К 91-летию человека удивительной судьбы
на днях я написала этот материал, который меня «зацепил». Беседовала с «двойником Сталина» — не из тех, что бродят по Красной площади и за бабки со всеми фотографируются, а с тем, кто исполнял эту роль еще при его жизни.
Тема эта была рассекречена в 1997 году, и сразу же на «актера» набросились любопытствующие — так появились противоречивые материалы как о самих событиях, так и об их герое. Пошли и нападки, что он «пиарится», хотя человек молчал десятки лет. Немало было и злобных выпадов на тему «присваивания заслуг» и т.д. Но я своими глазами просмотрела документы и фотографии тех времен и этих времен тоже. И написала небольшое эссе, которое первоначально планировалось, как интервью.
Первые встречи
Я познакомилась с Феликсом Гаджиевичем Дадаевым 21 октября 2016 года на праздновании 15-летия «Президентского клуба «Доверия», куда была приглашена его председателем, легендарным генералом-чернобыльцем Николаем Дмитриевичем Таракановым, с которым познакомилась несколькими месяцами ранее на его творческом вечере в ЦДЛ.
Заседание «Доверия» проходило в великолепном здании на Большой Якиманке, где расположен офис Президентского клуба. За огромным овальным столом сидели члены Президиума клуба и почетные гости. Часть из них была в генеральских мундирах, на которых сверкали ордена, медали и Звезды Героев. Они вставали, поздравляли друг друга с 15-летием, говорили о прошлом и будущем страны, о дальнейших планах работы «Доверия», благодарили организатора и бессменного руководителя Клуба Николая Дмитриевича Тараканова за его неистощимую активность в развитии и поддержке дела, которому все они служат, – возрождению Великой России.
Мое выступление было связано с ролью литературы и поэтического слова в сохранении цивилизационного пространства, объединенного русским языком. В ходе своего выступления я прочитала несколько поэтических произведений участников конкурса Международной литературной премии имени Игоря Царёва, завершив его стихотворением Сергея Смирнова из Кингисеппа «Честное слово»:
Мы держались на честном слове (а на чём нам ещё держаться?):
мы когда-то его давали – и остались ему верны.
Посмотри, как тревожно тени тёмной сетью на мир ложатся,
посмотри, как плывут туманы с той, неведомой стороны.
Безответные тонут звёзды в этой ночи чернее ваксы.
Мы остались, согласно слову, на границе, на рубеже,
на часах, на посту, в дозоре, на проклятой собачьей вахте,
мы когда-то давали слово и его не вернём уже.
Ну, а там, за границей света, копошились такие звери,
на две трети – созданья мрака, и созданья мечты – на треть.
Мы в такие шагали дали, мы в такие входили двери,
что ни в сказке сказать словами, а увидеть – и умереть.
Мы такие дымы вдыхали, что нет слаще и нет приятней,
на отеческом пепелище, в изголовье родных гробов.
Мы когда-то давали слово и его не вернём обратно:
встать за веру, хранить надежду и в сердцах сберегать любовь.
Читая, я видела лица слушателей – на них отражался весь спектр чувств людей, для которых понятие «честь» — не пустое слово. И когда я закончила, ко мне обратился один из них – генерал, отличавшийся от других присутствующих своей кавказской внешностью:
«Вы прекрасно читаете. Вы – актриса?» Я ответила, что я не профессионал и читаю, как чувствую.
По завершению торжественной части, генерал подошел ко мне, и до конца вечера, который продолжился в ресторане «Президент отеля», мы уже не расставались. Я еще ничего не знала о его героическом прошлом и о нынешней славе, хотя две Звезды Героя и ордена на генеральском мундире были весьма красноречивы. Но я общалась не с Героем, а с Человеком, который потряс меня своими талантами в самых разных областях. Он читал стихи, рассказывал юмористические истории из своей жизни и жизни известных людей, искрометно шутил, без снобистской забронзовелости соглашался на памятные снимки с постоянно обращавшимися к нему с этой просьбой людьми, показывал мне фокусы, исполнению которых могли бы позавидовать именитые артисты цирка, танцевал лезгинку… Ах, как он танцевал! Это был не генерал, перешагнувший 90-летний рубеж (о своем возрасте он сообщил мне практически сразу после знакомства), а задорный юноша, вкладывающий в танец всю страсть своей кавказской души!..
Мы обменялись визитками и договорились встретиться и подарить друг другу свои книги. Оказалось, что он еще и литератор — пишет стихи и прозу…
…2-го декабря 2016 года. Я была приглашена на Торжественную церемонию награждения «Великие Люди Великой России», где в Большом Концертном Зале Правительства Москвы вручались ордена «Честь и слава Великой России» людям, всей своей жизнью заслужившим эту награду. Среди них были генералы Тараканов и Дадаев.
Во время фуршета мы снова встретились с Феликсом Гаджиевичем. В руках у него была только что вышедшая книга «Коран Гази Дадаева». А вокруг него толпились люди, жаждущие получить ее из рук автора. Но книга была только одна…
Увидев, что я подошла, Дадаев сразу же подхватил меня под руку и тихо сообщил: «Сейчас всем покажу книгу, а по окончании фуршета отдам тебе…». А когда всех пригласили в зал на продолжение Церемонии, он, отодвинув на край стола опустевшую посуду, пододвинул к нему стул, сел, раскрыл книгу и… одной рукой нарисовал профиль то ли свой, то ли Сталина (сходство невероятное!), расписался и поставил дату, а другой рукой (одновременно) написал дарственные слова: «Верному дорогому другу красавице Иринушке с любовью! Храни тебя Аллах и Правда Боженьки. Твой Гази – Феликс Дадаев»…
С «Корана Гази Дадаева» все и началось. В самом названии книги было, на мой взгляд, что-то «еретическое». Согласно богословской традиции Коран считается несотворенной божественной речью, и таковой в неизменном виде должен пребывать до Страшного суда. Можно ли покушаться на Священную Книгу вольной ее трактовкой? – задавала я себе вопрос, открывая подарок Дадаева. Но «Храни тебя Аллах и Правда Боженьки», написанное Феликсом Гаджиевичем на титульном листе по соседству со словом «Коран», направляло мысли в иное русло…
«Известно, что Коран – поучительный сборник мудрейших наставлений… Брат православной Библии, Торы, Евангелия – он является высшей школой познания нравственных понятий…» — этими словами открывается текст «Корана Гази Дадаева». Подзаголовок к названию этой книги – «Советы аксакала». И далее текст: «…осмелюсь предложить читателю свои жизненные размышления, свои чувства и советы в надежде на их уважение и стремление познать жизнь. Мои советы аксакала сложились в стихотворные формы, которые я осмелился назвать «Коран-Гази».
Все встало на свои места, и я стала читать. Часть книги была написана в стихах, часть прозой. Я прочитала ее от корки до корки. Меня потряс тот уровень откровенности, порой безжалостности к самому себе, которых не побоялся автор, чтобы на собственном примере дать уроки нравственных ценностей тем, кто еще ищет свой путь в жизни.
Я рассказала о «Коране Гази Дадаева» главреду портала «Изба-Читальня». Он заинтересовался и попросил меня взять у Феликса Гаджиевича интервью. Дадаев согласился.
Жизнь – настоящая и в маске
Мы говорили три с половиной часа, порой уходя далеко в сторону от заданной мной темы, порой просто слушали взаимные откровения и воспоминания, делились впечатлениями об известных нам людях, перемежая разговор шутками и анекдотами, а порой и едва сдерживаемыми слезами…
Дома, включив компьютер и пододвинув к себе клавиатуру, я поняла, что материал в виде интервью не получится. Принцип «вопрос – ответ» в этом случае не сработал. Но осталось очень сильное впечатление от разговора с потрясающим собеседником, способным на искренний разговор без рамок, намеченных подготовленными мной вопросами.
Откровенность Феликса Дадаева порой зашкаливала, и тогда он просил: «Не пиши об этом!» Объяснений по этому поводу мне не требовалось – я понимала, что любая степень откровенности предполагает право человека на свою закрытую для всеобщего обозрения зону, в которую посторонние допускаются только в избирательном порядке.
Поэтому я позволю себе рассказать о Феликсе Гаджиевече Дадаеве лишь часть того, что услышала, но дающее представление о его незаурядной личности и наполненной событиями жизни.
— Феликс Гаджиевич! Общение с Вами вряд ли может оставить кого-то равнодушным. Букет талантов, которыми Вы обладаете, не заметит только слепой. О Вас, о Вашем жизненном пути, о событиях на нем уже сказано и написано немало. Все это можно прочесть в самых разных информационных источниках, которые после рассекречивания факта использования Вас в роли «двойника Сталина» стали проявлять к Вам повышенный интерес. Но я хочу поговорить с Вами не о Феликсе Дадаеве, имя которого известно стране, а о Гази Дадаеве — человеке нелегкой судьбы.
У меня в руках подаренная Вами книга «Коран Гази Дадаева». Я знаю, что она далеко не первая, но, как мне кажется, — главная книга Вашей жизни. Ведь в ней – Ваш жизненный опыт, Ваши мысли и чувства, Ваша боль и Ваша надежда. Я читала ее и думала: «Это гимн дружбы и взаимопонимания между людьми, народами и религиями»… Что подвигло Вас на ее написание? Что подвигло Вас на откровения, на которые Вы не решались раньше?
Я сразу поняла, что этот вопрос Дадаев уже задавал сам себе, потому что ответил он сразу же: «Признание облегчает душу. Лучше поздно, чем никогда. Раньше я никому о своей жизни не рассказывал – стеснялся, наверное, что люди подумают, что я хвастаюсь, привлекаю к себе внимание. Но потом, слушая рассказы о мальчишке-горце, жизнь которого была наполнена хитросплетениями невероятных событий, я все-таки решил признаться, что этот мальчишка – я. Тогда и извлек на свет документы и фотографии тех времен, тогда и начал писать свои книги-воспоминания…»
С этих вопроса и ответа и началось то, что должно было превратиться в интервью. Но интервью в истинном понимании этого слова так и не состоялось. И именно поэтому я не могу описать эту встречу по принципу «вопрос – ответ». Мы говорили, говорили, говорили… Поэтому я просто расскажу, что узнала о жизни и мыслях человека, взявшего на себя ответственность на десятом десятке прожитых лет дать «советы аксакала» тем, кто готов понять и еще что-то изменить в своей жизни.
Это не будет биографическое исследование в академической, или художественной форме – я не обладаю фактическими данными, позволяющими взять на себя такую ответственность. Я не буду называть даты, прослеживать причинно-следственные связи, а хочу лишь поделиться личными незабываемыми впечатлениями от этой встречи и дорисовать несколькими, мало кому известными штрихами портрет человека удивительной судьбы.
Настоящее имя Дадаева — Газават. Он родился в Дагестане, в высокогорном ауле Кази-Кумух в 1926 году. В документах у него другой год рождения – 1923-й. Он прибавил себе 3 года, когда пришел в военкомат оформляться в состав фронтовой артистической бригады.
Семья Гази была строгих правил. Вот только два характерных для Дадаевых момента.
Когда Газават был еще ребенком, он твердо усвоил для себя, что с голодным надо делиться даже последней крошкой хлеба: «До сих пор не могу положить в рот еду, если кто-то рядом не может сделать того же – всегда делюсь».
И еще его дед, глава семьи, отучал внука от присущего мальчишкам вранья и хвастовства, рассказывая, что каждая неправда укорачивает человеку язык. Феликс Гаджиевич вспоминает: «Если я что-нибудь привирал (а фантазия была богатой!), то тут же пугался и проверял – не отваливается ли у меня кончик языка. В дальнейшем, конечно, перестал в это верить, но вложенный в меня с детства стыд за вранье так и врос в меня навсегда. И хотя деда и отца уже нет на земле, они всегда остаются со мной, я продолжаю сверять свою жизнь по ним и, как боялся, так и до сих пор боюсь их расстроить. Так и своих внуков воспитываю. И они тоже боятся меня расстроить…»
Гази рано начал трудиться. Сначала пастухом, а потом у отца научился профессии лудильщика и ювелирному делу. Потом семья переехала в Махачкалу, и там Газават поступил в детский ансамбль имени Сулеймана Стальского, который позднее получил название «Лезгинка».
В 1939 году на Северокавказской Олимпиаде искусств умеющий танцевать «на пальцах» мальчишка привлек внимание руководителей Государственного ансамбля песни и танца Украинской ССР. Так он стал артистом этого известного коллектива.
Война застала Газавата Дадаева в Днепропетровске. На базе ансамбля была создана фронтовая бригада, куда вошли знаменитые впоследствии артисты: Юрий Тимошенко и Ефим Березин (на фронте их сценические имена были Скалкин и Мочалкин, позже они стали Тарапунькой и Штепселем), Ян Френкель, Марк Фрадкин. В рядах популярной концертной бригады юный Дадаев дошел до Берлина. Пришлось и воевать, и партизанить, и в разведку ходить… много чего пришлось… Свою военную биографию он завершил с орденами и медалями на еще мальчишеской груди…
С фронтовой концертной бригады и началась профессиональная жизнь Дадаева — артиста широкого профиля. Его знали как танцора, актера разговорного жанра, конферансье. На сцене он демонстрировал еще и свои уникальные способности за несколько секунд обеими руками нарисовать любую карикатуру, из любого положения бросить нож точно в цель, он показывал фокусы, сочинял и пел сатирические куплеты…
Талант с возрастом не уходит — Феликс Гаджиевич успешно доказал это на нашей встрече. То, что должно было стать «интервью», превратилось в его «выход на бис» — великолепное шоу, исполненное седовласым аксакалом экспромтом с юношеской легкостью и юмором. Рисунок, сделанный левой рукой в тот момент, когда правой ставился автограф, и фокусы с первыми попавшимися под руку предметами (не со сцены, а сидя рядом!) на какое-то время создали ощущение ирреальности происходящего. А когда из-за стола встал «Иосиф Виссарионович», прошелся по кабинету и произнес речь, я увидела перед собой живого Сталина, хорошо знакомого всем по документальной хронике. Да… «двойников» на Лубянке подбирать умели.
Когда я готовилась к интервью, у меня не было намерений говорить с Дадаевым о Сталине (об этом уже и без того много написано!), но после того, как увидела «Иосифа Виссарионовича», тема эта возникла сама собой.
Я спросила о том, что правда, а что миф в историях с «двойником», и Феликс Гаджиевич сразу расставил точки над «i»: «Много придуманного. Я никогда не участвовал ни в каких тайных операциях, меня никогда не подставляли вместо Сталина, чтобы уберечь его от возможных терактов или провокаций – ничего подобного не было. Один раз я действительно стоял на Мавзолее – в День Физкультурника. Так сложились обстоятельства, что Иосиф Виссарионович не мог там быть. А вот документальное кино – там я частенько снимался… Но и об этом стало можно говорить только после того, как в 1997 году материал о «двойнике» рассекретили».
Но меня интересовали не столько сами события, сколько их влияние на жизнь героя интервью. И потому я задала вопрос:
— Вживаясь в роль Сталина, ощущали ли Вы влияние его личности на свою судьбу? Это не формальный вопрос. Одно из древнейших магических учений – контагиозная магия — основано на том, что некие материальные объекты, единожды соприкоснувшись, продолжают пребывать в контакте постоянно. Древние маги, к примеру, даже воздействовали на человека одеждой, которую когда-то носил другой человек.
Разумеется, наука это высмеивала, но оказалась в затруднительном положении, когда Альберт Эйнштейн и его сотрудники Борис Подольский и Натан Розен открыли эффект, состоявший в том, что две субатомные частицы, однажды соприкоснувшись, могут влиять друг на друга даже на расстоянии нескольких световых лет. Эффект был назван по первым буквам их фамилий. Так вот: ощущали ли Вы на себе ЭПР-эффект в связи с тем, что соприкасались с жизнью Иосифа Виссарионовича?
Дадаеву мой вопрос не понравился: «И кто придумал такую глупость, что меня одевали в одежду Сталина? Меня гримировали – ведь я был намного моложе его! Приклеивали седые пряди, рисовали морщины, делали оспины на лице – для этого щетку для волос вдавливали в грим… И шили для меня специальные костюмы, копирующие то, в чем он ходил! Я никогда даже не прикасался к его личным вещам, так что никакой информации с них снять не мог! Хотя,… — Феликс Гаджиевич задумался, — присутствие Сталина в своей жизни я всегда ощущал и продолжаю ощущать. Это как у актера, которому надо вжиться в роль, если он хочет сыграть ее правдиво — наверное, где-то в мозгах это откладывается навечно. Но… это ведь связано только с внешними атрибутами образа Сталина, а никак не с его духовной составляющей».
Под северным сиянием
Это удивительной красоты природное явление долгие семь лет сопровождало жизнь орденоносца, разведчика, снайпера, одинаково метко стрелявшего с обеих рук, и артиста – любимца фронтовиков Феликса Дадаева. Неповторимые красочные картины, разворачивающиеся над головой, были единственным, что согревало его душу в кошмаре Колымы, ставшей для него важным жизненным уроком.
«В 1946-м судьба уготовила мне холодные годы в лагере на севере страны. Снежные бури зимой, белые ночи весной, северное сияние переливается радугой на звездном небе. Красота сказочная, если бы не тесные, переполненные людьми бараки, бесплодные споры, страсти, каторжный труд, обманутые надежды… Забыть этого нельзя. Всю мою дальнейшую жизнь стоит мне посмотреть на чистый снег — я сразу вижу блестящие снежные холмы колымского Усть-Омчуга. А в маршах слышу топот зэков, выходящих на раннюю адскую работу в каменоломню… Весь кошмар советской Колымы перед глазами на всю жизнь» — вспоминает Дадаев.
Воспоминания, воспоминания, воспоминания… Он рассказывал, а я в тему прочитала ему отрывок из стихотворения Игоря Царёва:
Колыма – и конец, и начало,
Всех крестов не сочтешь, не увидишь.
Столько всякого тут прозвучало
И на русском, тебе, и на идиш…
Тени призрачны, полупрозрачны,
Силуэты неявны и зыбки,
Под чахоточный кашель барачный
Стылый ветер играет на скрипке,
И конвойным ознобом по коже
Пробирает до дрожи, до боли…
В эту ночь помолиться бы, Боже,
Да молитвы не помнятся боле…
Я видела блеснувшие в глазах Феликса Гаджиевича слезы, которые он даже не попытался скрыть.
— Кто написал? — спросил он.
— Мой муж, — ответила я.
— На Колыме за такое стихотворение его бы тут же признали «авторитетом». Там умели ценить таланты…
— А Вы? Вас оценили?
Впрочем, я могла бы и не спрашивать. Я знала, что оценили.
Я знала, что Феликс Дадаев не был «политическим». Его арест и отправка на Колыму – отдельная история, которую рассказать вправе только он сам. Но «за семь лет было время поразмышлять, погоревать и ума-разума набраться», как написал в своей исповеди Дадаев. А еще эти семь лет дали ему импульс к написанию «Корана Гази Дадаева» с «советами аксакала» — советами, которые имеющие уши да услышат…
Везде можно остаться человеком. Везде можно (даже если это не жизнь, а выживание) сохранить достоинство. Вполне закономерно, что таланты Дадаева были замечены и его, зэка, включили в концертную бригаду при штабе Дальневосточного военного округа. Он объездил с выступлениями всю Маньчжурию, Чукотку, Сахалин. А после освобождения с другими военными ансамблями – хабаровским и сахалинским – побывал в Японии и Китае. А в 1957 году Маршал Советского Союза Р.Я.Малиновский, ставший министром обороны и переведенный в Москву с Дальнего Востока, где был командующим войсками округа, забрал Дадаева с собой…
Но все это было позже. А поначалу – тяжкие лагерные будни, ежедневная сводящая с ума картина… Дадаев вспоминает: «Среди небольших сопок в снегах словно в морских волнах проглядывается лагерный комплекс, напоминающий полузатонувший серый корабль, длинные бараки в морозной дымке, вкопанные в замерзший грунт, выглядят мертвой грязной картиной… Время будто остановилось, и только на закате появляются новые краски, делающие страшную картину зоны, окруженной болотом, чуть более живой, но при этом еще более зловещей. Серое хилое здание за колючей проволокой вмиг окрашивается в бордово-красный цвет, будто обагренное кровью… А за лесной сопочкой — лагерный могильник «покойка», где на одном квадратном метре по три могилы. Ни холмиков, ни памятников здесь нет – в землю воткнуты палки, а к ним накрест прибиты дощечки с номерами 1189, 1190… Это финал зэков. Ни имени, ни фамилии, ни дат…»
Но и эту страшную картину безысходности и мрака, в которых жили лагерники, заключенный Дадаев осветил для них лучом веры и надежды.
Колымский Боженька
Когда я попросила Феликса Гаджиевича рассказать про Колымского Боженьку, он не смог скрыть удивления:
— Откуда ты про это знаешь?
— Раскопала в Ваших воспоминаниях, — честно призналась я. – Так расскажете? И Дадаев рассказал.
В поисках занятия, которое в редкие свободные от работы минуты отдыха могло скрасить тюремные будни, он занялся чеканкой и изготовлением поделок из дерева. Его самодельный ножик-резец подчинялся руке, глаза подмечали в замысловатых узорах коряг узнаваемые образы, и в результате возникали небольшие деревянные скульптуры. Увидев эти изделия, один из заключенных — якут, потомок алеутов напутствовал товарища по несчастью: «Если тебе удастся смастерить полезное людям, то ты приобретешь дух Бога. Дерзай, но не забудь перед работой помолиться и помыть руки – дело святое!»
Прошло совсем немного времени, и Дадаев уже знал, к чему тянется его душа. Искал «материал» — древесину, которая режется без сколов. Остановился на липе. После долгих поисков был найден ее засохший ствол с раскинувшимися в разные стороны толстыми ветвями. Дерево спилили, и Дадаев взялся за работу. Он задумал вырезать деревянную скульптуру в человеческий рост – лагерного «Боженьку».
«Братва поверила в мои намерения, многие заволновались и стали соображать, где добыть стамеску и топорик. Не кайлом же рубить! Предлагали стырить в соседских мастерских пару железяк, соорудить специальные заточки. Но это было прямым нарушением лагерных правил, — вспоминает Дадаев. – И тогда я подумал про то, что и начальство, и вертухаи – тоже люди, у которых тоже должна быть совесть…»
На следующий день заключенный Дадаев попросился на срочный прием к «гражданину начальнику». Трудно определить, что стало для последнего самым убедительным доводом – ведь опытный артист разговорного жанра привлек к качестве аргументов такие доводы, как совесть коммуниста и отца, возможность перевоспитания заблудших людей, уважение зэками, даже известность не только на Севере, но во всей стране… В конечном итоге ему был выдан режущий инструмент и выделено место для работы в местной кочегарке.
С этого дня заключенный Дадаев начал создавать деревянную скульптуру лагерного «Боженьки». Конечно, его пугала мысль о возможной неудаче. Но, как вспоминает Феликс Гаджиевич, его будто кто-то подхлестывал: «Смелее! — говорил мне кто-то. Даже иногда слышалось фронтовое «Вперед!». Своей работой ты приближаешься к небу. С Богом!»
Он уже твердо знал, что хочет увидеть по завершении своей работы — фигуру в человеческий рост распятого на кресте Иисуса Христа.
В лагере с энтузиазмом отнеслись к задумке Дадаева. К бывшей кличке «Азиат» добавилась еще одна – «Папа Карло», но шутили по-доброму и помогали, чем могли. Добыли еще один кусок дерева для головы скульптуры, которую необходимо было изготовить отдельно, а потом «прирастить» к туловищу.
«Четыре месяца, освобожденный от всех работ, кроме уборки небольшого клуба, я творил. Но даже эту уборку по указу «воров» взяли на себя «хулиганы». И в углу кочегарки с каждым днем все четче вырисовывался образ Иисуса Христа, которому уже молились зэки, перечитывая привезенное из поселка потертое «Евангелие».
О затее Азиата-Папы Карло уже знали соседние зоны, и все удивлялись тому, что русского «Боженьку» создает мусульманин. Да и многие его братья по вере поначалу упрекали собрата в отступничестве. Но постепенно ситуация менялась: ни одно воскресенье, ни один день рождения, ни один религиозный праздник не обходился без того, чтобы в кочегарку к еще незавершенной фигуре не приходили люди разных вероисповеданий, чтобы постоять рядом, мысленно помолиться и попросить о помощи. На постаменте и на кресте стали появляться маленькие айяты – мусульманские полумесяцы, которые по просьбе своих единоверцев вырезал из металла тот же Азиат.
Колымский Боженька притягивал к себе верующих и неверующих. Рядом с ним отогревались сердца, и у измученных и потерявших надежду людей появлялись новые силы для ожидания светлого часа освобождения.
Образ Колымского Боженьки помогли завершать Дадаеву его товарищи по несчастью. Нашли сухие тонкие корни, и он, объединив их с медно-красными тонкими проволочками, изготовил волосы и бороду, а из добытой добровольными помощниками колючей проволоки – терновый венец…
Надо было прикрепить фигуру к кресту, но именно это оказалось для Папы Карло самым тяжким испытанием. «Я не мог решиться вбить молотком железные костыли в святое и почти живое для меня изваяние. Я не решался на эту ужасную процедуру, но вдруг впервые в своей мусульманской жизни произнес «Прости меня, Господи!» и… С каждым ударом молотка я чувствовал Его боль и, разделяя Его страдания, чуть ли не терял сознание…» — вспоминает Феликс Гаджиевич.
Оставались последние штрихи: сотворить из смолы слезу, которую роняет Господь, глядя на своих несчастных детей, губной помадой прорисовать кровь, стекающую из ран, а затем обработать все лаком…
Открытие было запланировано провести на построении 4 марта 1949 года. Окончание работы Дадаев подгадал к своему дню рождения. «Сделать подарок и всем верующим, и себе тоже – добро!» — комментирует он свой выбор даты.
В 6 часов утра 4 марта 1949 года на плацу зоны слышалось слезное дыхание и шепот молящихся людей – и христиан, и мусульман, и иудеев, и атеистов… Благодатную и не вписывающуюся в церковные каноны молитву слушали леса и горы всей Колымы…
Да, было в этом что-то от идолопоклонничества. Но не суди, и судим не будешь! Да и кто решится осудить людей за обращение к Богу, в каком бы виде он перед ними не предстал? Там, на Колыме, молодым дагестанцем был создан единый для всех религий Бог, которого приняли измученные, а частью и очерствевшие души лагерников, и дали ему имя — Колымский Боженька.
Нарушив все правила утреннего построения, под взглядом промолчавшего «хозяина» к Дадаеву подошел старик-рецидивист Степаныч. Волнуясь, перекрестил его, обнял, поцеловал и тихо сказал: «Ты, Гази – человек. Спасибо тебе! Живи долго…»
С того дня прошло 68 лет. 4 марта 2017 года Феликсу Гаджиевичу Дадаеву исполнился 91 год (официально – 94).
И, завершая это неправильное «интервью», в его день рождения мне хочется повторить сказанные на лагерном плацу почти 70 лет назад слова: «Спасибо Вам! Живите долго, Гази Дадаев!»
4 марта 2017 г.