Наш дом в Киеве расположен против парка Владимирская Горка. Многие годы это было любимое место наших прогулок. В ней нет камерного величия Люксембургского сада с королевским дворцом и роскошными статуями на отходящих от розария боковых аллеях. Это не Одесский городской сад, в котором охраняемый львами вход соседствует с главной улицей города, а зелень платанов с эстрадным театром, кафе и кинотеатром. В нём нет растянутости Бетховен-парка Кёльна, где голубизна озера и белизна лодок на нём, сочетается с фонтанами, розовым цветением японских сакур весной и желтизной приветливых рощ осенью.
Другие примеры излишни.
Владимирская горка значительна по-своему. Для меня это «сад отражений». Древний центр Руси, на склонах которого когда-то стояло капище языческого бога Перуна, а последние полтора столетия возвышается памятник из металла Владимиру–Крестителю, фигура которого отлита бароном П. Клодтом.
Место потрясающее. С высокого склона открывается грандиозная панорама Днепра, нижнего города – Подола, мостов через широкую реку.
Горка вдохновляет перспективами более дальних прогулок. Налево — неповторимый Андреевский спуск, освящённый одной из лучших церквей Растрелли. Направо вниз – цепь парков на склонах берегов Днепра, а один из них, с панорамой Выдубецкого монастыря на фоне цветущей сирени кажется мне одним из красивейших мест в мире.
Для меня Владимирская горка дорога памятью сердца.
Любимое место моей юности, всей моей жизни.
***
Не забыть тёплый июньский вечер семьдесят первого года. Умирающий кинотеатрик на склоне под тарахтенье самосвала. Вечером мы досматриваем грустную комедию на экране. Мила положила на живот мою руку, и я ощутил биение новой жизни. На следующий день к нашему ужасу разрушители срезали часть горы. На месте погибшего кинотеатра выросла громада музея Ленина, а рядом каскад бьющих из труб фонтанов.
Потом были утренние пробежки, постоянные встречи с постаревшими родителями, сидящими на скамейках с гнутыми ножками.
В расшатанной колясочке — годовалая черноволосая девочка с лучистыми глазами — наша дочь. Останавливаясь, пожилые люди, чаще ветераны, целовали Олину пухлую ручку. Дарили значки, конфеты, маленькие сувениры. Первые женские победы.
Помню Горку в скорбном молчании. Отцвели каштаны, благоухали липы, на вымытых шлангами аллеях не было ни одной живой души. Не пели птицы, или мне тогда казалось, что они не поют. Страшили висящие над Днепром серые облака. Это было после Чернобыля. Жена с дочерью были во временной ссылке, а я в одиночестве бродил по пустынным зеленеющим склонам.
Пронизанные солнечными лучами листья деревьев и цветущие газоны, лишённые цветов жизни – детей. Киевский вокзал разлуки с плачущими матерями и детскими лицами, прилепленными к стёклам вагонов, отходящих из Киева поездов…
Потом всё вернётся на круги своя, но природа и люди надолго запомнят полные трагизма годы…
Тысячелетие принятия Христианства превратило Владимирскую горку в европейский сад скульптур. Некоторые показались мне шедеврами. Хорошие мастера, много лет зажатые советской властью, бесплатно распрямились и связали актуальную чернобыльскую тему с библейскими притчами.
Жаль только, что памятники эти недолго простояли – их погубило восстановление Златоверхого Михайловского монастыря.
Святые места, как обычные грешники не смогли ужиться друг с другом…
Однажды, поднимаясь со стороны Крещатика, я издали увидел изящную фигурку дочери в летнем платье с распущенными волосами. Хотел её окликнуть, но подошёл очень высокий худой юноша. Они взялись за руки и по крутой дорожке стали спускаться к Подолу.
Прошли годы, и мы привыкли к изменённым склонам древней горы. По ней бегал голубоглазый нордический бесёнок с вьющимися льняными волосами – наш внук Владик. Приближался к низвергавшемуся каскаду пенящихся водопадов. Заслонившись рукой от солнца, с восторгом следил за покачиванием колоколов стоящего неподалёку Александровского костёла.
Потом по праздникам, и в часы служб в унисон звучали дуэты обеих восстановленных церквей. Звуки, напоминающие о вечности, были слышны даже на другой стороне Днепра.
Вернусь ко времени, когда я был холостым туристом без рюкзака, любящим комфорт.
Таких называли «пижамниками».
Мой самый близкий друг Юра Фиалков однажды отметил то, что ему в жизни особенно дорого:
«Не сетую Судьбе на то, что появился на свет…потому, что она, Судьба, щедро подарила мне внучку, несколько счастливых мыслей, «Манфреда» Чайковского и множество рассветов на берегах лесных речек».
Эти рассветы он встречал не один. Рядом были родные, близкие друзья и байдарка.
Потом родилась удивительная книга. Раньше она называлась по-украински: «На байдарцi за снагою». В русском издании «На байдарке», стояло авторское имя Феликс Квадригин. Перед именем каждого из четырёх авторов можно было поставить слово «талантливый» – Гелий Аронов, Михаил Гольдштейн, Юрий Шанин и Юрий Фиалков.
Об этой легендарной книжке написано много. Я уверен, что она будет читаться, пока на родине авторов будут устраивать заплывы байдарок.
Одни сравнивали её с книгой Джерома К. Джерома: «Трое в лодке, не считая собаки». Другие говорят, что «на службу байдарочного спорта авторы поставили мировую культуру и литературу».
Удивительный редкий сплав профессионализма, интеллигентности, юмора и дружбы.
Возникает вопрос, причём здесь я?
Я был «свидетель умилённый» друзей байдарочных забав.
Не примкнувший к ним собиратель малой антологии стихов о своих байдарочниках, робким их поклонником, автором ответа на их стихи …
Мне они писали:
Для Олечки и Бори
Байдарки наши в сборе,
Но просим, чтобы Мила
Сидела у кормила!
В байдарку пусть Рубенчики,
Усядутся как птенчики
Ваш Юра Шанин
Рубенчики, вот вам рука,
для нас вопроса нет проклятого:
здесь нас четыре дурака,
Но мы принять готовы пятого.
В байдарку за снагою
Я больше не ногою,
Пока в неё Рубенчики
Не сядут всей гурьбою.
Гелий Аронов
Желаем истово мы, чтобы
В походе с нами был наш Боба!
В наш будущий поход
Я с радостью особой,
Возьму любимый мой народ:
И Оленьку, И Милочку, и Бобу
Юра Фиалков
Два Юры, Гелик, Рыжий Мишка
Тебе желают бросить пить,
А как наполнится сберкнижка –
Байдарку быструю купить.
Мы верим: день наступит вскоре,
И (не без помощи жены),
Вплывёшь ты вместе с нами, Боря,
Эх! На простор речной волны!
Я верю: выбрав день нежаркий,
Вспоров веслами гладь реки,
Семья Рубенчиков в байдарке
Пойдёт в поход на Соловки!
И сколько б море ни штормило,
И как не пряталась б земля,
Но у кормила будет Мила,
И будет Боря у руля!
Миша Гольдштейн
Мой ответ не заставил себя ждать:
С восторгом за главой читал главу,
Событья в них описаны так ярко,
Что незачем вступать на дно байдарки
И двадцать дней качаться на плаву.
Жду возвращенья вашего домой.
Земная твердь надёжна под ногами.
Спасибо вам, что вы больны не мной,
Доволен, что болею я не с вами.
Борис Рубенчик
***
По правде говоря, у меня плохо складывались туристические походы с коллективом. Может быть, виной был мой индивидуализм, но скорей всего, склонность к комфорту.
— Пижамник,- характеризовали меня туристы сплочённых групп. Один раз я добрался до одной из вершин Эльбруса без всякой страховки. В компании одного парня и пяти девушек – в кузове грузовой машины, которая везла оборудование для туристов.
Всё было нормально. Гора не скользкой, и я, повиснув на борту машины, благополучно приземлился на горную твердь без посторонней помощи.
Добрались вместе до жалкой столовой, в которой был перерыв. Уселись на длинном бревне срубленного дерева. Но тут произошло несчастье. Вышло солнце, потеплело и посветлело, и вдруг все попутчики, глядя на меня, стали смеяться, причём смех был довольно издевательским.
Мой «героический» подъём произошёл в начале лета 1956 года, через неделю после окончания университета. Дома я прикрепил на пиджак университетский значок и забыл его снять перед поездкой на Кавказ.
Каких только слов тогда я не наслышался – «фраер», «пижон» были самыми приличными.
Ребята возмутились моим чванством.
Я отвернулся, отошёл и снял значок – навсегда. Но меня не оставляли в покое. Все спрашивали: а где значок?
Два грузина предложили за него сначала сто, а потом двести рублей.
Если бы стемнело, они бы поступили более решительно, но на моё счастье с горы спускался вездеход. Водитель не слышал о моей дурной славе, и мы благополучно спустились с Эльбруса.
Этот урок я запомнил надолго.
***
Однажды я приехал в Карпаты с близкими друзьями – супругами Юрой и Светой Фиалковыми и их студентами. Поход в горы складывался нормально. Правда, я натёр ногу, но бодро шагал. Внезапно, как бывает в горах, спустилась тьма. Надо было найти ночлег, и мы приблизились к домику лесника у подножья Говерлы. Кроме меня все были с рюкзаками, а у меня в руке – очищенная от коры палка, которая не понравилась собаке хозяина домика. Псина цапнула меня за ногу, которую пришлось перевязать.
Все улеглись на ночлег и крепко уснули.
Во время завтрака у костра Юра занялся рассказами о моих «подвигах». Он был прекрасным выдумщиком, и хохот был страшным, особенно, когда в разгар завтрака я появился с перебинтованной ногой и костылём в руке. Эхо в горах долго не смолкало…
Кончилось тем, что лесник отвёз меня на турбазу «Гуцульщина», где я бывал уже не раз. По дороге он выбросил мою палку, и встретился я с друзьями на вокзале перед возвращением в Киев. В дальнейшем я предпочитал путешествовать в более узком кругу.
***
Через год две женатых пары – Юра со Светой, и рыжий Миша с Инной взяли меня с собой в поездку на русский Север.
Недавно, обладающая прекрасной памятью Света, помогла мне вспомнить подробности этого незабываемого путешествия, на разных средствах передвижения – на баржах, теплоходах, утлых лодках на каналах в Соловках, самолёте У-2 и пр.
Мы любовались прекрасными храмами Великого Устюга, совершали экскурсии по Соловкам, побывали у Переговорного Камня на берегу Белого Моря, где нас чуть не съели комары. Море сильно покачало нас во время шторма в районе Кеми.
Не забыт был музей Ломоносова в Холмогорах, где Юра с трепетом подержал в руках «Арифметику» Магницкого. Позже он написал о Ломоносове прекрасную книгу.
Жили мы в монастырской келье, а временами в гостиницах. Иногда сытно ели, а порой голодали.
В Мурманске было плохо с едой, и друзья попросили меня сходить и купить какие-нибудь продукты в магазинчике одного из приплывших теплоходов. Он стоял на причале уже второй день, весело посвистывая, а матросы гуляли по городу.
Войти на теплоход можно было, только предъявив судовое удостоверение, которого у меня не было, но буфетчица в киоске маялась без дела и была не прочь продать съестной товар. Друзья придирчиво меня осмотрели, заставили одеть под телогрейку новую рубаку с галстуком и взять авоську побольше.
Объясню молодым читателям, что авоськой называлась плетённая из верёвок сумка, которая могла быть любых размеров, что давало возможность покупателю брать всё, что в данный момент «выбрасывали» (продавали).
Критически осмотрев меня, продавщица предложила купить кусок замороженной трески – знакомый, но приевшийся продукт, кусок сыра размером с кирпич и такой же твёрдости и пять банок консервов.
— Килька?- с надеждой спросил я.
— Давно скончалась, но если богат, то бери, мил человек, консервы из оленины. Лучшей закуски для водочки в наших краях не сыщешь.
Скрепя сердце, я купил по глупости только три банки.
— Ты, видать, бедный. То ли деньгами, то ли умом. Думаю и тем, и другим. На материке за одну банку дают пол-литра!
На берегу изголодавшиеся друзья сходу съели консервы и погнали меня снова на пароход, но его и след простыл.
— Мы тебя держали за умного, поскольку ты до сих пор не женат, но отказаться от оленины хуже, чем потерять сотню рублей, — грустно сказал Юра Фиалков.
В Кеми мы расстались с Гольдштейнами, и отправились в Архангельск, где я совершил подвиг – добыл три места в гостинице, представившись секретарём профессора Фиалкова…
Со мной случился в этом городе анекдот, который как банный лист прилип ко мне на всю жизнь.
Страдая от изжоги после ресторана в Архангельске, я завернул в пустой магазин, в котором продавали только минеральную воду.
Расплачиваясь за бутылку, я услышал вой милицейских сирен, и оказался единственным в оцеплении. Привезли водку, и матросня с центральной улицы, ворвавшись, чуть меня не раздавила. Меня вывели через чёрный вход. Никогда не забуду лиц и высказываний парней в бескозырках, когда я вместо водки выносил бутылку минералки…
Жаль, что слабеющая память мешает мне описать все «хождения за три моря»…
***
Большую радость нам с Милой доставляли весенние поездки в Крым, а изредка и в Прибалтику.
Компания собиралась немалая – наши любимые друзья – супруги Элла Исаева и Боря Гольдшмидт с детками – нежной ласковой Катюшей и стремительным, захлёбывающимся словами Женькой.
Элла и Боря – врачи божьей милостью. Педиатр и умница Элла лечила нашу дочь Оленьку, а Боря – онколог с добрейшей душой был любимцем всего Киевского института онкологии, в котором выполнял самые ответственные исследования.
Если я правильно подсчитал, то вместе с нами набиралась компания в семь душ.
К Элле и Боре всегда налипали друзья, число которых нельзя было запрограммировать.
Снять гостиницу в Крыму в те годы было не только накладно, но практически невозможно.
Поэтому, приехав в Симферополь, мы, заполнив пол троллейбуса, доехали до Алушты и Гурзуфа. Обошли местные домики, хаверы или норы, где можно было поселиться на недельку до второго…
Потом гурьбой устраивали незабываемые застолья, где питались, чем Бог в Крым пошлёт, а вина всегда были местными.
Элла с Борей нас научили, как надо воспитывать детей; жаль, что у нас была только одна дочь Оленька.
При этом был строгий ритуал – пищу делили на две неравные части – для взрослых и детей. Сначала ели родители. Потом Боря, засунув два пальца в рот, издавал оглушающий свист, и с соседней горки, либо ближайшего пляжа скатывалась проголодавшаяся детвора.
Стол был накрыт, и к нашему с Милой удивлению, прибавка никогда не выдавалась – «они могут съесть в пять раз больше» — строго говорила Элла – «а это не на пользу».
Привыкшие к такому режиму детки никогда не попрошайничали, а у нашей привередливой Оли тарелка, как у всех, оказывалась пустой.
Дети перед завтраком или обедом всегда были на прогулках, причём иногда в местах достаточно отдалённых.
Заслышав бандитский Борин свист, они стремительно бросались к месту сбора – спускались с крепостной стены, выскакивали из моря, обернувшись полотенцами, скатывались с горок.
Иногда после принятия пищи планировался отъезд на катере или пароходике, скажем, в Никитский ботсад или Алушту…
Возглавляемая Женей ватага никогда не опаздывала.
Порой случались и непредвиденные обстоятельства. Однажды семья Гольдшмидтов сняла комнату с палисадником в Гурзуфе по улице Чехова (не понимаю, как я запомнил её название при нынешней своей памяти).
Палисадник не пустовал, а был засеян зелёным луком и укропом. Не спросив хозяйку, Эллочка нарвала и помыла ароматную травку и посыпала ею трапезу. Нас с ними не было, но, вернулись к ужину, мы застали печальную картину. Часть семьи стояла в очереди в дворовый туалет, а оставшиеся изнемогали на кроватях. Тяжёлое отравление вредными травами. Телефона или хэнди тогда не было, но была вода в кране и возможность выпить чай – что и делали перед туалетом члены семьи, предварительно засовывая два пальца в рот…
Прошли долгие годы. Наши друзья живут в штате Нью-Джерси. Элла с блеском сдала экзамены в Медицинской школе и получила второе, теперь американское образование. Её знания поразили директора этой школы, который пришёл Эллу поздравить.
Сын Эллы и Бори Женя стал заведующим центром, в котором лечат инсульты. Выглядит он солидно, обзавёлся окладистой бородой.
Его дети очень похожи на молодого Женю, который стремительно бегал по горам вместе с сестрой Катей. Теперь у неё двое детей – девочка и мальчик. Все пять внуков очаровательны, и мы благодарны друзьям, которые прислали нам их фотографии..
Трудно передать красоту и очарованье майского Крыма. Сейчас, объездив пол-Европы, я не забываю синевы Чёрного моря, красоты каменных обломков – адаларов, цветущих глициний, дворцов Алупки и магнолий Гурзуфа…
Вспоминаются куплеты песни Шаинского-Матусовского:
«Нам счастливую тропинку выбрать надобно
Раз дождинка, два дождинка будет радуга…»
Карадаг. Домик писателя Волошина, воспевшего Киммерию. Его могила среди цветов над обломками скал, потухших вулканов. Запахи моря, хвои и трав. Что это? Наркотический синдром? Неосознанная загадочность?
Просто волшебные места, обладающие особенной аурой для влюблённых и русских интеллигентов…
Как пел Вертинский: «Это было, было и прошло…»
Теперь в годы наступившей старости и эмиграции я, проснувшись, задаю себе тот же вопрос – почему.
Я уже не спрашиваю себя про байдарку – друг ночного комфорта и враг сырости и укачивания, я не мог грезить про утлый кораблик «в тумане моря голубом».
Но дневные походы в Ирпенские или другие леса, вечерние костры – тогда не думали о пожарах, сытость от картофеля, заедаемого свиной тушёнкой, а главное — разговоры, общение с любимыми друзьями.
Почему я не был с ними в походах? Как много я тогда я потерял.
Навсегда запомнил утренний мартовский выезд в одно из сёл, где была дача друзей. В этот день весна поторопилась, превратив начало марта в начало мая. На деревьях распустились почки, и Юра Шанин нашёл даже пару цветочков. Раздевшись до пояса, он делал круги на детском велосипеде, и шутил напропалую.… Пытался надеть на себя собачий намордник, и сокрушался, что у сопровождавшего нас пса «мальчиковый размер»…
А возглавляемые рыжим Мишей походы в Быковню, в которых я участвовал всего два раза, но берегу привезенный из Киева фотоархив, в котором отражена молодость наших весёлых лиц…
Ещё до Чернобыля…
Потом бегство с дочерью от радиации. Чужие города и люди.
Отрывок из песни: «Я люблю тебя жизнь, ну а ты меня снова и снова …»
Теперь нет с нами Юры Фиалкова, Юры Шанина и его жены Риты.
Память о них для нас священна.
Прошли многие годы, мы с женой состарились и приобрели билет для двух пожилых людей, достигших шестидесяти лет.
В Земле Северный Рейн-Вестфалия он даёт возможность в субботу, воскресенье, праздничные дни, а также ежедневно после семи часов вечера путешествовать на поезде по большому участку скоростной VDR дороги. Относится он не только к поездам, но и автобусам, проходящим по тем же районам.
Эти поездки открыли для нас красоты Германии, одной из стран, в которых все места в центрах и на окраинах, включая природу, архитектуру, музеи, турбазы одинаково хорошо ухожены, радуя сердце и глаз.
Больше всего в любое время года нас привлекают места вдоль Рейна, особенно участок между Кёльном и Майнцем.
Река петляет, открывая взгляду извилистые берега с зелёными или желтеющими виноградниками, замками, малыми деревушками, несколькими крупными памятниками, мостами.
Рядом с нашим пароходом снуют мелкие и крупные суда. Остаются сзади переправы, возле которых скапливаются пешеходы и группы пассажиров.
Берега красивы в любое время года. Лучше всего ими любоваться с палуб белоснежных теплоходов, на которых стоят кресла и столики, оставляя пространства для танцев и даже прогулок.
Вдоль берегов десятки живописных замков. Цепи гор и холмов вплоть до Бонна. После Бингена Рейнская долина превращается в ущелье. На протяжении 60 км до Кобленца река преодолевает узкий проход – царство знаменитой Лорелеи, где её течение становится бурным.
Линц, Ремаген, Ункель, Кёнигсвинтер – давно стали любимыми местами наших прогулок, но больше всего нам нравится Рюдесхайм…
С помощью спортивных палок, ставших инвалидными, я дошёл до восьмидесятилетия и постараюсь вместе с женой не оставлять ходьбу.
Движение – это жизнь.