* * * *
Я состоялся на земле.
Сюда – пришел в апреле,
когда дожди гостили: акварелью
плакала весна – весною – птицы повзрослели.
Мне оставалось только уцелеть,
принять Христово таинство купели…
——————————————————————-
Пока цветут пустобородые глаза
на золотом лице –
две ледяные карамели…
Я продолжаю верить голосам,
я буду петь. Пройду тенистые аллеи –
и тело возвращу земле, а сам
сойду на плоскости – в миры и параллели
и веслами расправлю паруса,
горстями ветер зачерпну, не выпитый доселе…
——————————————————————-
И ныне – я – роса.
Я в голосах
людских. Я – облако, идущее на Север.
Шественник
Начало – имело место. И отцы уронили семя.
Матерясь – выпекали сдобу.
Глиняное тесто. Появление человека.
А после – в прорубь…
Дорогу – завтра. Надета обувь. И сена запах
В дуге аорты /щекочет сердце/ – набрал и замер.
Просрочил юность. В тебя глазами смотрело небо.
Над суходольным лугом ветра ходили.
И ты не слышал. Просил лишь яблок. Для той, что будет –
Немного лилий. Влекомый веком – не стал героем,
Собой – на трассе, ходьбе – не строем.
Лишь человеком.
Одуванчик в городе
Мальчик в городе – одуванчик. Жёлтым был, сторонился ветра.
Жил случайным и ничего не значил. Созрел чуть в мае.
К началу лета загустел млечный сок в цветоносной стрелке.
Уродилось семя. Солнцеволосый, почти Есенин
/жаль, не в поле – в «чужой тарелке»…/.
На него смотрели – не свысока, а сверху. Лишь в пресном небе
Проступала перхоть: то бишь звёзды-окуни, выходя на нерест,
Зажигались в своих участках, месяц – как мякиш хлеба…
Мальчик смотрел налево. Мальчик – цветок. Приземист
И невысок. Иные – сезон на клумбах. Через
Каких-нибудь пару дней – он уже попадёт на руки.
На ладонях будет. В ладонях – ему теплее. Ему – теплее.
Главное – не вплетённым /украшением быть в галерее/, остальное – счастье.
Последнее, что знал, когда прикасался и целовал запястья,
Так это имя. Твоё имя, Настя.
* * * *
Ты была беспричинна. Красива под светом лампы
На кухне, у общей знакомой.
В тот вечер, наверняка, я был для тебя самым малым
/бесславным/. Этот малый – давно б получил на плечи…
Ты была – половина. Чуть странна. Не стеснялась песен.
На двоих – широка страна; Февраль – тополинен,
Ноябрь – тесен.
Вспоминали детство. Курили. Слухи чинили к сплетням
/у антресоли зевнула дверца – там отродясь не бывало моли/.
Когда постелили постель, откатили столик,
Я знал, что усну – последним.
Река
Ты – моё продолжение
Ты – мой город
наши телодвижения без оговорок
можно назвать любовью
что возможна в определённое
время суток
Так у реки – верховье
если в русле – легко потерять рассудок
* * * *
Это заложено речью.
Филологией – разрешено:
Если в слове: «любовь» зачеркнуть вторую
И пятую буквы, не составит труда из оставшихся –
Собрать слово: «боль».
Точно садовнику, что на суглинистой почве, в поиске брюквин
Лишь полевую капусту находит.
И на лестничной клетке – легко спутать с музыкой
Убегающий в раковину отзвук открытого крана.
Она эту дверь для тебя не закрыла на ключ.
Если смел, если пел, тогда – заходи.
Выворачивай к чёрту
Пустые карманы.
Девочка с карандашами
Девочка жила в деревянном доме. Рисовала
цветными карандашами. Любила сидеть на брёвнах,
сваленных в палисаднике. Казалось, дом был на краю обвала,
частично в болоте… Там, с кем ты есть, – трудно найти виновных:
таки да, родителей – не выбирают. Их судьба и поступки
перешли на твоё положение. К счастью – стала другой. Время
с чёрно-белыми слайдами, что делимо на сутки,
выгибалось в кривую. Твои – стали прямыми. И Пиренеи
были всегда за окном. В декабре отмеряла круги в библиотеку,
/Сэлинджер, Стейнбек/ пыльные полки и ныне
в твоих отпечатках. Загибая страницы, вечерами готовясь к ночлегу,
до весны – зимовала. Месяца остальные
шли на своих парусах. Заметь, ничто не случалось сначала,
потому что имело конец. «Чего бы тебе ни внушали,
есть только пристань. Далее – путь к причалу», –
объяснила мне девочка с карандашами.
* * * *
Был дождь. Из синих стрел воды,
Что падали в полынь,
На камни…
Склонили головы. И с каждой головы
Нам ветер сосчитал
Количество волос. Он облегал в пространства
Между нами.
Вишнёвый вечер выполз /дождь прошёл/
На кромку города. Где пьянь и прочие – не косолапят.
—————————————————————————-
Ныне я с подстриженными волосами.
И ты давно не носишь шёлк,
Которым сшиты сливочные платья.
Осознание
Дикая ягода горчит
на языке. Нет больше слов,
есть мысли. Молчи.
Над городом – светло.
Что привело
тебя?..
Скребя в кармане мелочью
/эквивалент как равноценность/,
под ругань пьяной сволочи,
постой один.
…а знаешь, Дим!
Её плевки на серость
асфальтовую, брусчатку и бетон
/пардон, у фонаря разлитая моча – не в счёт/ –
повадки дикарей; должно быть, чёрт
летящим мыслям шепчется вдогон…
Тебе – в другой вагон.
И не иначе – увидал, когда
среди полей ты вышел:
повилика одуванчик
задушила/обняла?
Одна пчела была
на них дана Всевышним.
Одна пчела.
Детство
Детство. Многое было ярче.
Положим – немые сны. Такие видывал мальчик,
в отличие от остальных, его – имели окрас и запах.
Неведомый ныне простор.
И плоскость не знала парабол,
тепло – киловатт. Притом – в детстве многое было ярче
/вижу со стороны – на цыпочках маленький мальчик.
Скрип половиц избяных…/.
Прогул
На обочине мне достаточно одной пары обуви,
каркаде-рассвет; чай с лепестками суданской розы
в кафе за углом. Первыми этот город покинут голуби.
Хочешь быть другом – отпусти, не подобая взрослым:
сухость слов, серость ревности, недостаточность времени
на тех, кто ближе. Иначе спутаешь цифры. Линейка юности
коротка. Тоньше – линии от руки. Повремени. Мы временны,
всемогущий Гончар не использует глину – остывающий пластилин…
Чайки вернулись в город. Моё ремесло – созерцать ранним утром
дыхание неритмичного города; и, почему-то, Ока – обращается в Нил.
* * * *
Я сын. Уже – не внук,
и начинался маленьким:
был мир огромен; из всего вокруг:
Лето. Бабушка. Ромашки в палисаднике.
Растения цвели. Из клубненосных
в ладони первым попадал картофель.
Ноне стоптаны межи. И послух
в северном окне
не виден в профиль.
————————————————————
Кустарник с домом – наравне,
Сказать точнее – вровень.
* * * *
Когда был ребенком – смотрел на ивы
у пруда. Рядом кашель, смрад – автостанция.
Рыбачил. Ходил налегке. Город – ливень
с потоком людей и машин. И в данной субстанции
я всякий раз умудрялся сухим возвратится
домой. Бетонные коробки вырастали до пятого этажа;
—————————————————————————————
Нас, пятнадцатилетних, окликали перелетные птицы –
лезли на крыши. Положим, облава. Выход – бежать!
В родных Ебенях – до сих пор, говорят, неспокойно живется.
То мэр – был таков, то паводок в Теше…
Былое: спросонья идешь за водой. Ведро утопало в колодце,
– Дима черпает небо! – мальчик итожил.
Мне улыбался. И хлопал в ладоши.
Пантомима
1
Снаружи все, что осталось за дверками –
отсутствовало. Движения – сообщили танец;
поэтому, глядя на отражение в зеркале,
увидел нас. Другими – мы вряд ли станем.
Жизнь – кульбиты. Подчас суждено,
позабыв сложность действий,
знать – в обоих – одно.
После – вместе
и только вслух,
ограничив конструкции речи,
/при случае,
не замечая всего вокруг/
миновать грядущее
место встречи.
2
Часом высохнут синие простыни
на ветру, сердце – услышит ирландскую флейту;
и едва ли найдутся апостолы
о возникшее счастье твое. Добытое лето –
солома, холмы, бузина и равнины;
искры стрекоз. Радость твоя – пантомима.
Мимо меня – вовсе не значит
Другому. Условия данной задачи
не постоянны. Условия – уговор. Не иначе.
Я не склоняюсь к участию,
впрочем, знаю, что сам отвечу:
«В подлинном счастье – пребываешь, отчасти,
не имея на то наречий».
На прочее – остается время.
* * * *
На этих землях – так уже четвертый год:
начало августа, дожди…
и я не говорю о том, что было до
нашей встречи. Я среди
деревьев и людей, свой путь держу
от детства – вплоть – к любви,
и предпочтя рисунок – чертежу,
окрашиваю пазлы. Черновик
в себе хранит немало сложных строк,
рискуя двигаться по ним,
чуть вверх скользнут, наискосок,
твои глаза. Необозрим
полет воображения. Тысячи крупиц
и мелочей – пусти в слова –
и это будет жизнь.
Так в скромном городе без птиц,
где неба с просинью – овал,
мы часто смотрим вниз,
друг другу под ноги. И что я знал?
Что стрекотание цикад в сырой траве –
/притом, от звезд был берег бел/
в себя вбирало сорок децибел.
Я крайне долго не трезвел.
Я половинен был.
Но спину гнуть – устал.
С волос стряхнувши пыль
Начало августа – пережидал.
Я тысячи крупиц и мелочей
пустил в свои слова.
И смыслов истинных – ковчег –
тонул. Досада – такова.
И что я знал? Едва…
едва я говорил о том, что было до…