Мы знакомы?
Один решил купить арбуз. Второй решил его продать. В самом центре незатейливой улицы, как бы разделяя ее на две части «путь до работы» и «путь от работы», стояла зеленая клетка. В наличии крыши никто не был уверен, а уточнить было не у кого. Не суть. Зеленая клетка была доверху заполнена арбузами и дынями, так, что полосатые оказались справа от условного торца, а желтые — слева. А аромат то какой… говорили, что пчелы с мухами со всей округи слетались понюхать. Да не в этом дело. Один, после работы решил купить арбуз. Другому, будучи на работе, арбуз пришлось продать. Покупатель внимательно стучал по арбузу, прислушиваясь. Продавец сказал, что там навряд ли откроют. Покупатель посмотрел на продавца:
— Вы мне знакомы, — сказал первый.
— Вы тоже, — ответил второй.
— Вы в какой школе учились?
— В средней, — ответил второй.
— Конкретней, — попросил первый.
Они присматривались друг к другу. Долго. Стали выяснять подробности биографий. Первые главы не сходились. Вечерело. Перешли к отрочеству. Безрезультатно. Продавец закрыл клетку. Присели на табуретки, закурили, разлили.
— Ну а дальше-то что, после того как школу кончил? — спросил покупатель.
Продавец рассказывал долго, смакуя каждый год жизни. Затем рассказал покупатель, подробно, но сухо, стесняясь некоторых моментов.
— А потом что?
— Женился.
Говорили о женах и детях. Вот где нашли много общего, но все не то.
— Давно арбузами торгуешь?
Говорит, что пару лет. Стал рассказывать про клиентов. Все оказались посредственными личностями. Первый обещал помочь с работой. Второй прослезился. Рассветало. Покупатель говорил о последнем месяце своей жизни. Красноречиво, ничего не стыдясь. Рассказывал, как однажды купил несладкий арбуз.
Сошлось.
— Подло, — сказал покупатель и попросил жалобную книгу.
— Вот всю жизнь ты так… стучишь.
— А сам как, в школе? Забыл?
Поссорились и больше не разговаривали. Как глупо, — сказали их жены, — ведь всю жизнь друг друга знали.
Она проснулась раньше
Она проснулась раньше него. Без звонка будильника и посторонней помощи, а исключительно по собственной воле. Проснулась бодрой. Сначала она смотрела на него, как он спит. Он так мило спал. Затем она очень аккуратно передвинулась на самый край кровати, свесила ноги. Вот уже она поднимается. Пол холодный. Она забыла, в каких местах он скрипит. На цыпочках подошла к своей сумочке. Присела. Спросонок предательски хрустнул коленный сустав. В такой гробовой тишине, это было подобно звону колокола. Она и не подозревала. Решила больше не рисковать, и взяла сумку с собой. Из сумки выпала тушь. Думала, что сейчас сквозь землю провалится с этой тушью. Зажмурилась, не двигается. Но вроде бы все спокойно. Он не проснулся, а только что-то буркнул и повернулся на бок. Он так мило спит. Сопит и похрапывает, дергается верхняя губа, но все равно очень мило. Это все показатели глубокого сна и чистой совести. Что она найдет в ванной комнате? Ничего особенного. Типичные холостятские принадлежности: одна щетка зубная для труднодоступных мест, шампунь для нормальных волос, мыло, гель для душа. Пахнет как обычный мужской гель. Интересно, он поет, когда принимает душ? И если поет, то какие песни? Она хотела бы услышать. Она включила воду. Достала из сумки свою зубную щетку. Она знала, что сегодня проведет ночь с ним. Первую ночь, среди тысяч ночей. Чистит зубы. Пришлось одолжить его пасту. Он ведь не будет против? Конечно нет. Ей хочется по-маленькому. Переживает, что слив будет слишком громким. Придется рискнуть. Потом она забудет поднять стульчак. Сейчас она немного освежит макияж. Чуть подкрасит губы и глаза. Интересно, чем они будут сегодня делать весь день? У него только одно полотенце, но он так мило спит.
Да, сейчас она ляжет в постель. Он проснется. Она потянется, положит голову ему на грудь и скажет доброе утро. Она прихорашивается в ванной. Думает, что он не заметит. А он заметил. Когда он приготовит завтрак, она его похвалит. И кофе, говорит замечательный и такой ароматный. Хотя она и не пьет кофе. Для пущей сексуальности наденет его рубашку и распустит волосы. По-кинематографически предсказуемо. Все утро будет улыбаться, хлопать ресницами. Все начинается типично, у всех одинаково. Она будет светиться на работе, даже похорошеет. Подружки будут шептаться, кто он, каков он, у вас было? Через полгода он поведет ее в дорогой ресторан. Все официально, вечернее платье, пиджак, устрицы. После первого блюда она пойдет в уборную, и убедившись в том, что там никого нет, начнет репетировать удивление. Возможно, она представит, как на свадьбе будет бросать букет своим подружкам. Знакомство с родителями, с друзьями. Начнут дружить только с парами. Все чаще будет оставаться у него. Сначала принесет свою косметику и майку… Нет, она возьмет одну из его маек, будет спать только в ней. Потом начнет покушаться на другое пространство. Будут в обнимку смотреть мелодрамы. Однажды, он позволит себе перед ним расплакаться. Первые праздники будут отмечать вдвоем. Вначале только дорогие подарки, потом шарфы, гель для бритья и новые носки. Секс? В начале — много, будут экспериментировать, страстно, словно бы высекают искры. Потом реже, и совсем редко. Она будет смотреть на его привычки как на особенности. Будет любить каждую из них. А его друзья еще лучше, какие замечательные, конечно сходите в бар, нет, я не против. Потом… Есть это дурацкое потом, после. До и после. Начало второго акт драмы. Они съедутся. Все созидательно. Поход по магазинам, выбор мебели эпохи короля Карла XVI, который Густав. Их первая ссора случится из— за пустяка. Например, из-за цвета обоев. Найдут компромисс. Он терпеть не может всю эту кустарную живность, а она захочет разбить целый садик на подоконнике. Он уступит. Она уступит ему в его увлечении видеоиграми. Иногда она будет смотреть как он играет. Потом начнется период халатиков, домашних штанов и вонючих тапок. Ничего, оба терпят. Однажды во время ужина, она ему скажет, как бы невзначай, что ей стало очень неудобно добираться до работы. А он? Он добряк, он неплохо зарабатывает и полон притупляющей уверенности. Так и не ходи туда больше, скажет он, я неплохо зарабатываю. Много позже, скованный сомнениями он спросит себя: не было ли это продуманным шагом, спрятанным на дне тарелки будничного ужина? Так или иначе, но она уйдет с работы. Освободившееся время, сначала такое пугающее, подскажет ей планы на следующие годы. Дети. Добряк угодил в паутину — он не смел догадываться. Они попробуют. Ничего не получится. Она заставит его сдавать унизительные анализы, сама будет сдавать унизительные анализы, врачи будут унизительно расставлять руки в замешательстве. Это даже немного притупит их страсть, но она решит, твердо решит, даже несколько самоуверенно, что это лишь проверка прочности их отношении. И что если они действительно любят друг друга — то победят такую несправедливость вмести, даже если победа означает усыновление. А потом теплое солнышко их отношений закроют серые тучи. Три толстые тучи. Придет кризис экономический, неминуемо. Он потеряет свою работу, и в отчаянии перестанет быть таким добряком. Она вернется на свою, но с меньшим окладом. Теперь действительно не удобно добираться до работы, и самое ужасное, что и дорога до дома стала несколько отягощать. Причина тому — его индивидуальный кризис, вторая тучка. Он встретит парализующие вопросы смысла бытия безработным и безрадостным, словно бы у него отобрали точку опоры. И только одно по-прежнему приносит радость — видеоигры Ее это раздражает. Она конечно понимает его проблемы и такой своеобразный способ побега, но она никак не может примериться с вектором движения. Дело в том, ее вроде бы так воспитывали, что идти надо только напролом. У нее все схвачено и распланировано, и это, в свою очередь, раздражает его.
Тучка третья — кризис отношений. После стольких неудачных попыток создать семью, в подлинном значении этого слова, аляповатых ссор, безденежья и целого совка прочего, они охладевают друг к другу. Особенности раздражают, привычки непутевы. Даже в постели они оба стараются быть как можно дальше от центра, забываясь сном, каждый на своей половине. Секс редкость, даже роскошь. Растет презрение. Так будет лет через пять. Возможно даже, что кто-нибудь появится на горизонте. На ее горизонте, он ведь будет копошиться в собственных сумерках, да и к тому же, она подвижнее.
А может быть и не совсем так, он думает, когда она входит в комнату, такая свежая и помолодевшая. В смысле не так в деталях, тут уж, как говорится, от перемены мест слагаемых. Она ложится. Он делает вид, что только что проснулся, и тогда она потягивается, и кладет голову ему на грудь. Доброе утро, как ты спал? Хорошо и крепко, а ты? Прекрасно, мне вчера очень понравилось. Да. Что будем сегодня делать? Начнем с завтрака. Он целует ее в лоб, идет в ванную. Забывает про неподнятое сиденье. Ну вот, вот, думает. За изменениями в отношениях можно наблюдать в сообщениях. Почта, телефон, в наше время с этим все в порядке. В начале сообщения громоздкие, красноречивые и сентиментальные. Затем покороче, с обязательным окончанием «я тебя люблю». Так продолжается достаточно долго. Затем уж совсем короткие, «ты где?» «ты скоро?», «купи то-то», «задерживаюсь» и тому подобное. В ванной комнате сохранился ее запах. Готов он всем пожертвовать? Он ведь изначально понял, что это не свидание на одну ночь. Это как выдергивать из головы седой волосок. Вероятно, она сейчас пишет подруге. Или ходит по комнате, рассматривая мелочи его натуры. Прикасается к корешкам книг, заглянет в шкаф, откроет ящик, ей же надо знать, как он складывает свою белью. Он аж скривился, там в ванной, перед зеркалом. А она ведь ему нравится, может он влюбился? Сомневается, он осторожен.
Неясно, что будет потом. После кризисов. Они останутся вместе, или разойдутся? Будут ли дети? Сколько лет они проживут парой? Свадьба обязательное условие. Он не хочет, и вообще считает это глупой затеей, но она, очевидно, придерживается другого мнения. Однажды она ему скажет: мои биологические часы тикают! Сколько еще раз она будет просыпаться раньше него, что бы подкраситься? А если он все-таки добряк, а она уйдет с работы? Придется ему тогда ограничиваться в своих желаниях. А вдруг он влюбится в кого-нибудь, когда уже будет с ней? Что тогда? Будет гулять с сыном по парку, и влюбится. Как в том анекдоте, никому не хочется умирать в одиночестве. Сейчас он варит кофе, а она надела его рубашку, ждет и наблюдает. Он умирает, она держит его за руку, и вроде бы он должен себя чувствовать спокойно и смиренно… но нет. Вдруг он подумает тогда, на смертном одре, что она все-таки треклятая сука, и из последних сил постарается убрать свою руку? Он наливает в черный кофе молоко, смотрит, как меняется цвет. Белое и черное. Кто-то любит черный, как он. А кто-то предпочитает с молоком. Черный кофе, белое молоко, и что-то бежево-коричневое вместе. Слушай, он спрашивает ее, а тебе нравится кофе, только честно? А что? Ну, мне просто интересно. Так, иногда… мне больше нравится зеленый чай. Неужели, он думает, это все из-за страха смерти и одиночества и продолжения рода? Неужели у него кризис? Он где-то читал, что в ближайшие годы возможен экономический… Слушай, он говорит, я думаю, что нам не стоит больше видеться.
Знакомый взгляд
— Да хоть поймай ее, подмани. Пожрать ей может чего дадим, хоть что-нибудь. Подмани ее, она заебала. Прикинь, вот люди в том доме, блядь, они просто охуевают уже наверно.
— Никса, Никса!
— Подмани ее!
Никса бегает по участку и звонко лает на всех и все. Поди, разбери, что у нее там на уме.
— Иди сюда, Никса, ко мне! Кискискис.
— Блядь, я проебал короче пачку сигарет!
— На столе вон лежат…
— Ребята, все плохо резко стало.
— Никса, поди сюда. Поди сюда, кое-что скажу.
— Ебте, она что, видит воображаемого белого медведя и загоняет его что ли?
— Да она ничего не видит, вот и лает. Паника у нее.
— Какая паника? Паника — это когда гидропоники хапанул и упал в люк, который, бля, открыт на дороге. Блядь, приманку подмани, где эта хуйня?
— Да все, замолчала.
— Вот эта ебень. Никса, Никса, Никса! Иди сюда, тут все есть, и хлеб и водка. Никса! Где галопередол?
— Никса, Никса! Сидеть, ко мне, лежать, вокруг, руки на бок. На пол, на пол…
— Хахаха, руки в гору, епть.
— Так, тихо, команда тихо, молодец. Какая умная собака!
— Уу, а ты говорил.
Я и представить себе никогда не мог, что можно так много выпить в одну глотку, затем еще и накуриться. Сверх того — после активно участвовать в разговоре, и просить добавки. Стоик, этот парень.
— Блядь, вот ты смотри. Ты живешь в доме, вы что-то делаете, и собака гавгавгавгавгав!! Как вы прекращаете эту хуйню? А, легко достать ее в доме? Да, не подумал.
— Да не орет она у нас.
— Как это не орет? А почему здесь она орет, а вы такие: заебись, давай натрем ей соски красным перцем. Да ладно, блин, я гоню, что за херня? Иди сюда, вот молодец, молодец.
Все красные от смеха, набираются сил. У меня болят мышцы, точно я только что вернулся с полосы препятствий.
В самом центре стола, в угрюмом окружении пустых стаканов и грязных пластиковых тарелок, светит самодельная лампа. Впрочем, тут все самодельное. Подаренная имениннику пятилитровая бутылка виски переходит из рук в руки.
После взрыва смеха, разговоры рассеиваются шепотом за столом. Напоминает стаю испуганных птиц, дробью слетевших с ветвей дерева, а после каждая по одиночке ищет себе место. Главный стучит кулаком по лавке:
— Я требую сатисфакции. Никса, Никса… По-моему она хавает угли и тащится. Вот на тебя смотришь, знаешь, — главный обращается ко мне, — как будто ты обмазан медом, бородатый… пьешь спирт, и затягиваешь гайку огромным ключом, и весь в меду, думаешь, как же, блядь, хорошо жить.
На той стороне пытаются накурить вновь прибывшего. Все лезут с советами. Он интересуется устройством самодельного бульбулятора.
— А почему, а почему… Так нужно, — говорит именинник.
Стоик просит плюшку. Он уже не может до конца озвучить свою просьбу, поэтому «пожалуйста» говорит своим честным взглядом.
— А мне двадцать пять лет, — говорит именинник, напоминая всем присутствующим утраченный смысл происходящего.
— Тебе же двадцать, сука, пять.
— Двадцать пять, двадцать пять, Дима ягодка опять.
— Ты самый главный солнечный волос на теле нашего нового города. Ты вот солнечный парень, а расходуешь себя на всякое говно. Вот сколько я на тебя не посмотрю: и радостно, и зло берет, бля. Ты вот как эта собака: бегаешь, бегаешь бля. Сконцентрируйся! Ты можешь сконцентрироваться? Сконцентрируйся, ебте.
— Вообще пипец, — не ожидал именинник.
— Я тебе дело говорю, послушай меня хоть раз, блядь. Я тебе сколько раз говорил, а тебе все до пизды. Мне инженер сказал: вот Артем, блядь, ты все ходишь и ходишь — за все хватаешься… Нехуй! Возьмись за одно и делай. Достичь максимума! Потом переключайся на другое. Ты, вот как автомобилисты, я не автомобилист. Вот как идет передача, одна, пум, отсечка, другая идет, так и ты, Диман. Вот я охуеваю, у меня был бы мозг как у тебя, епте, я бы уже инженером стал давно, епт твою мать. Ты все мозги ебешь…
— Прорвемся, — говорит именинник.
Стоик от смеха едва удержался на лавке.
— Я тебе чего желаю, роста, роста! И морального удовлетворения.
— Оо! — заорал стоик.
— Оо! — его поддержали все присутствующие.
— Собой займись, ты умный парень, бля. Если бы у меня такой интеллект бы, я бы в натуре, хуй знает, уже бы инженером стал бы, епть. Ну и пиздюляны ты. Твой батька с мамой сделали буран, прикинь? Родители сделали буран.
Никса опять начинает лаять.
Мне знаком взгляд именинника.
Несколько лет назад я работал продавцом в огромном торговом центре. Как и всегда, за десять минут до открытия, я курил перед входом, пытаясь настроиться на очередной долгий рабочий день. Настроиться никогда не удавалось. Ко мне обратился молодой человек, как сейчас понимаю, он был чуть старше меня теперешнего. Просил он десять рублей на пиво. На нем была громоздкая кожаная куртка, косуха как их называют. Прядь сальных волос прилипала к обгоревшему от солнца лицу. Он был немного пьян, или, сказать лучше, немного трезв. В принципе, обычный парень в обычное утро, если бы только не его запах. Алкоголь, моча, затхлость и пот, казалось, что даже от его трехдневной щетины исходил истошный запах. Я удовлетворил его просьбу, даже старался подержать начатую им беседу. Скорее всего, он увидел во мне единомышленника — в ту пору у меня были длинные волосы. Кожаная куртка, длинные волосы — все это приметы левой стороны. Он клялся вернуть мне деньги. Сам не знаю почему, но я сказал ему, где именно работаю. Его звали Димой.
С тех пор он часто заходил ко мне в магазин. Всегда с наполовину пустой бутылкой. Иногда он просил мелочь, иногда играл на электрогитаре, смотрел музыкальные альбомы. Он мне рассказывал что-то о своих любимых группах, пока его не выгоняли охранники, звал выпить с ним после работы, но я каждый раз придумывал какую-нибудь новою отговорку. Со временем, его присутствие становилось все назойливее. Он приходил почти каждый день, отпугивал хрустальных клиентов, а я нередко получал от начальства за такую «дружбу». В разговорах он почти никогда не упоминал о своей жизни. О чем мы говорим, когда говорим о жизни? О работе и доме, семье и друзьях, увлечениях и проблемах, о чем же еще. Если у человека нет ничего из перечисленного, то разве он не живет? Я никогда и не спрашивал у него об этих главных симптомах. Разве что однажды он рассказал, что наконец-то принял душ в квартире своего отца, от того, что:
— Купаться в речке стало холодно, — заключил он.
Однажды, ко мне в магазин пришел давний товарищ. Мы решили с ним отобедать в ресторанном дворике. Неожиданно, к нам подсел Дима. С полупустой бутылкой, полутрезвый, вонючий. Он попросил мелочь, и принялся рассказывать о злом охраннике, который дежурил на этаже. Мой товарищ спросил у него:
— Ты учишься, или работаешь?
Он ничего не ответил. Я помню его глаза. В них я разглядел осуждающее презрение к заданному вопросу, и непосильную усталость от него. Он презирал сам себя, и осуждал себя. Симптомы жизни. Я понял, почему он ко мне приходил, и почему с тех пор перестал. Он ушел, и больше я его никогда не видел. Мой товарищ недоумевал:
— Молодой парень, — говорил он, — не инвалид и не урод, вроде бы с головой.
Вот и несколько лет спустя, поздним летним вечером, в свете самодельной лампы я увидел тот же взгляд. Он принадлежал совсем другому человеку, не утратившему всех пресловутых симптомов, но уже бесконечно уставшего от посторонних сослагательных. Не впервые у него спрашивали: чего ты делаешь, мне бы такую голову, что гробишь себя на все эту дребедень. Спрашивали за столом, полутрезвые.
У всех у нас есть жизнь, но никто толком не знает, что это такое, да и что с ней делать. В полутьме дешевого смеха, мы смотрим в глаза друг друга, и видим, как нам кажется, индивидуальные инструкции. «Как наладить симптомы». Мне бы твою голову, он сказал. Будь она твоей, сидел бы ты сейчас и слушал: мне бы твою голову, я бы…
Мне бы зрение орлиное, мне бы парочку ответов, мне бы завистливую тишину. Мои симптомы переменчивы, но я точно знаю, что и у меня бывает такой взгляд.