направил им электронное послание.
«Привет, мои дорогие родители. Я не имею от вас вестей. Как дела дома? Надеюсь, все хорошо. Катрина сказала, что Сара уже вернулась. Надеюсь, вы чудесно провели время в Колумбусе… У меня все великолепно. С любовью…»
…Командир сообщил по интеркому: следующий E2 °C взлетел с палубы авианосца и взял курс на Афганистан. «Вторая смена», подумал Пойнтон, наша работа сделана, теперь другой «Хокай» станет выполнять наши обязанности.
В течение полета командир не обременял Эда вопросами, ничем не отвлекал, давал возможность сосредоточиться над решением оперативных задач. Теперь же по внутренней системе связи они обсуждали, сколько топлива осталось. Протяженность маршрута такова, что «Хокай» обычно подлетает к кораблю с небольшим количеством топлива. Это означает: экипаж имеет ограниченные возможности на исходе топлива. В случае какого-либо ЧП для принятия экстренных решений времени остается в обрез — нельзя далеко улетать от палубы авианосца.
…Начинается снижение. «Хокай» лейтенанта Зильбермана держит курс в зону ожидания. Все будет строго по инструкции. Он сделает один или два круга на расстоянии примерно 30 миль от авианосца, поддерживая связь с ЦУВД. Получив разрешение на выход из зоны ожидания, «Соколиный Глаз» с помощью ответчика навигационной системы «Такан» выйдет в район нахождения авианосца. На это отводится не более 6 мин. Самолет снизится до 200 футов и одновременно погасит скорость до 220-230 миль в час с тем, чтобы на расстоянии 10 миль от авианосца находиться в горизонтальном полете. Этот рубеж называется «десятимильными воротами». При подходе к нему командир по радиотелефону сообщит позывные эскадрильи и бортовой номер самолета.
Заход на посадку заканчивается на расстоянии 5 миль от авианосца. К этому времени самолет снижается до 120 футов. После доклада летчика о том, что он видит средства обеспечения посадки, оператор передает эстафету офицеру управления посадкой.
А дальше — торможение самолета при посадке с помощью тросов аэрофинишера. Тросы натянуты поперек посадочного участка чуть выше палубы с определенными интервалами и соединены с гидравлическими приводами, обеспечивающими натяжение тросов, необходимое для торможения самолета. «Хокай» выпустит хвостовой крюк (гак), зацепится им за один из тросов аэрофинишера и остановится примерно через сто метров после касания палубы. Полет окончен.
Так должно быть и в этот раз. Рутинная работа…
И вдруг в наушниках командира раздался голос второго пилота:
— «Абрек», в правом двигателе падает давление масла!
Глава 2. СУДЕБ СКРЕЩЕНЬЕ
Две ветви этого семейного древа, казалось, никак не могли пересечься и дать зеленые побеги. В самом деле, что общего между выходцем из беднейшей многодетной семьи из-под Днепропетровска Григорием Соколовым, самым младшим, 13-м ребенком, и Ольгой (Лёлей) Эльмус, еврейской дочерью состоятельного владельца аптек в Кировограде? Революция смешала все прежние понятия, переворошила традиции и взгляды на брак.
Нищета в семье Соколовых была ужасная. Грише не в чем было ходить в школу. Ждал, когда придут старшие братья, надевал их ботинки и шел на занятия.
Лихолетье не обошло стороной Соколовых. В Гражданскую был убит брат Григория, воевавший на стороне «красных», как и положено бедняку. Его повесили на сельской площади.
Григорий стал боевым летчиком. Девушки в ту пору довольно часто выходили замуж за военных, тем более за летчиков, овеянных романтикой подвига при спасении челюскинцев, знаменитых сверхдальних перелетов сталинских асов, воспеваемых газетами и радио. Летчик — была особая профессия, синоним мужества и отваги, и Григорий Соколов олицетворял ее одним своим внешним видом. Хотя, по мнению знавших его, он не отличался особой красотой — в отличие от молодой жены. Лёля Эльмус и впрямь чудо — большие черные глаза, гладкие черные волосы, чуть полноватая, но статная.
Родители ее считались богатыми: ну как же — владельцы аптек. Большевики быстренько все забрали, экспроприировали, как тогда говорили. И переехали Эльмусы из Кировограда в Киев, забыв о былом богатстве.
Отец Лёли Соломон Маркович был красавец (дочь пошла в него). Он обладал сочным басом-баритоном, учился в Будапеште вокальному искусству. Впоследствии был солистом в Киевской опере, а затем пел в хоре. Как вспоминает мать Мирослава — Анна, «я выросла в оперном театре, получала контрамарки».
Что касается Лёлиной мамы Хини Марковны, то она работала в регистратуре поликлиники.
Лёля закончила школу и устроилась машинисткой …«в органы». Да, представьте себе. Пути господни неисповедимы… Должность никакая, к практическим делам «заплечных дел мастеров» Лёля никакого отношения не имела, но чего ей стоило перепечатывать протоколы допросов! Волосы дыбом вставали… А ведь шел только 1933-й. До Большого террора оставалось четыре года…
Меж тем на Украине тысячи людей косил Голодомор, устроенный сталинским режимом. Как следует из рассекреченных архивов, сообщения о первых массовых случаях смертей от голода относятся к началу января 1933 года. Пик голода приходится на вторую половину марта — май. Киев и одноименная область оказались в числе наиболее страдающих от голода. «В органах» сотрудникам давали пайки, очевидно, что-то перепадало и Лёле. Так, может быть, этим обстоятельством и объясняется устройство ее туда на работу? Тем не менее, как вспоминает ее дочь Анна, мама мучилась воспоминаниями о том периоде, особенно о 1937-38 годах, не раз повторяла — та работа сломала в ней многое. И уйти было страшно — она же носила в себе определенные секреты…
Григорий познакомился с Лёлей на танцах и влюбился с первого взгляда. Она ответила взаимностью. Любовь никто не отменял, она существовала при всех режимах, при любой власти, даже такой как советская.
Поженились они в 1935-м. Ему было 25, Лёле — 19. Сестры Григория относились к его избраннице скорее отрицательно, что нетрудно понять. Однажды к брату в гости приехала одна из сестер — Феня. Пожила немного и мимоходом бросила соседям: «Как он мог выбрать себе в жены еврейку?» Соседи донесли. Понятно, Лёля возмутилась. Муж ее поддержал. Визиты родственников в дальнейшем по возможности отменялись.
Лёля прошла крепкую жизненную закалку. От природы наделенная практической сметкой, она приобрела качества, незаменимые в советской действительности. Не случайно многие вокруг считали ее, и не без оснований, женщиной большого ума. «Что вы у меня спрашиваете, как быть? Идите к Лёле, она даст правильный совет», — говорила ее сеседка.
Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа,
Киев бомбили, нам объявили,
Что началася война!
В ночь на воскресенье киевляне проснулись от грохота и взрывов. Что это значит, что произошло — никто не знал. И только в 12 часов пополудни по радио выступил Молотов (заместитель председателя Совета Народных Комиссаров) и объявил о вероломном нападении немцев. В небе над Киевом то и дело появлялись фашистские «Юнкерсы»…
Стало известно, что немцы бомбили военный завод по Брест-Литовскому шоссе. Бомбежке также подверглись аэродром Жуляны и вокзал.
25 июня было, как помнится, самое страшное утро. Стреляли зенитки и пулеметы со всех сторон. Осколки сыпались как дождь. Стекла звенели, а дом дрожал, как во время землетрясения.
Через несколько дней под Киевом началось сооружение противотанковых рвов и полевых укреплений. За это всем выдавали хлеб, колбасу и папиросы.
Началась эвакуация киевских оборонных заводов, учреждений и граждан, кто имел на это разрешение и пропуск на вокзал.
Вместе с отступающей армией массы людей ринулись на вокзалы, на пристани, дороги были запружены машинами, телегами.
Эвакуация производилась на вокзалах, однако всех увезти не могли. Вокзалы полностью были оцеплены, на них функционировали особые пропускные пункты, за ограждение которых пропускали лишь тех, кто имел бронь.
Беременная Лёля, ее сестра и родители Соломон Маркович и Хиня Марковна сумели пробиться на вокзал. Во время посадки в состав в сумятице потеряли чемодан с вещами и ценностями.
Некоторое время жили в Вольске, это Саратовская область, где в октябре родилась Анна. Потом был казахстанский Казалинск, полуголодное существование в хлеву. У Лёли не было молока, Анна «выросла на воде». В общем, намыкались, наголодались, как все эвакуированные.
Вернулись в Киев после освобождения города.
Григорий Соколов прошел всю войну, летал на истребителях. Дважды горел в самолете, был ранен и одно время попал в плен, оказался в лагере, откуда бежал. Боевая биография…
Закончив летать, вышел в отставку в звании майора.
Ему предложили должность освобожденного секретаря партийной организации на предприятии оборонной промышленности. На этой работе Григорий Герасимович воочию столкнулся с теми, кто называл себя «убежденными коммунистами», а сами не верили ни в бога, ни в черта. Так что уважения к партийным органам у бывшего фронтовика не было, скорее наоборот.
…У супругов Соколовых родилась еще одна дочь — Элла.
Забегая вперед, отмечу большое влияние деда на маленького Мирослава (Славика), сына Анны. Мальчишка обожал слушать рассказы Григория Герасимовича о фронтовых буднях, а тому довелось участвовать в Финской кампании и в войне с Германией. В значительной степени выбор внуком профессии был продиктован примером деда.
Когда дедушка умер в Америке в возрасте 92 лет, Мирослав (Стивен) приехал на похороны. Он написал текст для выступления. Анна раскритиковала: « Одни общие слова, такая сухая речь. Сын, послушай свое сердце, вспомни Гришу, как ты его называл. В память о нем нужно сказать по-другому…» И сын нашел нужные слова.
«Это очень трудно для меня стоять здесь сегодня и прощаться с моим дедом. Он был больше, чем дед, он был моим вдохновением, способствовал, чтобы я стал тем, кем являюсь сегодня. Некоторые знают, его как Григория Герасимовича, некоторые как Грегори, некоторые как г-на Соколова, но я знаю его как Гришу. Он любил, когда я называл его Гриша, а не дед, потому что хотел чувствовать себя молодым.
Я знал Гришу, прежде чем начал ходить. На самом деле, он практически воспитывал меня. Выросший в Киеве, большинство выходных я проводил с Гришей и Лёлей. Все знают, как сильно он любил Лёлю, и насколько джентльменом был. Он рассказывал мне историю о том, как встретил Лёлю на танцах в военном клубе, где она играла на пианино, и как с первого взгляда влюбился в нее… Рассказывал о том, как был боевым летчиком во время Второй мировой войны, как сражался и как удалось выжить.
Вчера моя мама принесла костюм Гриши с 18 медалями и 20 орденскими лентами — наградами, которые он получил за годы службы в армии и проявленное мужество. Я задумался о том, что пришлось ему пережить на фронте. Гриша был сбит два раза. Он провел 11 месяцев в качестве военнопленного в лагере. Гриша спасся для нас, чтобы мы могли стоять здесь сегодня и вспоминать, какой великий человека он был, насколько был любим окружающими, и особенно, насколько он повлиял на мой выбор стать пилотом.
Я благодарю его за то, что он сумел наперекор обстоятельствам остаться в живых во время войны, за то, что имел такую замечательную семью, и я благодарю его за вдохновение. Я всегда буду помнить его как любящего дедушку, и в следующий раз я приду сюда в военной форме и отдам тебе, Гриша, честь, поблагодарю за то, что ты на фронте сделал все для победы…»
…Взросление дочерей Григория Герасимовича и Лёли шло быстро. Вот уже и школа для Анны позади. Она планировала сдавать экзамены на биологический факультет Киевского университета. Сведущие люди сказали прямым текстом: «Если мама еврейка, никаких шансов поступить нет». И это несмотря на то, что в паспорте Анна значилась украинкой — по отцу. Во Львовском университете — такая же ситуация. Государственный антисемитизм расцвел на Украине махровым цветом.
На семейном совете было принято решение поступать в Ужгородский университет — туда абитуриентов с еврейской кровью «брали».
После его окончания Анна вернулась в родной город. Что делать дальше? Лёля работала в журнале «Врачебное дело», обросла связями в медицинском мире. С ее помощью дочь устроилась в лабораторию областной больницы. Через год возникла мысль об аспирантуре. Мечтой Анны было заниматься проблемами биохимии и физиологии, быть поближе к медицине. В Одесском университете, чья высокая репутация была известна в мире, имелась такая кафедра во главе с профессором Файтильбергом. Под его крылом Анна сделала диссертацию и защитилась, став кандидатом наук.
Защита была тяжелой. В деканате прознали про маму-еврейку, слух распространился, задавались каверзные вопросы, но в итоге Анна победила.
Ее приняли на работу в Киевский Институт гигиены питания, в отдел биохимии. Она успешно работала, писала статьи в научные журналы. Фамилия «Соколова» и «украинка» в паспорте помогали в карьере… Анна была вся в науке.
Замужество и в итоге рождение Мирослава-Славика достойно особого описания. Своего рода этюд на тему — чего только не случается в жизни.
Однажды Лёле позвонили: «В одной хорошей семье есть чудесный парень…» С согласия Анны дали ему ее телефон. День проходит, неделя, другая — звонка нет. Анна перестала думать о этом «чудесном парне».
Прошло десять лет. Анне уже 36, солидная, серьезная дама, успешно занимается наукой и… по-прежнему одинока. Мама Лёля в который раз предлагает познакомиться с достойным молодым человеком. Анна, к удивлению мамы, соглашается. Незнакомец звонит и приглашает поужинать в ресторан «Динамо». Невероятно, но из кармана он вынимает… ту самую записку с координатами Анны, которую получил десять лет назад!
— Почему же вы не позвонили десять лет назад? — с укоризненной улыбкой спросила Анна.
Тот пожал плечами и виновато улыбнулся…
В 1978 году они поженились и провели на Рижском взморье. Там в медовый месяц и был зачат Славик.
Муж Анны Борис Зильберман — коренной киевлянин. Отец его Мирон Михайлович по профессии архитектор, мама Белла Наумовна — фармацевт. Старшую сестру Бориса тоже звали Анна.
Мирон Михайлович перед войной стал начальником военно-строительного управления в Молдавии. Семья переехала из Киева в Кишинев, где и застало гитлеровское нашествие. Капитан Зильберман прошел всю войну, был контужен…
Между прочим, он еще с вузовской скамьи (архитектурный факультет Киевского строительного института) дружил с замечательным писателем и активным диссидентом Виктором Некрасовым, автором одного из лучших произведений о войне — «В окопах Сталинграда». На фронте их связь нарушилась — попросту потеряли следы друг друга. Зильберманы — мама и двое детей мыкались в эвакуации, сначала в Нальчике, потом в Самарканде. Некрасов каким-то чудом нашел жену друга, переводил ей свои офицерские деньги. Через нее нашел и Мирона Михайловича. Когда Некрасов был ранен, друг, в свою очередь, помогал ему.
В сентябре 1974 года Виктор Платонович с женой получили разрешение на выезд и навсегда покинули СССР. На проводы пришла мама Бориса Белла Наумовна. А вот отец прийти побоялся — он занимал высокий пост и понимал, что КГБ по головке не погладит. Потом сам себя осуждал за это, но…
Кстати, Белла Наумовна была единственной еврейкой в украинской «кремлевке», заведовала лабораторией, принимала участие в лечении первых лиц республики, начиная со Щербицкого. Она являла пример исключительной интеллигентности и порядочности. Никогда никого не осуждала, не злословила, прекрасно относилась к невестке: «Ты же моя доченька…»
Бог вознаградил ее, дав завидное долголетие — она умерла в 102 года в 2010-м.
Борис получил хорошее образование, унаследовал от родителей высокую культуру, играл на скрипке. Работал инженером-строителем в крупных проектных институтах.
Становится понятно, почему его с Анной сын Славик вырос именно таким, унаследовав лучшие черты старших поколений обеих семей.
Глава 3. «ОТКУДА Я? Я ИЗ МОЕГО ДЕТСТВА…»
Так мог с полным правом сказать о себе фразой писателя и летчика Сент-Экзюпери лейтенант Мирослав (Стивен) Зильберман. Детства, проведенного в Киеве.
Рос Славик отнюдь не тихим, домашним пай-мальчиком. Хотя за ним был строгий присмотр, умудрялся иной раз придти домой с гуляния в крови. Однажды играл с ребятами «в войну», поцарапал шею проволокой, было много крови, но он улыбался. Остался небольшой шрамик.
Замечено, что дети, за определенными исключениями, натуры довольно безжалостные: отрывают крылья бабочкам и жукам, давят гусениц, мучают собак и кошек и пр. Часто влияет дурной пример взрослых. Славик, повторю, не был пай-мальчиком, но душа его не воспринимала никакого насилия над «братьями нашими меньшими». Однажды зимой родители обнаружили в кухне большого, дурно пахнувшего жука. Анна, хотя и биолог, такого рода «живность» не любит. «Его надо уничтожить», – скомандовала она. «Как это уничтожить?» — не понял сын. Он взял салфетку, аккуратно завернул в нее жука и вынес в парадное.
Мелочь, скажете? Из таких мелочей все потом и складывается.
Рос Славик худенький, плохо ел, возили его оздоравливать на море в Геленджик. Но характер рождался крепкий, мальчик мог настоять на своем. Однажды во время отдыха шестилетний Славик «положил глаз» на красивую девочку с громадными синими глазами. Начались танцы, толстячок примерно одного возраста со Славиком хотел пригласить девочку, но не тут-то было. Славик оттеснил его и тоном, не терпящим возражений: «Она пойдет танцевать со мной!»
Славик дружил с двоюродным братом Мишей — сыном старшей сестры своего отца Бориса Зильбермана — Ани. Мальчишки устраивали у нее дома форменный кавардак. Любили шкодничать. Как-то Аня готовилась к приему гостей. Приготовила компот и кастрюлю поставила в холодильник. Юные шкодники бросили в кастрюлю кусок мыла… Влетело им по первое число…
«Ой, как хорошо, тихо!» — говорила Аня, когда Славик уходил домой.
Учитывая музыкальность семьи (дедушка по маминой линии и папа), Славик не остался в стороне и увлекся игрой на фортепиано. Пару лет проучился, посещал концерты. Способности к музыке у него развились рано, многие советовали избрать эту стезю, но он выбрал иное…
Учился Славик хорошо, хотя отличником не был. Знания давались ему легко. С юных лет умел различать шалости и серьезные дела. Как говорится, делу время, потехе час. Там, где требовалось быть серьезным, он был им.
В самый последний год перед эмиграцией семья стала посещать синагогу. Славик проявлял к еврейству большой интерес. В Колумбусе, штат Огайо, где поселились Зильберманы, Славик узнал раввина, ранее приезжавшего в Киев, с которым мальчик тогда познакомился. Самое удивительное, раввин тоже узнал его. Настала пора провести бар-мицву, но сын не захотел. Он не терпел делать что-то по обязанности, потому что так принято. До всего должен был дозреть, дойти сам. Одновременно был очень скромный и не хотел обращать на себя внимание.
Спустя четыре года, никому ничего не сказав, он совершил обряд обрезания. Родители узнали об этом, видя, как парень при ходьбе припадал на ногу…
Еще раньше он сменил фамилию «Соколов», полученную при рождении (конечно, с такой фамилией жить в Союзе было гораздо легче!) на «Зильберман». В Америке он хотел быть евреем, внутри ощущая себя именно таковым, при всей любви к дедушке Грише.
Сестра Анны — Элла эмигрировала с близкими в Штаты в 1978-м. Событие это отразилось на судьбе отца и матери. Григорию Герасимовичу пришлось уйти с работы. На секретном оборонном предприятии отъезды родствеников в Америку и Израиль воспринимались как предательство. Соколову на партсобрании устроили судилище, его клеймили позором. Он на ногах перенес инфаркт и не знал об этом. Так называемые друзья отвернулись от него. Такова была тогдашняя реальность.
Беда никогда не приходит одна. Через определенное время к Соколову наведались двое мужчин. Позвонили в дверь, представились работниками домоуправления. Вошли в квартиру и потребовали деньги, золото, драгоценности. «У нас ничего нет!» — ответил ветеран войны, и это была правда. Тогда его и жену начали избивать.
Григорию Герасимовичу удалось выбежать из квартиры и позвать на помощь. Лёля бросилась на балкон с криком: «Помогите!» Ее продолжали избивать на глазах собравшейся толпы, но никто не шелохнулся. Григорий Герасимович вбежал обратно в квартиру, и бандиты ретировались, ничего не взяв.
Анна с близкими в это время была на даче в Святошино. Вернувшись, увидела ужасную картину: избитые родители, c тяжелой травмой головы у мамы. Она отправила их в больницу. «Если у вашей мамы в течение года не будет инсульта, то считайте, что ей повезло», — сказал врач.
Маме не повезло — инсульт случился. Маленький Славик первым обнаружил упавшую бабушку и позвал нас: «Лёле плохо!» Благодаря малышу ее спасли, экстренно отправив в больницу.
Проанализировав ситуацию, семья пришла к выводу, что речь шла не об обычных грабителях — те, как правило, действуют по наводке, два пенсионера не представляли для них интереса. Устроить чуть ли не публичное избиение… — нет, это не вписывалось в почерк бандитов. Естественно, милиция никого не нашла, да и не искала — по почерку было видно, что действовали сотрудники КГБ. Всесильное ведосмство мстило за отъезд дочери, мстило открыто, чтобы другим была наука.
Так им казалось тогда. Думаю, они были недалеки от истины…
После Чернобыльской аварии вопрос эмиграции встал для Зильберманов особенно остро.
Решение, однако, все откладывалось. Дядя Бориса работал на сверхсекретном предприятии. Племянник боялся, что у дяди и его близких родственников возникнут неприятности.
А покамест Анна и Славик поехали в США по приглашению Эллы. Разрешение на поездку получили без особых проблем — шел уже 1989-й, времена изменились к лучшему.
Десятилетнему сыну Америка понравилась. И Колумбус, где он с матерью жил в квартире Эллы, и поездки, особенно в Диснейленд. Двоюродная сестра Илона с улыбкой вспоминает, как Славик собирался устраиваться на ночлег в первую ночь пребывания в Колумбусе. Она и ее брат были в одной комнате, гость — в другой, дети решили позабавиться, создавали всякие мелкие шумы, Славик отвечал тем же, в итоге никто не спал. Общаться им было нелегко: Славик не знал английский, Илона и брат недостаточно владели русским.
«Хочу остаться здесь», — безапелляционно заявил мальчик. — «Как же ты хочешь остаться? А папа?» — «О папе не беспокойся. Я все устрою…» — «Каким образом?» — «У Эллы есть приятель, пожилой американец. Он на тебя посматривает. Выходи за него замуж, не всерьез, а понарошку, а папу мы потом вызовем…»
Вот такие фантазии питали голову мальчишки…
После возвращения в Киев у Анны состоялся серьезный разговор с мужем.
«Борис, мы тебя очень любим, но если ты не хочешь ехать, мы уедем сами. Меня волнуют последствия Чернобыля, и я не хочу, чтобы сын попал в советскую армию, испытал «дедовщину».
«Я все понимаю. Но что ты будешь делать в Америке? Мыть посуду?»
«Если надо, буду мыть…»
Григорий Герасимович и Лёля уехали в США по вызову дочери в 1990-м. Дядя Бориса к тому времени скончался, больше никаких препятствий для отъезда не существовало. Решение было принято.
Времена, действительно, изменились. Начальник отдела кадров проектного института, генерал, пожал Борису Зильберману руку и пожелал удачи. «Если сможешь, пригласи мою дочку», — сказал на прощание.
Уже никто не мстил «за предательство», остающиеся втайне, а некоторые открыто завидовали уезжающим. Никто не знал, что СССР доживает последние месяцы, но турбулентность нарастала, предчувствия не обманывали — страна на пороге глубоких изменений, возможно, катаклизмов.
1 мая 1991-го самолет унес семью Зильберманов через океан. Их ждал Колумбус, столица штата Огайо.
И вдруг в наушниках командира раздался голос второго пилота:
– «Абрек», в правом двигателе падает давление масла!
Стивен по интеркому попросил Эда проверить, есть ли утечка — с его места двигатель был отчетливо виден. Он подтвердил, что за правым двигателем видна струя вытекающего масла.
Датчики это тоже подтверждали.
Существуют четкие инструкции, как поступать в такой ситуации. Стивен прекрасно их знал. Посоветовавшись по интеркому, экипаж решил пока ничего не предпринимать, но если ситуация ухудшится, пилоты будут следовать инструкциям и выключат двигатель. Позволить ему продолжать работать без масла опасно: слишком сильное трение в компонентах может привести к возгоранию, как, скажем, в моторе автомобиля.
Стивен связался с кораблем и сообщил о проблеме. Представитель E-2 на корабле оценил сообщение и согласился, что пока ситуация вполне стандарная и надо следовать инструкциям аварийных процедур. Представитель согласился с планом командира и сказал, что будет информировать обслуживающий персонал для приема самолета с аварийным двигателем
Авианосец приближался. Давление моторного масла продолжало падать. Вот-вот дойдет до критической отметки, когда по инструкции правый двигатель должен быть выключен.
Стивен имел опыт посадок на корабль с одним работающим мотором.
Внезапно, в десяти милях от авианосца, что составляет около трех минут полета, давление масла в поврежденном двигателе начало падать с катастрофической скоростью и мгновенно достигло опасного уровня. К этому времени самолет был на высоте 2000
футов.
Медлить было нельзя — Стив и второй пилот Джереми Арнотт приступили к выключению правого двигателя.
Вспоминает командир радарной группы Эд Пойнтон:
«В течение первых нескольких секунд я понял — что-то идет не так. Обычно, когда двигатель выключается, самолет реагирует на потерю тяги, немного отклоняется от курса, но потом все приходит в норму, а уровень шума в самолете понижается, так как работает только один двигатель. На этот раз мы имели совсем иное. Самолет начало сильно трясти, и он стал гораздо более шумным. Потребовалось несколько мгновений, чтобы понять: отключение двигателя не происходит должным образом, и оценить всю опасность нашего положения. Самолет становился неуправляемым».
Что же произошло? Попробуем разобраться. Да простят автору читатели некоторые технические термины.
Есть такое понятие как флюгирование винта. Это поворот лопастей воздушного винта регулируемого шага в такое положение, при котором предотвращается авторотация, то есть самопрозвольное вращение винта и минимизируется лобовое сопротивление воздуха. Требуемый эффект достигается при угле установки лопастей (относительно плоскости вращения) около 85-90°. Применяется в случаях, когда, повторю, необходимо минимизировать лобовое сопротивление после отказа (выключения) двигателя в полёте. В истории авиации известны случаи, когда из-за отказа системы флюгирования полёт на оставшемся двигателе становился невозможен.
Вспоминает Эд Пойнтон:
«Стивен и Джереми продолжали выполнять все необходимые действия, однако ничего не срабатывало. Никак не удавалось поставить лопасти перпендикуляно потоку воздуха, и это создавало дополнительную тягу. Я и мой напарник Рич никак не могли повлиять на ситуацию и помочь пилотам. Мы прислушиваплись по интеркому, что они говорят, и смотрели в иллюминатор на злосчастный винт, который никак не хотел повиноваться. Самолет по-прежнему сильно трясло.
В нашем отсеке имелось три важных прибора — высотомер, ТАКАН (показывает направление полета к кораблю, в нашем случае направление и расстояние до судна), и указатель скорости. В то время как пилоты шаг за шагом повторяли команды, безуспешно пытаясь поставить лопасти в нужное положение, я взглянул на высотомер и увидел, что мы летим значительно ниже 2000 футов над уровнем моря. Я обеспокоенно сообщил об этом пилотам: «Мы теряем высоту, нужно подняться любой ценой». Стивен сказал, что попробует подняться. Да, ситуация чрезвычайная, но мы еще имеем шанс совершить аварийную посадку на корабле. Увы, через несколько секунд стало ясно, что самолет не может хоть немного набрать высоту и, хуже того, быстро продолжает снижаться.
По приказу командира экипаж стал готовиться к экстренной эвакуации. Парашюты и надувные жилеты мы расположили так, чтобы они не закрывали доступ к выходу.
…Самолет снизился еще больше, его высота достигала всего 300 футов. Мне показалось, что пилоты, занятые лопастями, не заметили столь опасного снижения. Я сообщил об этом в рубку. Но Стивен и сам все видел. Самолет не слушался. Тогда Стивен приказал сообщить на авианосец, что команда покидает самолет».
Глава 5. НОВАЯ ЖИЗНЬ
Начало всегда самое трудное, тем более у иммигрантов далеко не первой молодости — Анне шел 50-й год, Борису — 51-й. Попали они в Америку, с одной стороны, слишком поздно (возраст!), с другой стороны, слишком рано (никакие бенефиты им не были положены, опять-таки по возрасту).
Анна:
«Пророчество мужа не сбылось — посуду я не мыла, однако в ресторане пекла пирожки, это правда. Такой стала моя первая работа.
Выходила на связь с колледжами — работала в Medical library Of Ohio State University пыталась связаться с американскими учеными, которых упоминала в своих статьях киевского периода. В библиотеке нашла одиннадцать таких статей, их упоминание позже помогло найти работу… В Еврейском центре, опекавшем нас, меня познакомили с богатой влиятельной женщиной Беллой Векснер. Та, в свою очередь, вывела на директора научно-исследовательского института при крупнейшем госпитале. Я попросила его о волонтерской работе. А директор взял меня на ставку — 10 долларов в час, это был большой сюрприз для меня.
Работать пришлось с масс-спектрометром. В микробиологии этот прибор позволяет с высокой точностью определить количественный и качественный состав вещества, его структуру, физико-химические реакции. В частности, используется для идентификации микроорганизмов в биологических средах — например, для определения их чувствительности к антибиотикам, создания генетического паспорта человека. Подобные исследования имеют огромное значение для развития этой отрасли медицины.
Все было прекрасно, вот только работу с прибором я, по сути, не знала. На изучение мне дали месяц. Я справилась с задачей. зарплата моя покрывалась за счет гранта, деньги закончились и меня перевели на другую работу, уже в медицинскую школу в университете. Я проработала в этом месте четыре года, опубликовала пару научных статей. Пришлось иметь дело с сильными радиоактивными веществами, защиты от них, как прежде в киевской лаборатории, не было. Родители и муж настояли, чтобы я ушла с вредной работы.
Далее я начала изучать real-estate. Поступила на специальные курсы, сдала экзамен и получила лицензию агента по продаже недвижимости. Мне нравилось мое новое занятие. Как говорится, если не можешь заниматься тем, что любишь, полюби то, чем занимаешься. Так и я…
Эта профессия приносила доход, мы с мужем купили небольшой дом…»
Борис:
«Я хотел трудиться. Специальность у меня для Америки неплохая, проектно-строительное дело я знал, опыт имел большой, но английский… Язык на нуле. Ходил по городу, смотрел по сторонам. Вижу — стройка идет, выяснил, что строится ресторан. Одновременно там открылись курсы для будущих работников общепита. Я записался. Платили за учебу 5 долларов в час. Прозанимался две недели, чувствую — не мое.
Я пошел в колледж и начал изучать английский. Мой товарищ по Киеву купил мне машину, сразу стало легче и проще передвигаться по городу.
Экономика США в тот период была еще не на подъеме, устроиться по специальности я не смог. Конечно, главным препятствием был мой слабый английский, а не нехватка рабочих мест. Увы…
Сын нашего доброго ангела Беллы Векснер, очень симпатичный человек, владел крупным бизнесом. Появилась возможность использовать эту связь, но опять-таки не хватало знания языка, чтобы полноценно работать в его компании.
В итоге я устроился клерком на крупную торговую базу, снабжавшую магазины парфюмерной продукцией. Проработал там 19 лет, став чуть ли не ветераном. В связи с уходом на пенсию мне устроили торжественные проводы…»
А как складывалась в Колумбусе жизнь Славика? В школе поначалу были проблемы. «Над моим английским смеются», — пожаловался родителям. — «Смейся вместе с ними», — посоветовал отец. Прошло время, и Славик стал ребячьим вожаком.
Вспоминает двоюродная сестра Илона: «Славик был очень милым, любознательным, добродушным, любил смеяться. Очень уважительно относился к моей маме — его родной тете. Первое лето мы проводили много времени вместе, купались, ездили на велосипеде, наслаждались отдыхом. После того, что лето закончилось, общались уже меньше, в том числе из-за разницы в возрасте — я была старше.
Запомнила его очень красивым в форме военно-морского флота. Славик был одним из тех, кто участвовал в моей свадебной церемонии под хупой.
Увы, потом мы виделись редко, у каждого была своя жизнь, свои заботы.
Начав учиться в 6-м классе начальной школы в Montrose, Славик подружился с Алленом Голдбергом, тоже сыном эмигрантов, единственным в классе говорившем на русском. Вместе они проводили досуг, играли.
«Этот день начинался как обычно: математика, английский, история, затем обед и перерыв. Во время перерыва учительница, г-жа Эннис, подвела ко мне светловолосого, глядевшего с опаской мальчика. Она сказала, что мальчика зовут Славик Зильберман, он из Советского Союза и будет учиться в нашем классе. Так как я был единственным в классе, который говорил по-русски, передо мной была поставлена задача помочь Славику, который не говорил по-английски.
Мы быстро подружились и потом вместе занимались в хай-скул. Славик мне нравился своей независимсостью и острым, цепким умом.
За пределами школы Карл Бейкер, Славик и я сформировали нечто вроде клуба под названием «Золотая монета Поссе». В основе его лежало, нетрудно догадаться, детское озорство. Мы, например, играли в снежки, иногда бросали снежки в автомобили и удирали. Впрочем, дальше невинного озорства дело не шло — все-таки мы были дети из приличных семей.
Я проводил последний год средней школы за рубежом, обучаясь в Латинской Америке. А когда вернулся, увидел Славика с красивой подругой Катриной и большим количеством друзей. Я запомнил его всегда улыбающегося, всегда готового помочь в чем-нибудь. Настоящий друг.
После случившейся трагедии я должен был выступить с речью о Славике в нашей средней школе. Переживал потерю человека, который был моим лучшим другом, не справлялся с переполнявшими эмоциями. Вместо меня подготовленный текст прочитала моя мама…
Воспоминания о Славике по-прежнему вызывают слезы. Как вопиюще несправедливо случившееся, ведь он был рожден для долгих лет жизни в кругу любимых людей, для воспитания детей, для счастья…»
Вспоминает школьный друг Славика Карл Бейкер:
«Впервые я встретил его в 6-м классе начальной школы в Montrose. Он представился как «Слава» и так мы называли его в течение всего времени дальнейшей учебы в Bexley хай-скул.
Он появился на школьном дворе в безрукавке с Микки Маусом на груди, и мы сразу поняли, что понятия не имеет о том, что считается престижным у американских подростков.
Поначалу казалось, что он не говорит по-английски. Оглядываясь назад, полагаю, что он, вероятно, знал гораздо больше английских слов, чем мы думали, но не использовал их. Тем не менее, в классе было несколько ребят (один по имени Джон), которые думали, что было бы смешно научить Славу некоторым плохим словам и заставить повторить перед учителем…
Примечательно, как быстро Слава прогрессировал в английском и понимании американской культуры. Буквально через несколько недель он уже более или менее адаптировался в общении с американскими детьми. Достаточно быстро овладел английским языком, говорил практически без акцента. Были и другие выходцы из бывшего Советского Союза в нашем школьном округе, но Слава выделялся среди них, был на голову выше с точки зрения изучения языка и ассимиляции в культуру. Я не знал, являлось ли это результатом природных способностей или тяжелой работы. Видимо, и то, и другое. В общем, все было не так просто для него, как казалось.
Моя дружба с ним развивалась органически с 6-го класса вплоть до окончания средней школы. 6-й класс был довольно небольшой (около 35 детей), так что все очень хорошо знали друг друга, и все мальчики дружили. Мы тратили немало часов на игровой площадке. Когда же пошли в 7-й класс хай-скул, дружба у многих закончилась, но Слава и я оставались друзьями.
Не могу вспомнить какие-либо разногласия между нами. Мелочи не в счет. Мы были всегда в хороших отношениях. Слава любил шутить, это был его конек. Летом мы торчали в бассейне и джакузи в жилом комплексе, где жил наш общий друг Аллен. Слава не стеснялся открыто высказываться, если в чем-то не соглашался или имел по тому или иному поводу свое мнение, отличавшееся от нашего. Он всегда делал это в несколько игривом тоне, что никогда не было оскорбительным. В целом, он был действительно хороший друг и просто очень веселый и легкий человек в общении.
В 7-м классе один парень в нашем классе попытался дразнить и травить Славу. Мой друг был не из тех, с кем можно было так поступать. Однажды в тренажерном зале Слава ударил обидчика, да так сильно, что тот упал. С того дня насмешки были забыты раз и навсегда.
Нас объединяли общие интересы, будь то биллиард и игра на электрогитарах, «русские» вечеринки в близлежащих квартирах, увлечение шахматами, посещение торговых центров и ярмарок и кураж пойти поговорить с незнакомой девушкой.
Слава быстро достигал успеха во всем, чем начинал заниматься. Это было в классе 9-м. Его любимой рок-группой в это время были «Разбитые Тыквы». Так вот, он научился играть их песни и даже подражать шумовым эффектам, тогда как мы застряли где-то на начальном этапе.
Тоже самое было с биллиардом. Мы ходили в университетский центр, где стояли столы. Поначалу мазал он невероятно, как и мы все. Потом дело пошло и очень скоро соревнования прекратились — играть стало не интересно, так как заранее было известно, кто окажется победителем».
Не припомню, чтобы Слава испытывал депрессию. Были периоды в школе, когда он находился в напряжении по поводу оценок или других моментов, но он никогда не терял оптимизм и светлое восприятие жизни. Не будучи отличником, он, пройдя серьезную подготовку как военнослужащий, сумел поступить в Политехнический институт. Я всегда знал, что Слава очень умный, но он не всегда демонстрировал это в школе. Иное дело — вступление во взрослую жизнь, тем более, имея за плечами офицерскую школу. В то время как многие в его положении могли бы отказаться от колледжа или снизить свои ожидания и критерии, Слава этого не сделал. Это было очень показательно для его характера.
Он говорил мне о том, что хочет стать врачом, и у меня нет сомнений, что он стал бы замечательным профессионалом. Слава верил в свое будущее, независимо от того, что выбрал бы после окончания военной службы.
Я не могу точно вспомнить, где я был, когда Слава женился, но все наши друзья очень удивились его и ее решимости. В те юные никто из нас не думал связать себя узами брака. Решительность была у Славы в крови.
…В последующие годы Слава и я общались довольно регулярно в течение лета и во время праздников, когда я приезжал домой из колледжа. У меня нет особых воспоминаний того периода, но мы поддерживали связь, и я всегда знал, где он и чем занимается. После того, как я закончил колледж и мало бывал в Колумбусе, наши встречи стали гораздо реже.
Помню нашу встречу близ Олбани, в городе Трое, где Слава жил в то время, учась в Политехническом институте. Моя мать и я направлялись из Огайо в Бостон, где я собирался начать заниматься в юридической школе. Мы встретились со Славой в какой-то забегаловке на обед, и я наслаждался его компанией в течение часа или около того. Слава приехал туда на мотоцикле, и, вообще, он выглядел очень похожим на персонаж фильма «Top Gun».
Он и Катрина присутствовали на моей свадьбе в Остине, штат Техас, в 2005 году. Тогда он мне с радостью сказал, что Катрина беременна и родится мальчик.
Снова я увидел Славу в 2007 году на встрече по случаю 10-летия выпуска нашего класса. Мы провели вместе хороший отрезок времени. Я остановился на ночь в доме его родителей Анны и Бориса и получил возможность познакоммиться с дивным ребенком Дэниелом.
…Последний раз мы встретились в 2008 году. Я был с женой, а Слава с Катриной. Мы были рады поделиться с ними нашими новостями — моя жена ждет первенца. Кто мог тогда представить, какая судьба ждет моего друга…»
Вот что рассказывает о своей первой встрече со Славой учительница Мэрилин Рофски, ставшая потом его наставницей и другом на много лет.
«Я преподавала английский в классе для новых иммигрантов, и пока его мама занималась языком, Слава учился приемам борьбы тхэквондо (корейское боевое искусство — Авт.). Захотев пить после многочисленных прыжков и выпадов, Славик влетел в мой класс и громко по-русски потребовал у матери 50 центов на соду. Я спросила этого самоуверенного мальчишку, почему он позволяет себе прерывать урок, а не ждет перерыва. В ответ Слава, просияв улыбкой, от которой зажглись озорными искорками его глаза, заявил, что он хочет пить сейчас, а не потом…»
Зная, что многие подростки как бы заранее запрограммированы, чтобы создавать своим родителям проблемы — особенно родителям, которые только недавно приехали в Соединенные Штаты — я предложила Анне, что буду «работать» со Славиком, помогая в учебе; в действительности же, больше делая упор на формирование его жизненных принципов и устремлений, на умение отвечать на вызовы извне. Вскоре я узнала суть характера Славика, поняла его своеобразный девиз — всегда и во всем только ПОЛНЫЙ ВПЕРЕД.
Начались наши совместные занятия: я выступала как друг семьи и доверенное лицо, что соответствовало реалиям — я действительно по-человечески сблизилась с Зильберманами. На протяжении всех школьных лет, начиная с 6-го класса, мы уделяли достаточно времени для написания различных работ, эссе, не говоря уже о подготовке к экзамену ACT/SAT. В течение всех этих часов, проводимых в библиотеке, я затрудняюсь точно сказать вам, сколько раз Славик настойчиво убеждал меня, почему-то или иное предложение сформулировано определенным образом или употреблено именно это конкретное слово.
Но, опять-таки, это был девиз «ПОЛНЫЙ ВПЕРЕД» с всевозможными вопросами, на которые он находил свои ответы. Вопросы, которые он задавал мне, обычно начинались с «почему». Его интересовало буквально все. Такую любознательность я мало у кого из подростков встречала прежде. Вопросы сыпались градом: почему, почему, почему…
С его безграничной энергией, острым умом и стремлением охватить многое и сразу («ПОЛНЫЙ ВПЕРЕД»), Славик мог подавлять вас, но, когда на его лице появлялась озорная улыбка, вы не могли устоять, чтобы не улыбнуться в ответ».
…В моем представлении Славик был метеором, прочертившим яркий огненный след. Метеор в переводе с древнегреческого означает «небесный», «парящий в воздухе». Стихией Славика было небо, которому он отдал лучшие годы жизни, всего себя без остатка.
Мэрилин Рофски стала другом семьи Зильберманов на долгие годы.
Эмигрировав в Америку, они, как и другие иммигранты, стали объектом внимания и опеки Еврейского центра. К ним стала приходить милая женщина по имени Дэбби и помогать в изучении английского языка. Они подружились. Дэбби и ее муж Бенни Эйзенстайн однажды пригласили родителей Славика и его самого в гости. Увидев рояль, Славик стал играть ноктюрн Шопена. Хозяева очень удивились, как умело мальчик играл. Расспросили его, узнали, что у себя на родине он учился музыке.
Через несколько дней вечером в квартире Зильберманов раздался звонок. Двое крепких мужчин внесли в дом… фортепиано, а следом вошли Дэбби и Бенни — это был их подарок.
Дети Эйзенстайнов, профессор-лингвист и врач, полюбили Славика. Часто брали с собой в рестораны, знакомили с американским образом жизни, покупали в подарок спортивную одежду.
Дружба с этой семьей у Анны и Бориса исчисляется уже четвертью века…
Любопытная подробность. Однажды школьный преподаватель обратил внимание на группу детей, внимательно прислушивающихся к звукам музыки, доносившимся из одного из школьных залов. Звучал ноктюрн Шопена, играл Славик. С тех пор, по воспоминаниям учителя, это произведение всегда ассоциируется у него с образом Мирослава Зильбермана.
С фортепиано Славик перешел на гитару. Увлек одноклассников. Играли в бейсменте дома часами. Потом шли наверх, открывали холодильник и доставали заранее приготовленные Анной котлеты. «Мама, не готовь нам больше котлеты», – просил Славик, беспокоясь, что американским друзьям коронная русская еда будет не по вкусу. А друзья уплетали котлеты с большим удовольствием.
Недаром говорят: если человек имеет к чему-то способности, то он применит их и к другому. Работая в университете, Анна приглашала домой коллег. К ней приходила профессорша с другом-художником. Увидев рисунки мальчика, он подарил ему холст и преподал азы живописи. Славик потом брал телевизионные уроки рисования.
Славик не чурался никакого семейного приработка. Родители хотели, чтобы он лучше понимал цену деньгам, и предложили доставлять газеты (разумеется, с их помощью), для чего приходилось вставать ни свет ни заря. Позже он развозил пиццу. Анна и Борис были против, поскольку это происходило в поздние вечерние часы, но Славик продолжал этим заниматься, поскольку хотел иметь карманные деньги. Первую подержанную машину он приобрел на свои скромные сбережения, и родители ничего об этом не знали. В один прекрасный день прикатил домой на купленной на аукционе машине с плохими тормозами. Права на вождение он получил в 16 лет.
«Славик был увлекающейся натурой, быстро зажигался, — говорит Анна Соколова. — Его манило неизведанное…»
К оценке матери добавлю: есть распространенная категория людей, хватающихся за все и ни на чем не останавливающихся, для них это род игры, увлечения их поверхностны и, как правило, не приносят желаемого результата. Славик был из другого теста — за что бы ни брался, везде хотел преуспеть; притом не стремился обязательно быть первым, ему было гораздо важнее все познать и довести начатое до конца. Его увлечения не мешали ему, не отвлекали от главного, а помогали. И жить торопится, и чувствовать спешит… Это про него, Мирослава Зильбермана.
Окончание — в следующем номере
Давид Гай — известный журналист, писатель. Его перу принадлежат более двух десятков художественных и документальных книг. Среди наиболее известных — роман «До свидания, друг вечный», посвященный истории любви Достоевского и Аполлинарии Сусловой; повесть «Телохранитель» (недавно выпущена в виде аудиокниги); документальное исследование «Вторжение» — о войне, развязанной Советским Союзом в Афганистане; «Десятый круг» — повествование, посвященное Минскому гетто (книга затем вышла в США на английском языке под названием «Innocence in Hell»).
В последние годы в Москве изданы четыре новых книги Давида Гая: роман «Джекпот», сборник документальных очерков о крупнейших авиаконструкторах «Небесное притяжение», роман «Сослагательное наклонение» и 750-страничная сага «Средь круговращенья земного…» Изданный в США в 2013 году на русском и английском языках роман-антиутопия Давида Гая ««Террариум» посвящен России сегодняшней и завтрашней. Его новый роман «Исчезновение», увидевший свет в Америке и в Украине, продолжает тему критики авторитарной власти в России.