Цветочные поляны

Нине Ивановой

Когда я приезжала на эту дачу, то забывала обо всем: на душе становилось светло и щемяще-нежно, независимо от погоды и времен года – будь то весна, лето или зима. В начале мая у самой калитки встречали поляны удивительно воздушных и легких альпийских цветов, никто уже не помнил их названия, и как они здесь очутились – нежно-голубые, почти неземные, светились и как бы пульсировали от малейшего ветра. Казалось кощунственным наступить на них даже в парусиновых легких туфлях. Но их было слишком много, куда деваться, и я ступала на эту роскошь, одновременно вспоминая о пастозной красоте ультрамарина, разбавленной белой цинковой на картинах великих художников; ступала на их воздушное облако, грезя о небесах иных и садах иных возможностей. Именно там, на этой даче, рождались такие мысли и чувства.
В солнечные майские дни – волшебные альпийские цветы цветут не более двух недель, я особенно любила сюда приезжать. Тем более, что других гостей в этом дивном месяце разгара весны не наблюдалось, и я оставалась вдвоем с хозяйкой, с Ариной Прекрасной, как все ее называли, а имя свое она получила в честь бабушки – при том, как и Пушкинская няня Арина Родионовна, была добра душой и управительницей дома была образцовая. Я подолгу сиживала в плетеном кресле, которое намеренно ставилось в магическом круге цветов, испускающим еле уловимые ароматы, слушала вздрагивание виниловой пластинки на стареньком проигрывателе, где грудное женское контральто с нотками томленья и грусти зазывало в неведомые дали, подальше от городской суеты, из которой я вырвалась, вопрошая бархатным голосом : «Скажи зачем, младая Лила?». Певица, которую боготворили Истомины, исполняла мужские романсы, и никого это не смущало, напротив, вносило нотку особого шарма… В просторном круге цветов, в этой декорации, умело выстроенной Ариной как опытным режиссером, развивалась мизансцена, в которой одинокая душа, влекомая воображением, стремилась выскользнуть из земного и плотского в покой и благость безвременья. Хозяйка ненавязчиво подавала тончайшие блины со сметаной и джемом, больше похожие на произведение искусства, на кружево, нежели на еду, и это казалось таким же естественным как солнечные блики и тишина вокруг. «Душа, — умиротворенно спрашивала я себя в такие часы и минуты, — чего тебе еще надобно?»
— Монастырский дворик, — однажды произнесла соседка Любаша, оглядев зорким оком девичьи наши посиделки и всплеснув руками, а целью прихода было подношение дачникам в виде щуки, которую поймал ее удачливый муж-рыболов. – С приездом! – Арину здесь любили.
Летом на даче собирались все вместе: дети, племянники и внуки с обеих сторон, его и её. Большая семья с равным азартом бренчала гитарой и посудным шкафом, бегала полураздетая купаться на речку, заманивала гостей и постояльцев плотоядными ароматами кухни, накрывала с головой просторным гостеприимством как скатертью стол. Хозяйка ко всему относилась творчески. Для малышей, которые плохо ели, изобрела «лисичкин суп» и «медвежью похлебку» (в нее добавлялась перловка и сухарики). Тайком, незаметно для всех, приносила к калитке лукошко с кастрюлькой и заговорщицки восклицала «Ах, посмотрите, что там? Наверное, опять приходила лисичка?!». Верность утверждения подтверждала горсть рассыпанных рядом грибов-лисичек. Какая, казалось бы, связь между грибами и Лисой Патрикеевной из ближайшего леса? Но никто из ребятни над тем не задумывался – «я сам обманываться рад»  — да и зачем? «Лисичкин суп» употреблялся с лёту, еще и просили добавки. Ребятня верила в эту историю до 8-9 лет, и, возвращаясь из деревни в обе столицы, требовали от своих матерей «лисий суп», а те, бедные, не знали, что и сказать… Спустя годы уже следующее поколение Истоминых заинтригованно тащило от калитки заветное лукошко… Сколько здесь их выросло, наполняя радостным визгом окрестности? Взрослея, дети подносили гостеприимному дому свои маленькие рукотворные дары: картинки из ракушек и вышивки крестиком, выполненные нерешительной, но благодарной рукой, их много набралось на стене на кухне, где круглый год кипел и ворчал чайник и готовилось нечто вкусное, сезонно-дачное для всех и любого, кто только мог зайти на огонек. Летом и в праздники гости не переводились ни днем, ни ночью, дом жил своей жизнью.
Мимо бревенчатого сруба, окруженного кустами сирени, чьи пышные гроздья благоухают в сезон, иной раз проезжали самодовольные гладкие внедорожники – стальные призраки нарождающегося поколения «вечно молодых и вечно богатых» — напоминая шипящим шорохом шин, о том, что время все-таки не остановилось, и где-то отсчитывает минуты и часы, года по иному, людьми отмеренному времени. Железные кони продвигались как тени — как нечто безнадежное, пошлое, и вместе с тем, неотвратимое как танки. Тогда еще можно было от всего этого отгородиться за гибкими кустами сирени….
Днем дачная компания дружно отправлялась на прогулку в хвойник или еще дальше — в соседний смешанный лес, темнеющий темно-синим силуэтом — через узкую речку с деревянным мостком, чьи берега украшали длинноволосые ивы, в которой водились те самые щуки, голавли и т.д. В лесу держались все вместе, боясь заблудиться или нарваться на хищника, — чаща была настоящей, нешуточной, здесь водились не только многие птицы, но, как утверждали местные жители, даже волки, кабаны и медведи. Мы аукали друг другу и ненавязчиво спрашивали кукушку:
— Кукушка-кукушка, сколько лет мне отмеришь?
Кукушка откликалась по–разному, и только Алексею, хозяину дома, – с завидным постоянством с заминкой. Три раза «ку-ку» с перерывом, и молчок. Но это главу семьи не печалило, он не был суеверен.
…. Камин на даче Истоминых был живой, особенный. Это, прежде всего, ценилось долгими зимними вечерами, когда большая семья, вместе с внуками, племянниками и гостями, отводив хороводы во дворе вокруг елки, собиралась за общим столом в большой зале с зелеными шторами в ореоле старинной, по случаю доставшейся зеленой лампы. Так вот. Когда домочадцы широким кругом собирались за абажуром у камелька, то хозяйка неспешно, в который раз, по просьбе слушателей повествовала изящную историю о том, как появился в доме этом камин.
«Печника Владимира Васильевича я нашла в соседней деревне. Ему уже было за восемьдесят, и работа его не прельщала, — в своей обычной манере вспоминала она. — Печник был потомственный, династийный, его предки клали камины и в дворянских усадьбах. Ахти, — продолжительный выдох, совершенно по-русски, – мне пришлось долго его уговаривать. Была еще одна проблема – как до нас добираться. Ни я, ни Алеша, машину не водим, у него только служебная и всегда занята. А у печника ноги к тому времени почти не ходили, нужен был транспорт. На автобусе он мог доехать только до станции, до остановки, а дальше еще надо было пешком километров пять. Но я нашла выход из положения: наняла у соседа подводу с лошадкой, сама ею правила, так и возила нашего мастера от станции и к нам, пока он с камином хлопотал. Алексей вечно занят на работе и только деньги на стройку давал, а сюда по выходным наезжал, так что ассистентом у дедушки – цемент замесить, кирпичи подать – я была. За неделю камин был сложен, и тогда Владимир Васильевич мне сказал: «Позови хозяина, ему работу буду сдавать, не тебе. Водочки нам приготовь, и бутылку кагора для моей жены», такой видно, у него ритуал по окончанию дела. Алексей отпросился с работы, приехал. Я на стол собрала. Печник Васильевич велел налить два граненых стакана по двести себе и моему мужу. Зажег спичкой, березовые поленья так и полыхнули, с одного раза, весело занялись. «Ну теперь, — говорит, — выпьем. Камин мой живой, сами в том убедитесь». Алексей с печником за работу рассчитался, бутылочку красного вина, как было условлено, ему с собой для жены передал. С тем мастер и ушел, и больше мы его не видели. Он умер вскоре, последний его труд был у нас. А камин и впрямь оказался «живой». В тот же год между кирпичей зеленые веточки проросли – похоже, в глину семена растений попали… И когда наши поленья горят, то кажется, что будто душа мастера с нами разговаривает…».
Глава семейства , Алексей, обычно появлялся на даче ближе к вечеру, после работы, его привозили на служебной машине. Что за должность и ранг он имел, точно не знаю, служба у него была засекреченная, однажды об этом возвестив, хозяйка к теме не возвращалась, а я и не спрашивала. Но судя по выправке, связанная с чем-то военным. Вероятно по той же причине Истомины никогда не ездили за границу, отпуск проводили на даче, а если и выбирались в поездку по Волге или куда-то еще, то не больше, чем на неделю.
Истомин обычно протискивался в дачную калитку бочком – рост под два метра, косая сажень в плечах, красавец. Первым делом целовал любимую жену: «Ну что, коша (так ласково её называл), как день прошел?». Проходил в дом, где его ждала заранее приготовленная маленькая стопочка и яблочко закусить – так он снимал напряжение дня, у всех свои ритуалы, а дальше уже начиналась полнота дачной жизни, работа и отдых счастливого семейства. Алексей родом был из деревни и многое умел делать своими руками: траву покосить, наколоть дров, что-то в доме подправить.
Иногда Истомин привозил на дачу учеников, он вел часы в институте , преподавал юридические дисциплины, и бравые молодцы, с такой же военной выправкой, кидались выполнять распоряжения своего педагога, а он только командовал и наблюдал за ними с веселым прищуром смеющихся глаз, потом вместе с гостями садились за стол — летом под навесом шатра, зимой – у камелька.
Красивая они была пара – Арина и Алексей. Оба высокие, стройные, брюнет и блондинка, и главное – с общительными легкими характерами, так, по крайней мере, со стороны выглядело. И даже когда им стало за 50, чувства все еще не растратились — они также ходили в обнимку, не стесняясь многочисленных гостей, и старались , прежде всего, угодить каждый другому, а потом уже – остальным. Я сразу решила про себя, что скорее всего, это связано с тем, что поженились они в зрелом возрасте, у каждого за плечами осталась разбитая жизнь и дети от прежнего брака, — и не ошиблась. Те, кто многое в жизни испытал, умеют ценить настоящее.
Когда только Арина все успевала? Забыла сказать, что она, как и все мы, работала — начальником методкабинета в системе народного образования. О своих трудах распространяться не любила, хотя была на хорошем счету, имелись дипломы и грамоты. Но в её жизни это шло как пунктиром, «побочной партией», и, похоже, не было главным, скорее являлось обязательностью и честностью характера.
При этом для всех нас, гостей, было очевидным, что в доме она королевствует и правит, семейным укладом заправляет, она, Арина.
— Семьей и домом всегда рулит женщина — корень всего, соль земли, — подтвердила соседка Любаша, что поставляла на дачу Истоминых рыбу, яйца и кур, и в какой-либо аффилированности не могла быть замечена в принципе. — Путёвая женщина никогда не выпячивается, а между тем, всем управляет и точка, — продолжила, уткнув мне в живот указательный крепкий палец, несгибаемый и решительный как восклицательный знак. И привела в пример реально-бытовую историю. Перескажу её натуралистические наблюдения.
В птичном хозяйстве Любы курицы стали нестись вновь как два года. А до того – мы все это наблюдали – худые и страшненькие, они выискивали малейшую щель в заборе в поиске свободы и независимости и оголтело бегали по деревне, им было не до яиц. Петух тоже был под стать: измученный, нервный . Маргинальная куриная Любина команда продержалась в деревне пару-тройку сезонов, а потом вдруг птицы-феминистки исчезли так же внезапно, как появились.
— Нашли свое приключение, — жестко очертила ситуацию Люба. – Как видно, забрели на чужой двор и настолько уже всем надоели, что там из них суп и сварили, ну их, — и решительно повела плечом, будто ярмо сбросила.
А через пару месяцев, зайдя во двор к Арининой соседке, я подивилась на замечательные перемены. По травке деловито вышагивали три упитанных хохлатки с бахромой на ногах, за ними семенили крошечные цыплята. Красавец-петух, упитанный и гладкий с горделивым видом подцеплял лапами землю и найдя червяка, высоким тенором тут же звал семейство полакомиться. Добытчик, что и сказать. Видя мой немой восторг, довольная Любаша продолжила экскурсию в курятнике. – Ты только посмотри, — торжествовала она, — как они тут устроились! Везде – законность и порядок! Напрасно люди говорят, что куры – безмозглые. Гнездо свое свили отдельно, и все трое яйца туда кладут. – Выразительный взмах рукой. — Сами – рядышком спят, – показывает на угол рядом. — А петух – тоже обособленно, слева от них на насесте. Каково, а?
— А куда же прежнего, оголтелого петуха дела?
Люба рассмеялась.
— Так это он и есть. При добрых-то хохлатках, и петух – генерал!
***
Волею судьбы я несколько лет не была на даче Истоминых и Арину не видела. До меня доходили слухи о том, что Алексей тяжело болен, перенес несколько операций в дорогостоящей столичной клинике. Когда обнаружилось заболевание и потребовались деньги на лечение, их семье пришлось изменить накатанному жизненному укладу и многим своим привычкам: несмотря на то, что глава семьи был большим начальником, он, что называется, «не наворовал», финансовых сбережений у Истоминых практически не оказалось, жили единым днем. Наспех и за копейки продали любимую дачу; пришлось пожертвовать даже милыми сердцу мелочами: картинами со стен и канделябрами, которые украшали камин: «снявши голову, по волосам не плачут». В эти черные дни Арина проявила недюжинное мужество и как настоящий полководец, разработала талантливую стратегию и тактику спасения супруга, которая казалась на сто процентов непобедимой и эффективной. Но, увы, небеса распорядились иначе. Выстроенная генеральная оборона от бед не сработала, рассыпалась как карточный домик. Алексей ушел из жизни после 60-ти, оставив измученную печалью жену наедине с грядущими бедами. Встает разумный вопрос: где во время этой тяжкой и неравной борьбы за спасение и выживание были дети с обеих сторон, а также многочисленная родня и друзья, годами обретавшиеся в их хлебосольном доме? Слышала, что у сыновей Арины примерно в то время случилась своя трагедия – беды по одиночке не ходят – но только и здесь мутное пятно в их семье и пробел в моем повествовании: в жизни Истоминых оказалось много засекреченных мест. А дочери усопшего, как я знаю, через год после смерти потребовали долю за дачу, не знаю, чем завершились их эти нападки…
После смерти мужа Арина почти три года не выходила из квартиры. (Хотя центром притяжения Истоминых всегда была дача, но городская квартира, конечно, имелась, все как у людей). Арина провела этот период, как мне рассказали, лежа лицом к стене, отгородившись от всех. Позже я корила себя за то, что вовремя не пришла к ней и не поддержала — оправдываясь деликатностью, а на самом –то деле, боясь заразиться чужим отчаянием и болью. Увы, побоялась.
Но Господь Арину берег. Спустя эти три года она сама, без чьей-либо помощи, произведя ревизию в душе и гардеробе, распахнула дверь и шагнула в мир: в непростые 55 лет устроилась смотрительницей в областной краеведческий музей. — Там, будучи доцентом художественного факультета местного вуза и приведя студентов на выставку живописи, я ее и увидела.
Она не так уж и изменилась, не считая новых морщин и особой печали на осунувшемся бледном лице (кому дано это пережить, тот да услышит!). Пробовала даже улыбаться, но не особо успешно, гримаса на лице входила в противоречие с напряженным выражением глаз; так улыбаются американцы или российские менеджеры – одними губами. «Знаешь, — произнесла Арина, — улыбаясь таким вот манером. – Мне кажется, что я, наконец, поняла главное: всему свое время. Прошлое нам уже не принадлежит, будущее еще не наступило, и жить надо сегодняшним днем. Теперь в моей жизни другой этап». Сказала этот монолог решительно, и по всему видно, настроена была воплотить сказанное.
— Скажи, откуда в тебе это мужество и мудрость, и кто за тебя на небесах молится? – не удержалась я.
— Мои мама и бабушка были людьми верующими, — ответила просто. — Бабуля Арина рассказывала, что окончила три класса ЦПШ, церковно-приходской школы — в селе, где и родилась. Последние годы до смерти жила в нашем доме, у мамы, в том же селе, маленькая такая и сухонькая, в круглых очках. Спала и жила, сколько помню, на сундучке. Никого нисколько не напрягала, читала Библию и Псалтирь, и по её же собственным словам, «маленькие молитвочки» в течение дня, которым и меня научила. На Пасху, поутру шли после заутрени на сельское кладбище, где наши сродники упокоены, их обрадуя…. Никогда бабушку Арину ленивой, печальной или спящей не видела, да и отдыхала ли она? Многие события, между тем, предугадала и предсказала, в том числе, и по мою душу…
— И тебе от этого легче?
— Не знаю. Во мне её крепости нет. Мельчаем, наверное…
Арина выглядела столь же элегантно – худощавая, высокая, стройная. Всегда умела правильно одеться, выбрать гардероб, – не столько модный, сколько классический, качественный, «безвременный», из хороших салонов, и, что называется, «на все времена». Пользовалась одеждой годами, по десять лет и так далее, со вкусом комбинируя пиджаки, юбки и блузки, а главное – летучие шейные платки, цветной рукотворный батик. Не сомневаюсь, что глядя на её внешний вид, её новые сослуживцы и начальство даже не догадывались, сколько ей пришлось пережить в последние годы.
Мы разговаривали в зале краеведения, где Арина теперь дежурит в окружении набитых соломой чучел зверей — медведя и волка с оскаленными пастями, лосей и бобров, и я в который раз подивилась ее мужеству и умению встречать трудности с открытым забралом.
— Вот видишь, раньше в лесу возле дачи мы всё боялись на хищников нарваться, а теперь я рядом с ними весь день, — улыбнулась. — Похоже, свое я уже отбоялась. Не зря люди старые и мудрые говорят: «Уйдешь от волка, нарвёшься на медведя». Раньше бы это понять… От судьбы не убежишь, а попробуешь – получишь еще большие испытания.
Былой стремительной походкой, которая осталась от прежней Арины, Арина–новая проводила меня до соседнего зала с картинами, мы условились созвониться и встретиться.
Но прежде, чем она решилась повести меня к нему, к Алексею, прошло еще несколько дней: мы блуждали в темных аллеях заброшенного городского парка и болтали вечерами по телефону о предметах ничего не значащих — просто, чтобы не выпускать друг друга из вида и не терялась вновь возникшая духовная связь. И вот однажды она сказала: «Ты на машине? Доедем на кладбище?» Я приняла это предложение-просьбу как акт большого доверия.
Я подъехала за ней рано утром – дорога предстояла за город, где у Алексея похоронены родители и где он сам упокоился. У Арины заранее было все наготове. Она выпорхнула из подъезда легко, подтянуто — спортивная, во фланелевом сером костюме, с компактной сумкой через плечо. Я отпустила дежурную общую фразу о том, как она хорошо выглядит «А как же, ведь к мужу на свиданье иду», — ответила на полном серьезе.
Тихо заморосил легкий дождик, было безветренно. Мы остановились недалеко от родовой деревни Истоминых, на опушке, плотно заселенной могилами, уставленной крестами и обелисками. Основной цвет — так любят в деревнях – светло-голубой, и общее впечатление – протяжного светлого вздоха, без тяжести. Прошли по песчаной земле, пробираясь сквозь сосны, несколько метров. «Вот и пришли», — просто сказала она.

***
За невысокой оградой, среди легких альпийских цветов, — я им не удивилась — высились три гранитных памятника. С одного из них мягко смотрел Алексей – художнику удалось запечатлеть его таким, как я его помнила. «Вечная память», не удержалась я, входя в ограду и перекрестилась. Арина опустила сумку на землю и, как видно, по принятому в их семье ритуалу, произнесла мягким голосом, быстро — в темпоритме, как читают на службах в храмах:
— Святой Архангел Гавриил, благовести нашим сродникам, что мы пришли их проведать. Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа, — и тоже перекрестилась.
Пережив первое потрясение – ведь я не видела Алексеевых болезни и похорон, а помнила его живым и цветущим, я рассмотрела, как все в ограде уютно и мило. «Почти как на даче», — невольно подумалось». Придет же ведь в голову! — «Без каких либо выкрутасов и огромных вложенных денег, зато с душевным теплом». Не было гранитных плит под ногами, столь популярных на городских кладбищах, обычный светлый песок. Зато скамейка выкрашена по-дизайнерски — неожиданно, – в краплак-розовый, приглушенный белилами, благородный и радостный цвет. С двух сторон памятники обрамляли высокие кованые «пушкинские» фонарики. Арина достала из сумки толстые церковные свечи, и сразу зажгла.
— Уютно здесь у тебя….
— Да, первый раз увидела такие фонарики в Прибалтике. Сфотографировала и, вернувшись, попросила наших умельцев изготовить похожие, маме на могилку. Прихожу работу забрать, а во дворе мастерской вместо двух моих еще четыре таких же к стене прислонены. «А эти для кого?» — спрашиваю. «Заказчикам нашим понравились, — отвечает мастер, — глядя на ваши фонарики, себе такие же попросили…». Так и пошло, мастера их на поток поставили. Алеше уже без проблем заказала…
Потом извлекла из сумки бутылку белой и граненые стопки.
– Ты будешь?
— Нет, я же за рулем.
Арина плеснула из бутылки на три стакана, поставила на могилы мужа и свекра, и каждому положила по яблочку:
— Так Алеша любил… Ну, будем, — пригубила. — Ты знаешь, однажды на Родительскую Субботу, я здесь прибралась, стопки им оставила, а я яблочки положить забыла. Опомнилась, когда уже очутилась в городе. Ну, думаю, Алеша будет ругаться, скажет: « Что же ты, коша, такая растеряха…» И вот что я сделала: поехала к своим, на городское кладбище, где мои мама и папа лежат, и бабушка Арина, о которой тебе я рассказывала, и там эти яблоки оставила, чтобы они Алеше и его сродникам передали, я в это верю …
Мы молча сидели на скамейке, недалеко от нас убиралась на могилке сухонькая женщина в темном платочке, как видно, из местных, бормоча, как бы про себя, но нам было слышно, нехитрую присказку: «Чем со снохой драться, уж лучше на кладбище прибраться», как бы взбадривая себя этой мыслью. Спустя несколько минут подошла, поздоровалась, кивнув Арине, спросила: «Это ты, что ли, жена Алексея будешь?» Получив согласный кивок, оживилась «Хорошо, что хозяин твой тут похоронен, наше кладбище — просто люкс, жаль только, что молодым из жизни ушел».
«Люкс так люкс», — послушно согласилась Арина. Дождик потихоньку сошел на нет, словоохотливая жительница села отправилась восвояси, сказав напоследок:
— Все суетимся и вертимся, а коли разобраться, исход один: три доски да черные носки…
Кивнула и исчезла, а нам все не хотелось уходить, сидели тихо-кротко на лавочке. Арина, как видно размягчившись душой в этом тихом и незабвенном месте, постепенно открыла, как проводила мужа и как творчески устроила на годовщину его поминки. Выслушав её рассказ, я поняла, что другого и не ожидала:
— Я собрала все, что любил и чем дорожил мой Алешенька: его любимые песни, наши с ним фотографии, его фото на службе, и устроила ему вечер не столько поминки, сколько вечер памяти. Его сослуживцы помогли мне скомпоновать фотографии, их демонстрировали на экране, звучала музыка, люди плакали…
Посидели еще, помолчав. Восковые церковные свечи догорели, Арина привстала:
— Упокой, Господи, души усопших раб твоих…, — прочитала молитву, перекрестилась. – Как говорила моя свекровь Анна Ивановна, хоть с краюшку, да в раюшке. Ждите меня, сродники, приду к вам… Ну что же, поехали.
***
Тихий и разнеженный, как во сне, мир. Кружевной, нежно-винтажный … Кем ты был нарисован и почему так быстро исчез, какие злые силы вмешались? Покачивание голубых невесомых цветов, манких как облако, трогательный домик с мансардой и «монастырский дворик», огороженный от любопытных глаз деревянными хозяйственными постройками. Милый мир былого счастливого бытия, Карфаген, который должен быть разрушен …
Потеряны муж и сыновья, друзья, многочисленные знакомые, и что еще предстоит потерять прежде, чем будет поставлена завершающая крайняя точка уходящего возраста?
— Ты знаешь, — позвонила она, — сердце тяжелеет, когда я гляжу на закат из окна своей городской квартиры. Мысленно гуляю по берегу речки с длинноволосыми ивами там, в деревне, собираю грибочки на «лисий суп», встречаю Алексея и обустраиваю гостевые комнаты…
Я в ответ согласно киваю, хотя она меня и не видит, — что еще могу сказать? Просто шумно дышу в телефонную трубку, волнуясь. Жалеет ли она о том, что, как мне рассказала, могла бы сделать карьеру, стать начальницей в масштабе района и области? (и бегать, как те оголтелые куры-феминистки,- подумала про себя).
– Вовсе нет, не жалею, — ответила, будто услышав. – Для меня было главное — Алексей, мой Алешенька.
Что тут добавить? Оскал волка и медведей, которых мы так боялись в лесу, обернулся реальностью, и среди этого оскала ей еще предстоит жить.. Милую поляну с цветами займут плотоядные люди семейства новой породы. Из происходящего нельзя встать и уйти, нельзя повернуться к нему спиной. А сердце все трепещет и бьется, бьется страдающее сердце…Значит, надо по капле собрать остатки былого мужества, претерпеть и это, последнее…