Улов

Возьмите ярко-зелёный и разбавьте его ясно-синим, сбрызните каплями желтых одуванчиков и проведите по небу прерывающимся пунктиром перистых облаков. У вас получится самый свежий летний пейзаж, в который шаг за шагом легко и игриво углублялись мои герои. Рыжеволосая девочка лет десяти с острым подбородком и вздёрнутым носиком, покрытым частыми-частыми веснушками, бежала впереди белёсого шестилетнего мальчишки, упрямого и нелепого, в своих смешных коротких штанишках, оттянутых сложенными в карманах кулачками.
– Митя, догоняяяяй, – крикнула она брату, кузнечиком подпрыгивая на ходу и кривым зигзагом бросаясь из стороны в сторону.
– Нечего орать, ¬– ответил насупившийся Митя, но глядя на сестру, заразился её весёлостью, жадно вдохнул пряный и тёплый запах луговых трав, а у самого спуска к реке уже побежал, не разбирая дороги и высоко поднимая в воздухе худые коленки.
– Ах, ты так, – радостно отозвалась отставшая сестра и живо догнала Митю, схватив его за майку в тот момент, когда он уже готов был кубарем скатиться в речку.
– Мама не разрешает здесь купаться, – сказала она Мите с досадой, потому что и сама была бы не прочь окунуться в быстро текущую, искристую, голубоватую Любянку, срывающую травинки и мелкую гальку, и несущую их весёлым потоком вниз, к деревне.
– Почему? – спросил разгоряченный Митя, вырываясь из рук.
Но в это время с другого берега детям уже махала быстро приближающаяся мать, высокая женщина в широкополой соломенной шляпе, с обнажёнными, розовыми от загара руками.
– Соня, Митя, марш домой, – донеслись до них слова мамы, приглушённые шумом журчащей воды.
И дети, словно сговорившись, притворились, что не слышат её и демонстративно приложили ладошки к ушам, потому что менять всё это зелёное, голубое и прохладное на душное, деревянное, пропитанное старушечьим запахом, и поджидающее их в деревенском доме, совсем не хотелось.
– Вот и не поиграли, – хмуро сказал Митя, возвращая своему лицу привычное кислое выражение.
А дома на покосившейся веранде с мутноватыми стёклами, загаженными мухами, их уже ждала щупленькая старушка, вытирающая худые руки о грязный передник и в пятый раз тасующая между собой чайные чашки из единственного сервиза, с которого утром был снят тряпкой толстый слой пыли. Удовлетворившись перестановкой, она чистым концом передника протёрла пузатенький латунный самовар и сняла с блюда алюминиевый тазик, который прятал от мух румяную выпечку и подтаявшие конфеты.
– Как погуляли? – спросила она первой вошедшую Соню.
– Нормально.
– Коров видели? – Бабушка, подобно всем деревенским, считала коров за главную достопримечательность, которую надобно показывать городским детям.
– Только издалека. Нас мама позвала, а мы хотели остаться, – пробубнила Соня, без разбора набивающая рот пирожками и карамельками.
– Они маленькие, эти ваши коровы, – вставил Митя, выбирающий между творожной ватрушкой и булочкой. Он всё делал с умом, этот Митя. – А эта с чем?
– С творогом и изюмом, – ответила бабушка. – Вы же их ещё близко не видели.
– А зачем опять с творогом? Я люблю с вишней. Мама нам такие покупает в магазине. А у вас есть магазин?
Бабушка хотела сказать, что магазин у них, конечно, есть, но до него надо ещё на машине или велосипеде несколько вёрст, да и булочки с вишней там не продают. Вообще, там никаких булочек не продают. Но бабушке отчего-то стало неловко произнести это вслух. Она подумала пойти к соседке, у которой во дворе растёт вишня, и попросить пригоршню.
Вот, в городе магазины как магазины, всякие там булочки по полочкам лежат: с вишней, яблоком, картошкой, ливером, капустой, абрикосами, с каким-нибудь авокадо. Булочки слоёные, печёные и жареные. И этих булочек там так много, что они совсем завалили собою остальные продукты, которых тоже полным-полно.
А на витрине сельского магазина кирпичной горкой лежат серые брикетики хлебно-пахнущих дрожжей. И в старом холодильнике есть ещё куриные яйца, но их никто не покупает, потому что почти у каждого по двору бегают свои пернатые поставщики. И мука в рогожных мешках там только одного сорта – того, что с похмелья намелет мельник. А остальные продукты так малочисленны, что, если убрать с полки бутылку подсолнечного масла, то полка сразу осиротеет.
– Душно у вас здесь, Зоя Сергеевна. – Это мама взошла на веранду, снимая шляпу с медно-рыжих волос и выискивая глазами, куда бы её положить. С лавки на неё зашипел огромный полосатый кот, и она испуганно отпрянула.
– Мама, мама, у тебя жучок в волосах, – закричала Соня, перегибаясь через стол, и случайно задев худенькой рукой пышущий жаром самовар. – Ай, ай, ай! Как больно!
Девочку тут же отвели во двор к жестяному рукомойнику, но вода в нём была горячая, нагретая солнцем и обжигала не хуже самовара. Соня, уворачиваясь от тёплых брызг, обиженно заскулила и стала дуть на краснеющее предплечье.
Зоя Сергеевна уже прибежала из кухни с пиалой топлённого гусиного сала.
– Это что? – спросила мама, недоверчиво обнюхивая и ковыряя пальцем блестящий мутный жир.
– Гусиное сало, топлёное, очень помогает. Когда Петенька в семь лет облился кипятком…
Но маме было совсем неинтересно слушать про ранние травмы своего мужа, Петра Львовича, нынче большого начальника с тяжёлой отдышкой, серьёзного и полнотелого, который, если верить Зое Сергеевне, всё детство только и делал, что драл колени, воровал сливу и охотился на соседских собак. Мальчики, вырастающие Петрами Львовичами, по мнению мамы, должны были вести себя иначе: быть тихими, начитанными и себе на уме, спокойно, но властно взирать на проказы других детей и не становиться объектами душещипательных историй.
– Не надо жира. У неё может быть аллергия. – Мама безапелляционным жестом отвергла пиалу.
– Может, тогда яичным белком или сметаной? – спросила, не теряя надежды, бабушка.
– Зоя Сергеевна, оставьте, пожалуйста, свои деревенские методы. Вы бы еще посоветовали урину приложить.
– Курину? – удивилась Зоя Сергеевна, переведя слова невестки на свой лад, – неужели помогает?
Но мама её не слушала и уже бежала по обветшалым ступеням, ведущим в дом.
– Бабуля, мне так жжёт, – захныкала Соня.
Брат, только что хлебнувший горячего чая, и не вынимающий ватрушки изо рта, стал дуть ей на плечо, а она завертелась и отчего-то запрыгала на одной ноге.
– У меня тут, кажется, Левомеколь был, – деловито сказала подошедшая мама, роясь в пухлой косметичке. – Ага, нашла.
И она покрыла розоватый ожог тонким слоем белой мази, и приложила к нему бактерицидную салфетку.
– Может, бинтиком замотать? – тихо спросила бабушка, совсем смущаясь и пасуя перед авторитетом современной педиатрии.
– Видели мы ваши бинты, Зоя Сергеевна, – ответила мама, закрепляя салфетку на руке Сони разноцветными полосками детского пластыря, отчего рука стала выглядеть так, словно на неё наложили заплатку с клоунского костюма. И совсем неясно, что она имела в виду – то ли бинты Зои Сергеевны, которые она уже успела осмотреть и отвергнуть, были худыми и расползающимися на нитки, то ли просто – не продезинфицированными.
Подлатанную и заплаканную Соню усадили за стол, подальше от самовара, а мама пошла бродить по палисаднику, втаптывая в землю гладиолусы, и пытаясь поймать айфоном мобильную связь.
– Здесь ужасно, Петя. Сплошная антисанитария! – через минуту донёсся до бабушки шёпот невестки, – Нет, я тебе предлагала Анталию… На Кипре сейчас помереть можно от жары. На Шри-Ланке – ливни…
– Бабушка, а когда мы пойдём на рыбалку? – спросил заскучавший Митя. Бабушка, по словам папы, была заядлой рыбачкой и однажды поймала вооот такую рыбу, размера которой Мите не позволяли показать его коротенькие ручки.
– Завтра с утра и пойдём, только надо встать пораньше. Сможете?
Дети охотно закивали. Но Соня вспомнила, как мама говорила, что в деревне всё не как у людей: здесь ходят в туалет на улицу, купаются в какой-то натопленной кладовке. Может, и бабушкино «пораньше» означает что-нибудь другое, например «посреди ночи».
– А пораньше, это во сколько, ба? – спросила Соня с опаской.
– Ну, не позже шести. Потом жарко будет, а короп жару не любит.
– А мы в шесть в школу встаём, – гордо заявил Митя. – Из-за пробок на кольце целое столбоварение.
– Столпотворение, – поправила его Соня.
– А ты разве уже в школу ходишь? – Бабушка никак не могла припомнить год рождения Мити.
– Я в подготовительный класс хожу. А после лета пойду в гимназию, где языки учат. Вот, слушай, – и он прочистил горло, – how are you, granny?
– She is fine! – ответила ему Соня и захохотала, наблюдая за растерявшейся бабушкой, но тут же нечаянно задела обожженной рукой стол и вскрикнула от боли.
Подошла мама, недовольно щурясь и даже не пытаясь стереть с лица презрительную гримасу, унаследованную от прабабки-генеральши, которая, вот так, бывало, смотрела на раздражающих её холопов.
– Ваш папа думает, что мне нравится в этой дыре сидеть, пока он по своим делам суетится. У меня как будто дел нету! Ему надо в префектуру, а мне на маникюр.
И в подтверждение крайней необходимости этой процедуры она продемонстрировала аккуратные и не слишком длинные розовые ноготки с белыми полумесяцами на концах.
– Французский маникюр, – пояснила она для бабушки.
И Зоя Сергеевна стыдливо спрятала в передник свои руки с обломанными ногтями, под которыми тонкими полосками чёрнела грязь. У неё самой был русский маникюр.
Ночью, когда все улеглись спать, маленький домишко Зои Сергеевны подвергся налёту комаров. Они жужжали с такой настойчивостью, точно собирались разобрать весь дом на дрова и взять в плен его обитателей. В дальней комнате на мягкой, прогибающейся даже под невесомыми детскими телами перине, спали Соня и Митя, а сложенная в несколько слоёв густая марля, висящая на двери, защищала детей от насекомых. Но мама спала в другой комнате, с открытыми настежь окнами, и всю ночь до лежащей по соседству Зои Сергеевны доносились воинственные крики и проклятия молодой женщины, ведущей борьбу, не иначе как с армией вурдалаков.
Зоя Сергеевна никак не могла заснуть, а когда, наконец, уснула, то ей приснились булочки с вишней, которые перебирая ножками-стебельками, толкали впереди себя гружённые продуктами магазинные тележки. Булочки громко разговаривали между собой по-французски и презрительно тыкали в Зою Сергеевну наманикюренными пальчиками. А потом пришла невестка и, нецензурно выражаясь, разогнала их своей мексиканской шляпой.
В полшестого утра Зоя Сергеевна, прижимая к груди двухлитровый баллон с копошащимися дождевыми червями, пересыпанными чёрной землёй, стараясь ступать как можно тише, пробиралась к заветным крючкам, сложенным в ящик комода, стоящего за спиной у спящей невестки.
Розовый солнечный лучик, продравшийся сквозь плотные шторы, вдруг осветил похрапывающую женщину, и Зоя Сергеевна застыла у кровати, любуясь её лицом, со смягченными во сне чертами. У Аллы был изумительный матово-белый цвет кожи, свойственный всем рыжеволосым; капризный, резко очерченный карминовый рот и безупречный профиль позирующей кинозвезды. Зоя Сергеевна подумала с нежностью, что деревенскому парнишке Пете, каким она ещё помнила сына, очень повезло жениться на такой женщине. Алла не была похожа на грузных сельских бабищ, измотанных работой и совсем неухоженных. У неё был этот, как его, шарм! И Зое Сергеевне очень захотелось легонько дотронуться до разбросанных по подушке медных волос, ещё хранящих на себе следы салонной укладки, но тут она заметила чёрную жирную муху, которая беспардонно уселась на нос невестке и принялась чистить на нём свои крылышки. Старушка, движимая рыцарским побуждением, выбросила вперёд руки, совсем забыв о баллоне с червями, и в следующую секунду услышала крик, который смутно напомнил ей пронзительный визг погибающей под ножом соседа ласковой свиноматки Фроси.
– У вас, Зоя Сергеевна, злые шуточки, – шипела окончательно проснувшаяся невестка, снимая с себя расползающихся червей и отряхивая ночную рубашку от комочков грязи. – Я Пете говорить, разумеется, не стану. Но это очень нехорошо! Нехорошо так меня ненавидеть, Зоя Сергеевна! Я ваших внуков воспитываю, а вы меня живьём закапываете и червями посыпаете.
– Я не нарочно, ей Богу, Аллочка. Не нарочно… – шепотом говорила бабушка, сажая червяков в банку и сдерживая клокотание в груди, – я за крючками пришла, а тут муха эта проклятущая.
– Муха, говорите? А, может, вы это, сами под мухой? – спросила невестка, вглядываясь в сморщенное лицо свекрови.
– Да, вы что, Аллочка! Я первый и в последний раз на войне ребёнком попробовала. И потом ни капли в рот не брала.
– На какой войне, Зоя Сергеевна? Русско-японской что ли? – Невестка, скривив губы, сняла с волос длинного, извивающегося кольцами розового червяка.
– Нет, я про великую отечественную говорю, – оправдывалась старушка, не уловив сарказма в голосе Аллочки, – нас тогда с мамой эвакуировали в Куйбышев. Она работала костюмером в Большом театре. Холодно было, мы в здании школы жили. Там совсем не топили, и мы…
– Зоя Сергеевна, – устало перебила старушку Алла, – трагическую историю вашей фамилии мне уже Петя рассказывал. Вы бы лучше пылесос принесли, что ли. Посмотрите, как они разбегаются.
– Я сейчас за веником схожу. – Охотно закивала женщина.
Но червяки при виде веника стали только активней орудовать брюшками. Один даже заполз под ковер, слепо тыкаясь в плохо пригнанные друг к другу деревянные доски, и явно мечтая прорыть ход в естественную среду обитания.
– Хорошо, что не все разбежались. Дождя не было, и я все камни в огороде попереворачивала. Глубоко в землю ушли, – задумчиво проговорила бабушка, потряхивая уцелевшим баллоном.
– Ах, вас это больше всего беспокоит! – вздохнула Алла и принялась мотать головой из стороны в сторону, – Где тут можно искупаться? Не в речку же мне лезть.
– Да, да, я сейчас воды натаскаю в баню. Топить не буду, потому что долго это, и там сейчас тепло.
– Ну, конечно, мне и так сойдёт, – пробурчала невестка.
Собрав всю наживку, бабушка дважды вскипятила чайник и приготовила в бане большой таз с горячей водой. На полочку заботливо поставила подарок сына – корзинку с каким-то кисло пахнущим мылом в крапинку и ранее неопознанными ею цветными флакончиками. Но Алла, конечно, во всём этом разбирается. Вот, на розовом надпись есть на буржуйском «shampoo». Это шампунь, значит. А про остальные флакончики Зоя Сергеевна ничего определённого предположить не могла. Ей не хотелось, чтобы невестка на неё дулась, и она даже наскоро растопила берёзовыми поленьями маленькую чёрную от копоти печку, чтобы той было теплее.
Дети проснулись почти ровно в шесть и с криком ринулись на кухню.
– Бабушка, бабушка, мы рано встали! Сами, между прочим, – заговорила бодрая Соня, потерявшая за ночь свою заплатку, на месте которой не осталось даже розового пятнышка.
– Очень хорошо. Значит, сейчас позавтракаем, возьмём приваду и пойдём на рыбалку. Я место одно знаю волшебное. Там карпы прямо по воде ходят и хвостом виляют.
– Вот так, да? – И Соня, заложив руки за спину, прошлась по кухне, изображая виляющего хвостом карпа.
– А что такое привада, ба? – спросил Митя, протирая глаза кулачками.
– Это корм такой для рыбы, чтобы привадить её к месту. Я своих коропов уже неделю пареным рисом приваживаю. Они его почти что с рук берут.
– А, если ты рыбок рисом кормишь, то зачем мы червячков берём? – спросила Соня, без брезгливости и с интересом разглядывая содержимое баллона.
– Потому что для них червячки вкуснее, чем рис.
– Как-то они не кажутся вкуснее риса.
– Это потому что ты не карп, деточка.
В низовье Любянки, в том месте, где речка резко изгибалась и утихала, с опаской обходя взрезающийся в течение и разрывающий его на части каменный мол, образовалась тишайшая заводь с пологим галечным спуском и ровным илистым дном, окруженная высоким камышом и низко плачущими ивами, в тени которых любили нежиться толстые карпы и поджидающая их Зоя Сергеевна.
Рыбаков в их опустевшей деревне, где и жило то всего семеро тихо спивающихся мужиков и два десятка баб, совсем не осталось. Иногда, спускаясь к затону, Зоя Сергеевна встречала самую младшую жительницу села – сорокалетнюю Марусю, которая до восхода солнца удила в заводи на донку мелкую серебряную плотву, втайне надеясь на жирного карпа, который в этих местах весом доходил до пятнадцати килограммов, но никак не давался нетерпеливой Марусе. И ещё из райцентра редко приезжали совхозные. Но они всегда неудачно усаживались в неприкормленных местах и, покрошив хлебушком, выуживали какую-то мелочь, после чего, ругая недружелюбную Любянку, уезжали через десять километров на платные пруды рыболовной базы, где вода пенилась, как мыльная, от кишащей в ней рыбы. Бывалому рыбаку, конечно, не составляло труда обнаружить в затоне рыбное место, но такие сюда не заглядывали.
Вертлявая Соня одной рукой отбивала по коленкам холщовой сумкой со всякой снедью, а в другой торжественно, как стяг, несла блестящий синенький спиннинг, с которым обычно рыбачил отец. Бабушка несла две удочки, ведро и раскладной матерчатый стульчик. Шествие важно замыкали: Митя, высоко поднимающий над головой баллон с притихшей наживкой, и большой, так испугавший маму, дымчатый в бурую полоску кот Гидеон, который приблудился к бабушке прошлым летом. За собачий размер и неуживчивый характер Зоя Сергеевна подозревала Гидеона в родстве с лесными кошками.
Место жировки карпов было скрыто от пришлых глаз за плотными колючими рядами кустарников, и Зоя Сергеевна, осторожно пробираясь сквозь них, руководила детьми:
– Вправо, вправо подайтесь…а теперь нагнитесь и пройдите под веткой. А здесь мошки летают, закройте глаза. Теперь по левую сторону…
У Зои Сергеевны в роду были свои генералы.
– Червячка на крючок надо насаживать так, чтобы конец крючка был чуть виден. Тогда короп не соскочит, – наставляла она внуков, пока те недоверчиво косились на извивающуюся в бабушкиных руках наживку.
Но вот грузила упали в воду, поплавки успокоились на поверхности, а дети, натёртые можжевеловым маслом, отпугивающим комаров, радостно забегали по бережку. Зоя Сергеевна на всякий случай попросила ребят ничего не говорить про можжевеловое масло маме.
Соня обрывала иву, пытаясь из гибких прутиков смастерить корзинку под мамину косметику, а Митя от нечего делать стал бросать острые ивовые листья в воду. Но бабушка его предупредила, что карпы такого обращения не любят, и Митя обиженно отошёл от бабушки и сестры.
– Посиди на том пригорке, – сказала старушка, указывая внуку на маленький утёс, нависающий над речкой, – будет у тебя наблюдательный пост. Только в воду не упади.
Митя, недовольно посапывая, взобрался на пригорок и безразлично уставился в воду. Вся эта затея с рыбалкой ему успела надоесть.
Прошло полтора часа, и Соня уже лежала с закрытыми глазками на плече у бабушки, уронив под ноги неподдающиеся прутья, с которыми лениво играл Гидеон. Но вот с пригорка радостно завопил Митя:
– Клюёт, ба! Клюёт! Клюёт!
Зоя Сергеевна, близоруко щурясь, старалась понять, на какую удочку. Клевало на спиннинг.
Вмиг оживился маленький бережок: Гидеон забегал вокруг воды, окуная в неё лапы и тут же с шипением отскакивая; Соня стала махать прутьями, как будто собиралась взлететь, а младший брат улёгся животом на утёс и протянул вниз руки, пытаясь достать речку.
– Подсекай, ба! Я словлю! – крикнул Митя с пригорка.
Но бабушка даже не успела удивиться его знанию рыбацкой терминологии. Умелой рукой она крепко взяла спиннинг, по его тяжести определяя внушительный вес карпа и мягко, но уверенно стала подсекать. Удилище согнулось, упёршись в воду, и резко взлетело, заструнив натянутой леской, которую тянуло вниз блестящее чудище. Но вытащить его было не так-то просто. Чудище металось, то уходя под воду, то показывая над ней треугольную голову. Бабушка, будто помолодевшая, боролась с огромным карпом на равных, гневно скрипя остатками зубов и сжимая спиннинг сильными жилистыми руками. Митя в это время слазил на животе к самому краю утёса, Соня что-то кричала, подбадривая бабушку, а Гидеон шипел на вспенившуюся воду. Борьба с карпом длилась минут десять, но вот Зоя Сергеевна сделала ловкий рывок и вывела рыбу на мелководье. Тяжело дышащий карп оказался на гальке, и Зоя Сергеевна схватив его под жабры, прижала сверкающую тушу к резиновым сапогам.
– Поймали, поймали, – радостно заголосила Соня. Её рыжие косички были растрёпанны, и во всю щеку горел румянец, словно это она сама, а не бабушка, только что вытащила карпа из воды.
Но громкий всплеск отвлёк её от рыбы. Потеряв равновесие, с утёса в воду вниз головой свалился Митя.
– Он плавать не умеет! – вскрикнула вмиг побелевшая сестра.
Бабушка бросила карпа и прыгнула в воду. В том месте, где упал Митя, было глубоко, и дно покрыто толстым слоем тины. Ребёнок, достигнув дна и нахлебавшись со страха воды, дёргал руками и ногами изо всей силы, но всплыть никак не мог. Он уже задыхался, отчаянно открывая рот и пытаясь закричать, но только больше заглатывал зелёной воды. Что-то дернулось над ним, нырнуло, и уже с силой потащило наверх. Худая старушечья рука уверено тянула вырывающийся драгоценный улов на поверхность.
Мокрого и бледного Митю бабушка уложила себе на колено, встряхнула и заставила резкими толчками ладоней выплюнуть набранную воду. Несколько секунд ребёнок лежал, не шевелясь, но вот, закашлялся и испуганно замахал руками.
Придя в себя, Митя сел, прижав ноги к груди, и виновато заулыбался, глядя на бабушку и сестру так, будто впервые их видел. Из его носа текла вода, белые волосы были покрыты липкой ряской, а широко открытые глаза искали что-то на берегу.
Зоя Сергеевна быстро раздела мальчика, после чего растёрла его тело можжевеловым маслом и укутала в свою кофту.
– А короп где? – вдруг спросил Митя, используя это старое просторечное название карпа, которое так любила сама Зоя Сергеевна.
Действительно, карпа, про которого уже успели забыть, нигде не было.
– Ушёл короп, – сказала бабушка, утирая влажным рукавом разом полившиеся из глаз слёзы, – ушел домой, к своим внукам.
И она обняла притихшую Соню и растерянного Митю. И только потомок диких лесных котов продолжал ходить вдоль берега, больше всех сожалея об упущенном карпе. Пока старая хозяйка спасала внука, а маленькая хозяйка плакала на берегу, он один, сколько мог, удерживал рыбу на отмели, врезаясь в чешую упрямыми когтями и раздирая противника на кусочки. Но карп ушёл, махнув хвостом, и не по воде, а под воду.
А вечером, когда все собрались на веранде пить чай, и радостно зазвенели чашки из единственного бабушкиного сервиза, и обиженный Гидеон лёг на лавку носом к стене, Митя в десятый раз рассказывал про карпа, размеры которого катастрофически росли с каждым часом. И теперь, показывая этого громилу, Мите надо было под дружный смех пробежаться от стола до входной двери, и выходило, что упущенный карп был размером с маленькую касатку.
И мама, видя, как Соня постоянно жмётся к Зое Сергеевне, и как Митя каждые пять минут заключает в объятья худенькие старушечьи плечи, решила ничего не говорить про испорченное мыло и просроченный шампунь, которые свекровь подсунула ей утром в баню. Она почувствовала, что между этими тремя есть особая тайна, как-то связанная с утренней рыбалкой и, может, потому недоступная пониманию нерыбаков.