Филипп бил по рулю, гудел, матерился, но его джип… Его собранный по спецзаказу внедорожник «Бугатти» (в переводе с итальянского означает «богатый» – так ему сказали в салоне) не ехал. Полутемные улицы были забиты пыльными, чадящими, зудящими автомобилями. У магазинов и супермаркетов, залитых жирными пятнами рекламных подсветок, и вовсе наблюдались транспортные завалы. Вокруг припаркованных вторым, третьим рядом машин насекомо копошились толстые, коротконогие люди, окруженные такими же толстыми и озабоченными детьми. Они забивали багажники жрачкой, бухлом, упаковками туалетной бумаги, фритюрницами, фендюшницами, скороварками, пищевыми комбайнами, триммерами для стрижки усов и газонов, телевизорами, холодильниками, надувными и синтепоновыми матрасами. Филипп мог прицепить на крышу мигалку, включить сирену (он купил их у знакомого «гайца») и пойти в психическую атаку, благо джип у него был не простой, а двухрамный. Часто такой трюк удавался, но сейчас – в последний день распродаж – его запросто могли вытащить из салона, уложить на газон и затоптать. В распоряжении Филиппа имелся травматический пистолет, однако всерьез рассчитывать на него не приходилось: коллективный потребительский экстаз мог быть переформатирован в нечто позитивное только применением оружия массового поражения. Это понимали даже власти. Потому и супермаркеты работали в режиме «семь – двадцать четыре» и фактически каждый торговый день с точки зрения эсхатологии распродаж был последним.
Крупное красное тело Филиппа рвалось наружу из джипа. Быстрее. Быстрее. Но быстрее было только пешком. А прийти пешком к женщине, к первой любви, к его Кристине в век полноприводных автомобилей со спутниковой противоугонной системой, круиз-контролем, сабвуфером и интеллектуальной интимной подсветкой значило свести шансы реинкарнации отношений к нулю…
Крыся (он предпочитал называть ее менее хищно – Крыска) ушла от него много лет назад. Внезапно. Без сцен, записок и объяснений. Без пропажи носильных вещей и ключей от машины. Не было у него ни машины тогда, ни мотоцикла, ни даже мопеда. Была любовь. Яркая до слепоты. Яростно шумная, разрушающая топчаны и кровати. Надувающая его, словно воздушный шар, знойными потоками душевного счастья до такой степени, что, кажется, он мог летать. Да, они в самом деле летали. Сутками. Неделями. Месяцами. Вдвоем. Умудряясь любить друг друга в полете. Приземляясь на ресторанно-клубных площадках, только когда ей требовалось поправить прическу и потанцевать, а ему пополнить запасы белка и алкоголя. Фил (так звала его Крыся) тогда верил, что С2Н5ОН – это его буквенно-нумерологический, каббалистический талисман. Так и было, пока он не переборщил с талисманом.
Он проснулся однажды, привычно пошарив рукой под диваном, нащупал расчетливо припрятанную под лежаком банку пива. Открыл. Нетерпеливо и шумно выпил, чтобы сфокусировать и устаканить слегка плывущую меблировку. По телу разлился покалывающий солодо-ячменный яд. Филипп собрался еще часик-другой поспать перед новым полетом и вдруг почувствовал, что рядом с ним нет Кристины. Он подскочил на диване и, не увидев в комнате сопутствующего «хомяку» воздушно-легкомысленного, не лишенного изящества бардака, догадался, что это конец. Предметно и явственно от Кристины остался высокий сапог из темно-коричневой замши для левой ноги и четыре окурка с убывающей интенсивностью красного на покусанных фильтрах. Как настоящий мужчина, Филипп не согласился с необратимостью. Он выбежал на балкон и в целях экономии времени и пространства спрыгнул вниз, благо было невысоко – всего лишь второй этаж. Удачно упал, поднялся и побежал по свежим снежным следам – по количеству твердых осадков тот апрель вполне можно было считать новогодним. А следы были точно ее: слева неглубокий и маленький, почти детский, босой, справа – режуще-острый, каблучный. И оба безнадежно обрывались у автобусной остановки.
Дом стал пустым, и Филипп стал пустым. Крысина любовь разъела все его внутренности, оставив лишь оболочку. Даже вдыхаемый воздух в нем не задерживался, а со свистом выходил откуда-то сбоку, словно Филипп был игрушечным резиновым «тузиком». Чтобы ощутить себя хоть как-то и кем-то, Филу требовалось снова наполнить себя. Все равно чем: твердым, жидким, коллоидным. Самым простым и доступным казался каббалистический спирт. И он попробовал. Он заливал в себя спирт в разных пропорциях, местах и компаниях. Чистый алкоголь анестезировал, но не наполнял, а иссушивал. Филипп не взлетал – все больше лежал в оцепенении: на тахте, на полу, на скамейке в сквере. Мятый, скукоженный, как костюм без хозяина. Все шло к тому, что однажды этот костюм нашли бы дворники и отправили бы в морг или мусоросборник. К счастью для Филиппа, питие понизило его культурный уровень настолько, что одним похмельным утром этот уровень смогли преодолеть инстинкты.
Филипп протрезвел и стал жить по-человечески, то есть хитростями, легитимированными в пословицах и поговорках: «а кому сейчас легко», «рыбка ищет, где глубже…», «не нае*шь – не проживешь» и тому подобных.
Первая любовь не убивает, но нагибает, усредняет, подравнивает. И вторая любовь приходит уже к человеку эргономичному, функциональному и бытовому, морально готовому завести потомство, выкормить его и умереть. Но Фила, скорее всего, перегнуло в другую сторону. Пустота подарила Филиппу возможность видеть мир и не вовлекаться, не вляпываться в него. Он всегда подмечал, где и как взять деньжат, кого кинуть, кого купить. Он обманывал, предавал, оставлял, не испытывая ни сомнений, ни вины, ни прочих помех… Табу, заповедям, императивам было не за что зацепиться – они проходило сквозь него также беззвучно, как террористы сквозь рамку в аэропорту.
Впрочем, Крысу Филипп не забыл. Он испытывал тайное желание явиться к ней однажды отрихтованным, зашитым, до треска швов наполненным физиологической прибылью и показать, какой плотный, плотоядный, цельный он на самом деле. И он занялся охотой. Он шел на подкуп, отъем и подлог. Начинал – и выигрывал. Он стал хищной рыбой средней руки, о чем говорили, например, его большой, изготовленный по спецзаказу джип, кондомаксимум в даунтауне и презрительно подмороженный, немигающий взгляд, которым он то и дело награждал окружающих. Филипп съездил на все знаковые курорты, поимел изрядное количество силиконовых, загоревших до негритянских оттенков шкур, шмар и шлюх. Он испробовал дайвинг, слалом, сафари, имел конно-водный тур к высокодуховной Белухе. Он дожал мир до того, что его стали называть Филиппом Филипповичем, иной раз – Архифилиппычем, последнее ему нравилось много больше. Но даже в нередкие моменты полного счастья он ни на секунду не забывал, зачем ему это.
Забив себя материальным под самое горло, утрамбовав, зацементировав, заякорив, сделав из себя то, что называют чучелом таксидермисты, и вплотную приблизившись к чучелам «форбсовским», Архифилипп понял, что может. И почти немедленно, согласно выдуманному им же закону «плотностей и пустот», возникла возможность увидеть Кристину.
Он выкупил у силовиков все ее данные. Пароли, явки и связи. Оказалось, Крыска занималась тем же самым, чем и он, с той гендерной разницей, что она брала через «внутреннее», а он – через «внешнее». Филипп позвонил ей. Волевым ровным голосом, с оттенком обветренной меди, назвал место встречи. И она согласилась. А был ли у нее выбор?
***
Филипп вырвался из пробки, разогнался до сотки и, едва не сбив парковщика-тореадора, влетел на VIP-стоянку возле устричного ресторана. Завернул в первый рукав от входа. И в недоумении затормозил: на персональном месте Филиппа стоял джип «Бугатти». Точно такой как у него. Год, цвет, навороты. Даже любимый шансон бомбил из динамиков.
Филипп выругался и, подержав ладно на кАбуре с прохладным травматом, выпрыгнул из салона. Подошел к машине-двойнику, постучал в стекло. С вызовом сказал:
– Вы, видимо, попутались, товарищ! Заняли приватное пространство. Я прошу покамест вежливо – отъедь!
Музыка в салоне стихла, черное стекло бесшумно опустилось, и Филипп узнал этот влажный, вечно удивленный взгляд, и знакомый голос произнес:
– Здравствуй, Филя. Ты в меня стрелять собрался? Но и у меня есть пистолет.
Крыска всегда гасила его козырную карту, прибирала к рукам этим взмахом ресниц вкупе с какой-нибудь на первый взгляд идиотской фразой, после коей все его заранее заготовленные, чуть ли не выученные в строгом сочетании слова смешивались в голове, распадались на бессвязные приставки, суффиксы и окончания.
– Но, – выдавил он из себя. – Это место… Я проплатил на год вперед.
– Дак залезай, – она открыла дверь. – Ты все-таки мой бывший арендатор.
Обходя вокруг капота и силясь вникнуть в смысл последнего слова, Фил почувствовал, как от его тщательно утрамбованной сущности откололся кусок. И заухал в самостоятельном ходе. Филипп сел на пассажирское сиденье, предварительно убрав с него пару бесформенных мягких игрушек. Плюшевые звери: мишки, кролики, собачки, микки-маусы обитали во всем салоне. То ли спали, то ли спаривались.
– Продаешь? – кивнул на них Филипп.
– Это друзья… – Кажется, она обиделась.
– А… – протянул он, и зачем-то принюхался.
Пахло томно-сладким. Сиплый, прокуренный голос из двенадцати динамиков плакал по утраченной любви.
– Может, поедим устриц? – предложил Фил. – Их не надо жевать.
– Не хочу есть. Давай говорить?
– Давай, – согласился Филипп, изучая приборную доску, словно та чем-то отличалась от его собственной.
— Филь, как ты жил все это время?
Он задумался.
– Я зарабатывал.
– И все?
Она улыбнулась. Эта ее полуулыбка, еще более мутная, чем у Джоконды, озорные искры ее в глазах – они могли значить все, что угодно: насмешку, призыв, обман.
В попытке реабилитироваться Фил заговорил неровно и быстро:
– Я зарабатывал много. И заработал. Я иду только в гору. Я почти на вершине горы.
Он остановился, поняв, что сказал все, вообще все. Он переменил положение ног, и что-то просыпалось из него. Не физическое, иное.
– Здесь можно курить? – Филипп решил спрятаться за завесой дыма.
– Здесь можно и выпить! – хохотнула Кристина.
И они закурили и выпили. Она зажгла тонкую сигарету и выпила из пузатой бутылки, закутанной в свитые прутья. Он раскурил показательно-брутальную сигариллу и приложился к фляжке с «Аквавитом».
На несколько минут дым скрыл их друг от друга. Филипп выпил еще в надежде на то, что алкоголь пробудит в нем слово.
Но первой заговорила Кристина:
– Я тоже работала. Как видишь, у меня большой джип. Как, может быть, знаешь: кондомаксимум в даунтауне. У меня своя фирма. Я съездила на все знаковые курорты. Я добиваюсь молодых мальчиков, когда хочу. Я испробовала дайвинг, слалом, сафари, хотела уйти в монастырь. На работе меня называют Кристиной Потаповной, Хозяйкой или же Альфа-Кристиной. Зачем все это мне – я не знаю.
А он не знал тем более. И салон снова заполнили дым и тишина.
Очередной нырок в «Аквавит», так показалось Филиппу, помог найти выход из ватного, чувствоизолирующего лабиринта молчания:
– Ты не изменилась, Кристина. Занимаешься фитнесом? Питаешься медом, орехами, листьями эвкалипта?
– Я ем все подряд и не могу насытиться. Я пуста. Понимаешь?
– О да, – это Филипп понимал, ощущал прямо сейчас, как швы его брони расходились, и он ничего не мог с этим поделать.
– А мордой обязана пластической хирургии. Если мы что-то в этой жизни и научились делать – это создавать видимость. В остальном – полный провал. Психоаналитик говорит мне, что я должна любить только себя, но я только себя и люблю. Изотерик уверяет, что мне нужно пробить нижние центры, но только эти центры, извини за пошлятину, Филиппок, у меня и пробиты. Неофит теории Павлова предлагал изменить мне безусловный рефлекс дозированными электрическими разрядами, но…
– Хватит, Крыска!
– Извини, не хотела тебя задеть. Но скажи мне, пожалуйста, Фил. Ты ведь был всегда со мной откровенен. Объясни: почему от меня бегут все нормальные мужики?
Разговор шел серьезный, ни о чем подобном прежде Крыся с Филиппом не говорила, они даже забыли про выпивку и сигареты. Дым в салоне развеялся. Фил чувствовал, как краснеет, и видел, как краснеет Кристина. Это был удар ниже пояса, удар точный и коварный, бумерангом вернувшийся к ней. Это она тоже умела.
Крыска пояснила вопрос:
– Ну что ты молчишь? Тебе так сложно сказать, кто я на твой взгляд – блядь или стерва?
– А что в твоем понимании стерва? – уточнил Фил, подумав. – Никогда не понимал этого слова.
– В смысле сука, – ожидая ответа, она ухватилась за руль.
– Кончено же сука, – ответил он. – Не кобелек. Поначалу это больше всего и притягивает.
– А потом, значит, отталкивает? – она понизила голос.
– Да, отталкивает. Это физика нашего существа: все в мире движется туда и обратно. Вечный двигатель. Двухтактный. Как половой ак…
Договорить Филипп не успел. На него налетели губы, ласково-неизбежные губы Кристины. И стоило им на мгновение слиться, как вся требуха, которой он так старательно трамбовал себя, и вся требуха, которой, как оказалось, и она так тщательно себя трамбовала, посыпалась, потекла, выдохлась, испарилась. Но они не опустели, а, напротив, заполнились. В каждого из них, словно птица в скворечник, залетело нечто невидимо теплое. Согрело своим дыханием и принялось обживаться, поглаживая перышками изнутри ребер.