Часть первая
Описываемые место и время событий: Москва, середина1990-х
—1—
Мама в шутку говорила Косте, что он похож на актера Игоря Костолевского. Красивый и спокойный. В Екатеринбурге в их кругу баптистов от правильных девчонок отбоя бы не было. А он равнодушно на них взирал, даже мама стала волноваться. Поехал учиться в Москву. Отец только рукой махнул. Чего, мол, его держать?
В общежитии Технологического института у Цыганкова имелась своя комната. Не целая комната, а только одна кровать в «трёшке», в комнате на трёх человек.
Соседей звали Сергей Кондратенко и Резо Георгадзе.
Кондратенко был родом из башкирского села рядом с Уфой. На лице Кондратенко одновременно читалось восточное коварство и русская простота. Разрез его глаз будто специально был сконструирован для потайного изучения человека.
Резо из Кутаиси представлял собой типичный вид окультуренного кавказца. Торговец. Умный взгляд, нос с горбинкой, редеющая шевелюра. Мягкий с друзьями, непримиримый к врагам.
В комнате по числу жильцов стояли три койки, три тумбочки, стол со стульями. Единственный исцарапанный и разбитый шкаф без дверцы, лампа под газетным абажуром.
— Опять двадцать пять, — сокрушался Резо. — Менты достали. В Америку бы. Как идиот теряю время.
Такие разговоры повторялись часто. Америка была для Резо землёй обетованной. Георгадзе покупал белые нижние майки в универмагах столицы и отвозил товар одному армянину. Армянин срезал ненужные бирки и вставлял свои, нужные, изготовленные на дому. Напоследок армянин украшал продукцию небольшой чёрной припиской Hollywood. Это слово или похожее он видел где-то. На рынке модернизированные майки шли по тройной цене.
— У американцев же полиция, армия. Если в Америке нелегально оставаться, вышлют назад или посадят, — подал голос Костик.
— Костя, — терпеливо начал разъяснительную работу Резо. — Въезжаешь по гостевой и не выезжаешь. Находишь себе бабу, делаешь ей ребёнка. Рожденный на территории США считается автоматически американцем. Ты отец ребёнка… Вернее, я. И никакая армия с полицией меня уже не выгонит. Понял?
— Кончай болтать, чего не знаешь, — среагировал Кондратенко.
— У меня там родственники, — спокойно отозвался Резо. — Брат там остался.
Цыганков почесал голову. Кондратенко щурил один глаз, готовясь к атаке.
— Желаешь из грязи — в князи. А я говорю, говно твоя Америка. Наркотики, негры. Один ядерный удар по ней, — рубанул рукой воздух Кондратенко, — и всем хана.
В своё время он служил в частях ПВО и имел познания в военных вопросах.
— Каким «всем»? Наркотики и негры и на нашем рынке есть, — пожал плечами торговец майками.
— Я б… их… на куски, — не сдавался военный специалист, но говорил он уже вяло, без угрозы. Внезапно его настроение поменялось.
— Сегодня кто у нас подметает и моет пол? — спросил он, будто вспомнил о чём-то важном.
Резо хмыкнул и кивнул на Костика:
— Рядовой Константин.
Костя безропотно взялся за швабру. Его характер был мягкий и застенчивый. Будто бы и не мужской.
Утром Резо уходил на работу. Когда он успевал учиться и сдавать экзамены, оставалось загадкой. Быть может, он их и не сдавал уже. На рынке у него имелся свой лоток. За лотком один продавец, которого Георгадзе постоянно грозился уволить, но по неведомым причинам не увольнял.
Кондратенко на работу и в институт почти не ходил, жил на родительские деньги. Ближе к сессии начинал читать учебники. Зато потом он часто появлялся в своём учебном заведении. Пересдавал экзамены. Его мозг обладал странной способностью запоминать огромные куски из прочитанных книг, он мог воспроизвести по памяти целые страницы. Для переэкзаменовки – очень ценное качество. Правда, после, память его отключалась на несколько месяцев, а светившиеся огоньки знаний гасли. Единственное, что задерживалось, стихи. Он без видимых усилий мог процитировать тома поэтов серебряного века.
—2—
Катя с первого же взгляда поразила Костю прямо в сердце своей лёгкостью и разговором. Познакомились они тоже не в совсем обычном месте. Костя зашёл в зоопарк просто потому, что никогда раньше в зоопарках не бывал. А на «Баррикадной» он тоже оказался случайно. Шёл пешком, ожидая возможности сесть в первое попавшееся по дороге метро. Метро всё не попадалось. Зато на пути попался зоопарк. Костя пошёл туда, повинуясь детскому влечению.
Она стояла на берегу пруда в белоснежной футболке и серых штанах и бросала хлеб разным водоплавающим созданиям.
Сперва Костя решил, что занятие это, хотя и интересное, но довольно бессмысленное. Ведь в зоопарке птиц кормят. Другое дело — люди, например иногородние студенты. Их не кормят. Ещё Костя обратил внимание, что у неё был специально с целью скармливания водоплавающим куплен батон белого хлеба. Костя увидел куски хлеба на траве, у него с двенадцати часов крошки во рту не было, съеденный завтрак на самом деле являлся вчерашним ужином. И он подошёл. По траве перебегали обнаглевшие утки. Был тёплый весенний день, часы показывали пять.
— Не бойся, подойди сюда, — и она протянула кусок хлеба селезню, но посмотрела чуть в сторону, то ли на птицу, то ли на Костю.
Костя упёрся взглядом в это чудо женской природы, в зеленые, чуть раскосо поставленные глаза на фоне домашней птицы и зачарованно приблизился. У него всё трепыхалось внутри. К тому же свело желудок.
— Не бойся, не бойся, мой маленький.
Белая рука сказочной феи отломила и дала кусочек батона утке, другой — Косте. Вместо того чтобы бросить хлеб в пруд, растерянный Костя медленно принялся его жевать. Обнаглевший селезень, видя что кормёжка заканчивается, отодвинул утку и сожрал предназначавшиеся не ему подарки. Костя произнёс. заикаясь:
— К-какой наглый.
— Тебя как зовут? — раздалось в ответ.
Быстрый переход на «ты» в таких делах — половина дела. Знающие люди это понимают.
— Костя.
— Меня Катя. Ну, вот и познакомились. Сигареты у тебя не найдётся?
Костя никогда не курил, и никто из друзей и родственников. Такой грех. Ему показалось, что он ослышался. Катя не стала настаивать.
— Ну, нет и не надо.
Скоро они провалились в глубокое метро с серыми лампами и стихами Пушкина по стенам. Долго шли по бульвару, разговаривали. Костя рассказывал Кате про то, как Резо торгует палёными майками.
Катя смеялась, и её глаза превращались в озорные щёлочки. Косте это очень нравилось. Ему хотелось, чтобы она почаще улыбалась, и с этой целью он в своих рассказах кое-что присочинил. Например, Резо описал жирным и наглым, что не соответствовало действительности. Приврал он исключительно в целях вызвать расположение феи. То есть, почти бескорыстно.
Костя приехал к себе в общежитие института, когда на дворе бесповоротно стемнело. В комнате царил обычный беспорядок, коробки с готовой к продаже «палёной» продукцией, лежали, сваленные в углу. К столу прилипла тарелка с серыми макаронами. По комнате в синих спортивных штанах прохаживался Кондратенко, будто собираясь на пробежку. Общежитский народ — люди далёкие от спорта. Тем не менее, костюмы носились днём, утром и вечером. Со стороны могло показаться, будто бы обитатели общаги находились в постоянной спортивной готовности.
Теперь Костя только и думал о Кате. Вспоминал, как она двигалась, как поворачивала голову, какие у неё складки на шее. И от этих шейных складок у него теплело на душе.
Катя с Костей ходили ещё несколько раз кормить уток. Помимо уток, необычная костина подруга приручила в зоопарке ещё одного зверя. Им оказался странного вида козлёнок с витыми рожками. Козлёнок ждал прихода своей повелительницы и принимался прыгать, когда волшебница приближалась. Каждый раз перед встречей у студента Цыганкова происходил взрыв внутри. К тому же, в его голове, такой умной и светлой, образовалось чёрная дыра по части идей, связанных с проведением досуга. Москву он почти не знал, а шатающихся по Москве приезжих не любили не только милиционеры.
Два раза ходили в ресторан быстрого питания. Там Катя брала себе салат и Костя тоже. А во второй раз блины с вареньем. Она их медленно ела, как будто это было так важно, с какой скоростью ты уплетаешь пищу. Ещё Катя имела обыкновение пользоваться во время еды ножом. Не то чтобы в общаге никогда ножом не пользовались, просто держать нож в одной руке, а вилку в другой было не принято. Когда ели, сжимали в одном кулаке хлебную корку, а в другом — вилку или ложку, помогая себе свободными пальцами. Ножом отрезали только то, что не отрывалось руками.
Костя хотел лишь одного: каждый день приезжать к катиному дому и стоять там день и ночь напролёт, ожидая свою возлюбленную. Она появлялась, и они шли в город. Иногда волшебница говорила вещи, от которых у Цыганкова мороз пробегал по коже. Например, что дети — обуза для свободного человека. С этим никак нельзя было согласиться. Костя отчаянно спорил. Ведь материнство — дар Божий. Или говорила, что у Лаймы Вайкуле прекрасный вкус и стиль. Костя не понимал про стилистов, Вайкуле казалась ему самовлюблённой и пустой, песня про вернисаж —бессмысленной.
Так пролетело лето. Начался новый учебный год. Как-то раз они подошли к будке для приготовления шаурмы, продавец остолбенело уставился на Катю и страшно долго делал свою работу. Видимо, и у него в голове зашумело. В конце концов, свою трубочку с мясом он выронил на пол.
— О-от, шайтан, выскользнул. Скользкий какой. О-от, шайтан.
Он двумя пальцами взял шаурму с пола, как берут змею. Но не выбросил её, а отложил в сторону, чтобы чуть позже предложить следующему покупателю. Потом стал готовить заново, отрезал новый кусок и протянул Кате завёрнутый в фольгу мясной деликатес.
Сели на лавочку. Когда Катя доела свой кусок то, увидела в шаурме бумажку с телефоном и показала её Косте. Костя напрягся.
— Смешной дядька,— сказала Катя и выбросила телефон. — Я, с твоего позволения, покурю, а то луком пахнет.
Костя сморщился. Они сидели довольно долго, отвернувшись друг от друга, в молчании.
—Ну, ладно, расскажи, думал сегодня обо мне? – повернула Катя своё лицо, выпустила последнюю струю вверх, бросила окурок в сторону.
От близости зелёных глаз у него закружилась голова, и закололо в груди.
— Думал,— ответил он. В его словах не было ничего кроме чистой правды.
Хотелось верить, у них с Катей всё будет по-другому, в смысле, чище и возвышеннее, чем в номерах общаги. Но что скажет отец, Цыганков-старший, по поводу костиного выбора? Вряд ли одобрит.
Вокруг ходили неосторожные прохожие, один из них бросил в урну стаканчик от мороженого, но не попал. Катя кривила губы.
— Куда бы нам теперь пойти?— спросила Катя, цепляясь взглядами за мешавших ей людей.
— Что? — ответил влюблённый по уши Костя.
Катя сидела совсем близко и злилась на застенчивого кавалера, которому мешали не прохожие, а собственные руки, вымазанные в майонезе. Теперь они смотрели друг на друга, не отрываясь. Вдруг Костя приблизился к Кате, или это Катя неосторожно так пододвинулась. Но в одно мгновение он коснулся Кати губами. Ощутил лёгкий привкус её тела, запах табака и шаурмы.
Катя резко отстранилась и засмеялась.
— Неопытный. Первый раз? Кто же целуется, наевшись лука?
Костя покраснел и ничего не отвечал. Это было какое-то наваждение. Потом им надоело сидеть, они поехали на «Пушкинскую» и пошли по бульвару, как тогда, в первый раз. Прошли ещё, наверное, километр.
— Поехали ко мне,— предложила Катя
В квартире на первом этаже пахло тем же запахом, что и от Кати. Когда они вошли, в доме кто-то был.
— Мама, — сказала Катя и обречённо вздохнула.
Из кухни показалась женщина очень похожая на свою дочь, но с морщинами и располневшая. Она не стала здороваться с Костей, а только помахала ему половником. На табурете, спиной сидел высокий человек в кожаной куртке, какие носят пилоты. Он даже не обернулся.
— Не обращай внимания, отчим приехал, пошли, — объяснила Катя.
Костя робко прошёл в комнату. Сели на диван. Катя стала показывать ему свои работы, картины. Иногородний студент никогда раньше ничего подобного не видел. Вернее видел, в журнальных репродукциях. На выставках и в музеях именно такие, скорее всего, и висели. Он взял одну, приличных размеров и стал вертеть её и так, и эдак. На поле из жёлтого сена стоял человек с граблями на плечах. Лицо было лишь очерчено, из глаз текли слёзы. На других картинах тоже были люди с серпами и граблями. Голова Костика совсем отказывалась работать. Это ты сама так? — удивлялся он. –– Что это? Как ты это делаешь? — только и мог пролепетать в восторге Катин гость.
— Я с шести лет была в художке, — ответила Катя легко и беззаботно, словно быть с шести лет в «художке» — дело ясное и совершенно рядовое.
— Где-где?
— В художке, в художественной школе. Мы так её называем.
— Кто это, «мы»?
Катя засмеялась.
— Ну, художники. Мой папа. Он тоже художник, только с нами давно не живёт.
— Катя, если мы поженимся, я… не знаю. Я… очень тебя стану любить,— признался Костя и покраснел. Глаза и длинные ресницы его часто хлопали. — Но ты должна обещать мне изменить свою жизнь…
Катя не дала договорить, засмеялась, сама прижала Костю к себе и на сей раз умело поцеловала его в губы.
— Вот как надо.
На обратном пути Цыганков всё думал, про незримых своих соперников: поклонников, художников. В руках он бережно нёс подаренного ему крестьянина с граблями. Когда пришёл в общежитие, первое, что ударило в нос, запах немытой посуды.
— Из тебя моча течёт, – пробубнил Кондратенко в сторону.
Костя уперся взглядом в жирное пятно на штанах, достал из кармана фольгу и снял пиджак. Он рассказал соседу, как гулял с Катей, про будку с шаурмой и про отчима, про маму, папу и «художку». Показал картину.
Кондратенко покачал головой, открыл форточку. Потом собрал все силы и смачно плюнул вниз.
—3—
Самое ужасное, думал Костя, что вместе жить никак невозможно. Ни жилья, ни денег. По всей вероятности, придётся делить квартиру Катиной мамы. И жить в Катиной комнате. А тут ещё эта армия. В Москве, может показаться на первый взгляд, легко укрыться приезжему. Но это только кажется.
И тут она напросилась гости и пришла, как королева. Огляделась, села на краешек стула осторожно и разглядывала подаренное полотно. Крестьянин висел над кроватью. Минуты две они были одни, словно тайно сговорившиеся преступники, ожидающие неминуемого появления свидетелей их гибели.
Вот раздался кашель и, шаркая стариковскими тапочками по грязному линолеуму, в «трёшке» возник Кондратенко, подпоясанный солдатским ремнём. Он покачивался из стороны в сторону, как рыбный траулер. Пахло от него соответствующе: смесью кильки в томате и дешёвого спирта. Он как раз попал в аврал. Сессия была на носу. В одной руке Кондратенко дымилась самокрутка, в другой он нёс перед собой чашку с остатками кофе. На лице читалось желание занять рубль.
— Ё моё, — начал, было, сосед Цыганкова, но осёкся и разом перестроился.
Чашка с остатками кофе описала в воздухе круг.
— Сергей Борисович Кондратенко, — поклонился вошедший. — Добро пожаловать в наш апартамент. Вы Шарон Стоун?
Катя тоже поднялась с места и представилась, распространяя чудные волны вокруг. Мухи с газетного абажура оживились.
— У нас тут немного не убрано, — принялся Кондратенко знакомить гостью с внутренним убранством помещения, — Этот шкаф сделан без единого гвоздя, лучше не рисковать. Вы можете положить плащ прямо на коробки. Работа нашего третьего отсутствующего товарища приносит богатые плоды.
— Его зовут Резо. Мне Костя рассказывал, – кивнула Катя.
Кондратенко всё больше нравилась роль экскурсовода.
— По секрету. Наш Резо — потомственный грузинский князь. Вот эти хреновины, которые ему вчера доставили, и есть основа его благополучия, — он кивнул на коробки, и лицо его просветлело от приятных воспоминаний. — Час таскали. Потом у нас состоялась дружеская вечеринка.
Катя подошла к несчастному шкафу с одной дверцей. Кроме дверцы шкафу недоставало и ножки. Чтобы шкаф окончательно не упал, ему подставили стопку книг. «Малевич. Супрематизм», — прочла Катя золотую надпись на пыльной искорёженной обложке и украдкой дёрнула губой.
Потом подошла к зеркалу и оглядела себя. В мутном отражении Кондратенко склонился к Косте и принялся что-то сипеть, стараясь не быть услышанным Катей.
— Чего сидишь, как у тёщи на блинах? Сгоняй по комнатам принеси пожрать, — прошипел голос в ухе Цыганкова.
— Угу, — подтвердил юный Костолевский. — Кать, я сейчас. Принесу нам ужин.
Костя выскочил, вдали бабахнуло, скрипели половицы, мухи описали над абажуром круг.
— Вам не нравится супрематизм, Сергей? — обернулась Катя, показывая пальцем на книгу-подпорку.
Кондратенко и ухом не повёл. Щёлкнул костяшками пальцев.
— У каждой вещи своя функция. У меня к вам встречный вопрос. Почему на вашей картине крестьянин шагает по полю с садовыми граблями?
— Деревня, — пожала плечами гостья. — С чем ещё ходить колхознику?
— С поллитрой, — без тени улыбки ответил Кондратенко и холодно уставился на Катю, будто присматривался, чем её ударить.
— Не остроумно.
— Миноискатель, думаю, ему бы тоже подошёл…
— Я сейчас уйду, если вы не прекратите!
— Не уйдёте. А с граблями деревенские сейчас не шляются. Трактора!
Цыганков вскоре вернулся, неся в руках салат и вино. Катя, раскрыв от удивления глаза, смотрела на башкирского студента. Настроение её успело упасть и вновь взлететь. Кондратенко разглагольствовал:
— У нас очень активная вечерняя и ночная жизнь. Как говорит Цветаева: «Кто спит по ночам? Никто не спит!» Прямо про нашу общагу.
Вернулся с работы усталый Резо, пристроился у стола. Был по обыкновению молчалив. Костя побежал на кухню, достал и отмыл нож. Дал его гостье.
— Вы, правда, из князей? — спросила Катя Георгадзе.
Резо приподнял бровь, но не проронил ни звука, отчего сделался ещё загадочней.
— Мне Сергей рассказывал, — пояснила гостья. — Читал наизусть большие куски из Цветаевой. Сказал, вы все стихи сочиняете, устраиваете поэтические вечера.
— Мы немного декабристы, — иронично пояснил Кондратенко.
— Не ожидала встретить тут поэтов. Вы всё молчите, Резо?
Резо разглядывал холодное мясо на вилке, не удержался и понюхал его:
— Я сочиняю длинные поэмы.
Постучали в дверь. Дверь открылась и тотчас закрылась. Но через секунду её приоткрыли снова. Видимо, Катя заинтересовала ещё кого-то.
— Тут у вас чё? — медленно выговаривая слова, произнёс из проёма обладатель кавказского акцента.
— Суп харчо, — нашёлся Резо.
— Экспромт, — обрадовалась Катя.
Костя подхватил милую улыбку:
— Есть бедные грузины у нас. Не все живут богато, как мы.
Резо поднялся и отрывисто крикнул что-то по-своему, дверь, наконец, захлопнулась. Георгадзе сел.
— В общаге нет бедных грузин, Костя, запомни, — мягко, но твёрдо промолвил работник рынка.
— А кто сейчас заходил? — улыбался Костя.
— Переодетый грузин, — жуя мясо, с трудом выдавил из себя Резо.
Все дружно засмеялись. Кондратенко широко улыбался, показывались жёлтые сточенные зубы и почерневшие старческие дёсны. Наконец Катя засобиралась уходить.
— Спасибо. Мне пора. Правда, весело у вас. В медицинском у нас одни девчонки. А я ещё и на фармацевтике.
— Приводите подруг, — радушно кивнул Георгадзе. — Вы в которой стороне живёте? Если далеко, то я на машине, могу подбросить.
— Далеко, — не зная, радоваться или нет, прочирикала Катя.
— Нам это не трудно. Вот вам стих. Туда-назад — как секунда пролетят, — подвёл итог владелец торговой точки.
Георгадзе достал пачку Мальборо. Катя взяла одну сигарету. Костя перестал смеяться и пошёл вместе с Резо провожать. Кондратенко же отправился на поиски менее дорогого отечественного курева.
Свет в коридоре задрожал и погас, потом вспыхнул снова. Кто-то громко и нецензурно принялся ругать материнскую плату. Молодая муха сдавала старой экзамен пилотирования по включённым электрочайнику и лампочке. За обоями на дальних подступах к кроватям шеренги клопов принимали присягу, поклявшись не посрамить традиций. Тихий голос напевал под гитару: «Возьми банджо, сыграй мне на прощанье…» Ночь тихо пробиралась по коридорам общаги.
—4—
Катя неожиданно исчезла. Оказалось, Резо снял ей комнату, и Катя теперь жила с ним там. В общаге Георгадзе больше не показывался. Своё решение объяснила в телефонном разговоре.
— Надоело жить взаймы, Костя. Квартира взаймы у родителей, деньги — у добрых родственников, машина — у частника, если подбросит. Надеюсь, ты понимаешь.
— Есть ведь и любовь.
— Любви тараканы не способствуют, — отрезала Катя. — И стирке пелёнок тоже.
Костя об этом знал, но зачем-то сопротивлялся логике услышанного.
— При чём тут тараканы?
— Ну, клопы.
— Да, разумеется. Я понимаю.
Вскоре Георгадзе сообщил, что их общая подруга ждёт от Резо ребёнка. Костя кое-как пережил кораблекрушение.
Примерно через полгода после тех посиделок Костины родители оформили документы на иммиграцию в США и сообщили о дате отъезда своему сыну как о деле решённом. Он воспринял известие о переезде с облегчением. Судьбе было угодно вышвырнуть его с корабля по ту сторону Атлантики.
Part two. Часть вторая
Описываемые место и время событий: Нью-Йорк, спустя 20 лет
—1—
Цыганковы жили на углу 58-й улицы, в квартире над огромным ювелирным магазином Розена. Костя женился на спокойной и уравновешенной Лене и попал в яблочко. Не он, а она — опора семьи. Зарабатывает в три раза больше него. Плюс идеальная хозяйка и мать.
У Розена Костя работал уже больше пятнадцати лет и был, по сути, правой рукой шефа. Родители Кости жили в другом штате, в глухой деревне и не часто общались с сыном, никогда не интересовавшимся баптистами. А теперь и вовсе ушедшим к православным. Отрезанный ломоть, они всегда подозревали в Косте склонность к измене.
Лев Розен, как и полагалось человеку, сколотившему состояние с нуля, отличался редкой скупостью. Платил смешные деньги. Приходилось дополнительно подрабатывать. Цыганков имел свою клиентуру, тоже через Розена. Это были нувориши из России, которым требовался гид-переводчик и секретарь на время пребывания в Америке.
С недавних пор Костя увлёкся сочинительством. Для души писал путевые очерки, которые один раз напечатал «Вечерний Нью-Йорк» и гораздо чаще брал филадельфийский «Навигатор» в раздел «Гуд-бай, Америка». Начинались очерки примерно так: «По делам фирмы я провёл неделю в захолустном Кливленде», или «Звонок поднял меня в три ночи. На встречу с чикагскими партнёрами мы вылетели из «Джей Ф. Кей» в семь». Далее шёл переведённый из англоязычного путеводителя рассказ о достопримечательностях города. Последняя фраза была эффектной. Например, так: «It was time to say, bye—bye L.A», или «Широкие чёрные спины охранников на переднем сиденье скрывали горизонт. It was time to say, game is over». По большому счёту придраться не к чему. Вся информация, включая норму годовых осадков, была чистой правдой.
Костя старался не вспоминать тот злосчастный год, когда Катя окончательно исчезла из его жизни. Он ведь и сам исчез из Москвы. Две фигурки, Костина и Катина, бредущие по Садовому и сидящие на лавочке, словно яркий недолговечный мираж, давно растаяли в воздухе.
Костя никогда не пытался разыскать бывшую подругу. Гугл на любую заданную комбинацию выдавал совсем не тех людей.
Но в один прекрасный день случилось. Цыганков уже хотел выключить компьютер, как взгляд его упёрся в коротенькую заметку о художнице-ювелире, продававшей свои поделки на интернет-аукционах. Дешёвка, мелькнуло в голове. Ради смеха Костя задал в поисковик имя и ничего не говорящую фамилию художницы и чуть не подпрыгнул. Она! Ничуть не изменилась.
Фейсбук Катю не знал. Тогда Костя зарегистрировался под вымышленным именем на «Одноклассниках» и нашёл, что искал. Вся поисковая операция заняла не больше получаса.
Ну, вот и встретились. Катины одинокие фотографии на фоне европейских городов. Безупречно одета. Стиль Лаймы Вайкуле, догадался Костя. Даже лучше. В разделе «Моя семья» у неё только одна фотография с высокой девочкой-подростком на выщербленном школьном паркете. Девочка отдалённо похожа на маму, в нарядном длинном платье и с бело-сине-красной лентой через плечо. Выпускной бал.
Работает менеджером на большой фармаконцерн. (Кто в наши годы не менеджер?) Продажа и реализация лекарств для химического аборта. Хобби и увлечения — огранка камней. Каждое слово и каждая фотография звали и отталкивали одновременно. Старое знакомое чувство.
Костя захлопнул ноутбук и спустился вниз, в квартиру. Жена разговаривала по телефону, дети спали. Он привычно бросил взгляд в детскую, поглядел, как, разметав одеяла, сопят два маленьких Костолевских.
Катя не шла из головы.
—2—
Еврей Лев Розен не был ни правоверным иудеем, ни баптистом. Он был делец. Сам по себе, с острым умом и с носом, малость длиннее и острее среднестатистического. Может поэтому в Союзе он успел, кроме прочего, побывать режиссёром в театре юного зрителя.
Костя решил показать найденную страничку шефу. Бывший режиссёр Лев Розен, а ныне шестидесятипятилетний миллионер, выслушал, скрипнул креслом, поправил пиджак «Барнейс», купленный на верхних этажах известного магазина с 60-й улицы, глянул в лэптоп, ехидно сощурился и постучал костяшками по столу.
— Как вы считаете, я знаю толк только в ювелирных делах? Или в сердечных тоже?
— Лев Григорьевич. Вы знаток театра, психолог, я и пришёл посоветоваться.
— Вот именно. Вы не Дон Жуан, у вас жена и дети. Поэтому вы плохо знаете актрис и их психологию, а я собаку на них съел. Глядите сюда. На ваш компьютер глядите. Самое главное у бабы — в глазах. Видите, какой у неё взгляд?
«Ещё бы не видеть», — подумал Костя.
— Живёт одна, упрямая, нервная. Недовольна собой и жизнью, любит эпатаж, — учил театральный пророк.
— Как вы догадались?
Шеф улыбнулся.
— Профессиональный опыт, мой дорогой… Пьёт… всякую дрянь.
— Ещё и пьёт?
— Я имею в виду эти лекарства, как их… антидепрессанты… Она же фармацевт. Конечно, глотает таблетки. Сделала операцию и отсосала себе жир с задницы… прошу прощения, с ягодиц…
— Вы и это видите? А дочь? — упавшим голосом спросил Цыганков.
— Дочь с виду инженю, с матерью, скорее всего, не живёт. Обратите внимание на интерьер квартиры на последних снимках. Холостяцкая хата. У таких семьи нет и не будет. Зато масса поклонников. В России она оставалась только из-за дочери, учившейся в школе. Теперь она свободна, время уходит, и ей понадобился богатый любовник—спонсор!
— Как вы определили, что он ей нужен?
— Ах, голубчик, кому же он не нужен? — рукава «Барнейса» произвели махательное движение. — Треплёв и Маша… Сюжет «Чайки». Полюбуйтесь-ка на её шею. Вот эту гирлянду с камнями она же не сама себе на станочке выточила.
— У любовника взяла? — уткнулся помощник ювелира в экран.
— Чей-то подарок. Пока она не найдёт себе спонсоринг, даже не дёргайтесь. И зачем вам, примерному американцу, труп любовницы под кроватью?
— Труп?
— Художественный образ. Только у неё появляется бойфренд и засыпает её деньгами, выходите, как тень отца Гамлета.
«Что за искушение, — думал Цыганков. — пора бежать на исповедь». Ему мерещились крестьяне с граблями, комья ваты и убиенные химабортом младенцы. Видимо, встреченные нами в продолжение жизни люди не исчезают бесследно, они существуют в параллельных мирах со всем своим жизненным скарбом. Бродят там своими путями.
Ещё пару дней прошли как в тумане. Костя решил писать письмо. Принялся за черновик. Он уже заготовил первые фразы: «Дорогая Катя, представьте себе ночное побережье из окна лайнера. Чернота и вдруг — полоса огня…» Зачеркнул. Написал по-другому: «Катя, я хотел Вам сказать, что встречал не так много людей, которые нас…» Подумал и исправил на «которые мне…» Дальше письмо не пошло. Он хотел сказать, что в его мире равновесия и ясности ему не хватало неожиданной и непредсказуемой Кати. Но не знал, как это выразить. Чувствовал, что близок к совершению невероятной глупости. И ничего не мог с собой поделать. Закрывал глаза и видел её лицо, её глаза, крестьянина, грабли и младенцев. Голова вдруг просветлела, сердце наполнило новое чувство. Возвышенное и печальное, нежное и всепрощающее.
Он щёлкнул пультом и включил телевизор. Убрал звук, чтобы никого не будить. На огромном экране вихрастый дирижёр командовал оркестром, будто перечёркивал неслышимые огрехи музыкантов. Разом всё замерло. Скрипачи беззвучно стучали смычками. Дирижёр повернул огненное лицо в зал и поклонился зрителям.
Франкфурт 2011