Фирменный поезд «Москва-Санкт-Петербург» «Красная стрела» отходил как всегда без одной минуты полночь. Я вошел в него минут за пять до отхода и поэтому не удивился, что в моем двухместном купе уже сидит мой попутчик, мужчина средних лет в дорогом спортивном костюме. Увидев меня, сосед обрадованно сказал:
— Здравствуйте, это хорошо, что вы будете со мной. Честно скажу, очень не хотелось бы ехать с женщиной.
— Здравствуйте, — поздоровался и я, — и мне, конечно, с мужчиной удобнее.
Поезд плавно отошел от платформы. За окном поплыли вокзальные огни.
— Вы переодевайтесь, — сказал сосед, — а я пока к проводнику сбегаю.
Он вышел и скоро вернулся. В руках у него были два стакана и маленькая тарелочка, которые он поставил на столике. Я к этому времени успел облачиться в дорожный костюм и вопросительно посмотрел на соседа, хотя уже догадался, что это значит.
— Давайте отметим знакомство, — подтвердил он мою догадку и выставил на стол из дипломата бутылку хорошего армянского коньяка, а рядом положил лимон и пакет с бутербродами с копченой колбасой и сыром.
— Я как предчувствовал хорошего попутчика, — продолжал он, нарезая лимон, — хотя, честно, я бы и один выпил сейчас.
Когда все было готово, сосед поднял стакан и сказал:
— Ну, давайте за знакомство. Меня Володей зовут. А вас?
Я представился, и мы выпили по первой. Коньяк был отличным. Я закусил долькой лимона и спросил, чтобы поддержать разговор:
— Вы из Москвы или из Питера?
— Из Москвы. Вот на денек Питер навещу по делам, а вечером обратно. А вы?
— А я из Питера. В командировке в столице был, домой возвращаюсь.
— Извините, в какой области трудитесь?
— Я журналист.
— Журналист?! – несказанно удивился Володя и, по-моему, даже обрадовался. – Это же здорово, что вы журналист. Это мне вас просто Бог послал.
— Ну, извините, — разочаровал я его, — если вы думаете, что я буду рассказывать всякие интересные истории. Почему-то всегда это просят.
— Да нет же, нет! – замахал он руками. – Наоборот. Это я вам сейчас свою историю расскажу. Мне обязательно нужно выговориться и, более того, попросить совета. Своим друзьям я не могу этого рассказать, а случайному попутчику и тем более журналисту….. Давайте, еще по одной.
Володя плеснул коньяк в стаканы и пододвинул ко мне тарелочку с лимоном. Мы с удовольствием выпили и Володя, прежде чем начать рассказ, предложил:
— Слушай, давай на «ты». Так легче общаться будет.
— Давай, — согласился я, — только без брудершафта. Не люблю с мужиками целоваться. Так ты обещал историю рассказать.
— Да, историю…. – Володя замолчал, пару минут просидел какой-то отстраненный, глядя неподвижным взглядом куда-то в себя. А потом вдруг быстро налил себе полстакана, залпом выпил, не стал закусывать и опять обратился ко мне.
— Так вот, значит, какая история. Может, тебя, как журналиста, она и не удивит. Что вы на своем веку не видели, не слышали. А для меня это большая проблема. Большая и больная. И свалилась на меня, как камень с неба. Ладно, слушай.
Володя откинулся на спинку дивана, прикрыл глаза и начал рассказывать, и я сразу понял, что история эта не простая и сидит у него глубоко в душе.
— Ну, слушай. Я сейчас в Питер еду по неотложным делам, а жена моя, Марина, в больнице лежит. Вчера ее на скорой прямо с работы увезли. Кровотечение у нее открылось, сильное очень. Мне ее коллега позвонила. Я, конечно, бросил все и туда. А она в гинекологии лежит, в реанимации. Не пускают туда. Ну, я там по коридорам побегал, пока врача не поймал, чтоб хотя бы спросить, что там с ней. Врач сначала помялся, а потом говорит, что внематочная у нее. Ну, в смысле, беременность внематочная. И там у нее что-то серьезное. В общем, надо ее в реанимации в себя привести, а потом операцию делать.
Я прямо за голову схватился. Слышал я краем уха про эту внематочную, но что это такое и чем грозит, совершенно не представлял. Доктор, говорю, ее прямо с работы увезли. Что ей принести-то надо? А он – пока ей не надо ничего. Пожалуй, только смену нижнего белья чистого привезите. А вообще-то я вам советую домой ехать, все равно сегодня вы ее не увидите. Ну, я подумал, что он прав и уехал. Еду, а сам все о Марине думаю. Думаю, и, знаешь, себя виню. Это же получается, что я в беременности ее виноват, из-за меня она там мучается.
Приехал домой, а вина еще больше гложет. Тем более, что понять не могу, как это произошло. У нас ведь с Мариной уже есть двое пацанов. Одному – семь, другому – четыре. Они сейчас у бабушки в деревне. Когда Маринка второго-то родила, мы с ней и решили, что хватит. А поэтому стали предохраняться по-серьезному. Без резинки ни-ни. Как же не уследили-то? Как же она залетела? Да еще так внематочно. Эти мысли меня задолбали. Поужинал я, что в холодильнике нашел, и решил, как сказал врач, приготовить ей белье. Ну, и полез в шкаф на ее полку. А там у нее много чего, я раньше-то по ее полкам не лазил. Что брать-то? Решил все посмотреть, что там есть и выбрать на свой вкус.
Короче, вытащил я с полки все, что там лежало, разложил на кровати, гляжу, а на полке, в дальнем углу еще что-то лежит. Посмотрел – а это тетрадь, толстая такая в кожаной обложке.
Володя замолчал, и было видно, что вся картина стоит у него перед глазами. Потом он опять налил коньяк себе и мне, выпил и еще пару минут помолчал, пока продолжил рассказ.
— Открыл я обложку и сначала ничего не понял. Там на первой странице, вверху Марининым подчерком было написано «Прошу после моей смерти передать этот мой дневник Сергею Холину». Что тетрадь – это дневник, я понял. Но кто такой Сергей Холин и почему надо передать его ему? И почему Марина пишет про смерть? Она что, умирать собралась? Вообще-то читать чужие дневники неприлично. Но, во-первых, Марина мне не чужая, да и надпись эта. В конце концов, мы не 15-тилетние школьники. Что-то, значит, там серьезно. Я сел на диван под торшером, открыл дневник и начал читать. И прочел его без перерыва от начала до конца.
В ту ночь я вообще не спал, и не потому, что дневник был таким уж объемным. Просто после прочтения сна у меня не было. Я сидел на диване, дневник лежал рядом со мной, а я выключил торшер и глядел в темноту, пытаясь осмыслить все то, что я узнал из этой коричневой толстой тетради.
Володя опять замолчал и внимательно поглядел на меня, а я старался слушать его, не перебивая, чтобы не спугнуть его мысли, видя, что он еще раз переживает случившееся.
— Ну, давай по последней, — сказал Володя и опорожнил бутылку до конца. Мы выпили, но ни я, ни он совершенно не были пьяными. Только голос моего попутчика стал тише и глубже.
— Ты в Бога веришь? – вдруг спросил Володя.
Я от неожиданности растерялся, а он, не дожидаясь моего ответа, продолжил:
— А я верю. Со вчерашнего дня. Ты сейчас поймешь почему. Ладно, слушай дальше.
— Ты знаешь, я до сих пор не могу понять, зачем Марина завела этот дневник. Может, у нее не было такой близкой подруги, с которой можно поделиться буквально всем, а поделиться была потребность и она открывала душу дневнику. Но почему, почему она держала его в шкафу на своей полке? Что, она не боялась, что он попадет в чужие руки и в первую очередь ко мне? Конечно, я не лазил до этого случая по ее полкам, не перебирал ее нижнее белье. Но вот пришлось же. Или она никогда не думала про внематочную беременность? Не знаю, не знаю.… Но вот, случилось же! И беременность эта и то, что я прочитал ее дневник.
А ты поверь, там было что читать, от чего крыша могла поехать запросто. Конечно, весь дневник я тебе не перескажу. Не помню я все, да и много там чего, но если говорить кратко… Короче, узнал я из этого дневника, что у Марины моей (здесь Володя громко усмехнулся) был любовник. Ага, вот этот самый Сергей Холин. Хотя, знаешь, ведь любовник это от слова «любовь». А мне, как показалось, там особой любви не было. И с первой же встречи с ним она начала вести свои записи. И так, знаешь ли, подробно все записывала. Я много чего узнал, о чем раньше и вообразить не мог. Поверь, мне порой было просто стыдно читать откровенные описания их случек.
Узнал я, скажем, то, что Сережа приходил к Марине не куда-нибудь, а к нам домой. Когда я на работе был или в командировке. Представляешь, они лежали в нашей постели и Сережа, наверное, на моей подушке. Смешно, но Марина даже стихи писала в дневник свой. Вот такой отрывок помню….. «Всю меня сжимает страх. Дома нам бывать не нужно, нас постигнуть может крах!». Представляешь, краха она боялась, а мужика домой приводила. Причем жаловалась, почему это она должна искать место для свиданий, а Сережа не хочет даже позаботиться об этом. Значит, инициатива от нее исходила, так надо понимать?
Узнал я, что как-то сказав мне, что она уезжает в командировку на неделю, эту неделю она прожила у Сережи в коммуналке. (Понять не могу, почему они все время не встречались там, а на моей подушке?) При этом она рассказывала его соседке, что она разведенная женщина без детей. (А я эту неделю был с пацанами один).
Такие штуки она, оказывается, вытворяла не однажды. То она якобы с работой уезжала на 2-3 дня по грибы. То якобы каталась на лыжах в каком-то пансионате. Пару раз она мне говорила, что страшно устала, а на работе предложили путевки. Один раз она поехала в дом отдыха в Подмосковье на две недели. И я лишь сейчас, задним числом, понял, почему она так испугалась тогда, когда я попросил у нее адрес этого дома отдыха, чтобы навестить. Другой раз она почти на месяц уехала в санаторий в Сочи. Ну, тогда я был даже рад, что представилась возможность ей подлечиться. И только из дневника я узнал, что в то время, когда я провожал ее на поезд, Сережа, придя заранее, поставил свой чемодан в их купе и в соседнем вагоне ожидал, пока поезд тронется.
Еще я узнал такую пикантную подробность. Оказывается, Сережа любил выпить, и, видимо, не слабо. И даже сексом не мог заниматься, не приняв стакан. Опять же в одном из стихов Марины была строчка «И я лежу, дрожа всем телом, твой слыша пьяный рык». Но, видно, «пьяный рык» мою супругу не останавливал.
Я узнал, как они ходили в ресторан «Черемушки», как катались на речном трамвайчике. И как он подарил Маринке на день рождения одеколон, а она ему – трусы. (У него с трусами, что ли была проблема?). И еще много других «интересных» фактов.
В общем, как-то вот так. Причем, как я понял, замуж за него она не собиралась, но родить ему ребенка по его просьбе хотела. Что было сделать не сложно, поскольку он ничем не предохранялся. Как она записала в дневнике «Он просит так, не любит ничего резинового».
Ну, вот их мечта и осуществилась. Забеременела она и точно уж не от меня. А вот теперь я тебе скажу, почему я стал со вчерашнего дня верить в Бога. Согласись, что это только Бог спас меня в этой ситуации. Представь себе, что не было бы этой внематочной. Ну, и что было бы? Родила бы она ребенка, зачатого от пьяного мужика. Он свой стакан ведь, безусловно, принял. Жениться на ней он не собирался, да и она не рвалась. Ну и ребенка, естественно, признавать бы не стал. Значит…..А что значит? Значит, что я бы считал этого ребенка своим и воспитывал всю жизнь как своего. А если к тому же он по пьяни родился каким-нибудь дебилом? Значит, я бы воспитывал чужого дебила, считая, что он мой родной. Вот такой расклад. А теперь скажи, разве не Бог спас меня от этого, сделав Маринке беременность внематочной? Разве не Бог дал мне в руки этот дневник?
Володя замолчал и с сожалением убедился, что бутылка пуста. А потом опять обратился ко мне:
— Ну, вот ты журналист, ты много с чем сталкивался в жизни. Ну, что мне сейчас делать, скажи. Посоветуй….. Конечно, пока она лежит в больнице, я ей ничего не скажу, ни про дневник, ни про Сережу ее. А когда она вернется? Ну, что мне делать?
Положить дневник на полку под ее трусы и молчать в тряпочку, будто я не в курсе? Но я же в курсе! И никогда не смогу освободиться от этого кошмара. Любое отсутствие Марины я буду истолковывать однозначно. И должен буду проглатывать и утираться? Или набить ей морду и погнать к чертовой матери? Или самому уйти? А дети? Я же не смогу без них! Ну, что мне делать!?
Володя сказал все это и вдруг ударил по столу кулаком и почти закричал в голос: «Маринка! Что же ты, сука, наделала!?» и заплакал….
Он ждал от меня ответа, но я не знал, что ему посоветовать и лишь пожал плечами.
— Я не знаю, Володя, — сказал я. – В таких случаях никто советы дать не может. Надо решать самому. Могу только сказать, что при любом раскладе твоя жизнь будет разбита, как чашка. Как бы ты не поступил, чтобы ты не предпринял, этот дневник будет висеть над тобой, как дамоклов меч. И то, что произошло, ты не сможешь удалить из памяти никогда.
— Вот в этом ты прав, конечно, — вздохнул Володя и с сожалением посмотрел на пустую коньячную бутылку.
Григорий Пруслин