Три рассказа

Полтергейст

Ересь началась пятого дня, через сутки после начала отпуска, исчез паспорт. Два дня поисков не привели ни к чему, но тут бед прибавилось, ключи от машины пропали, это уже было серьезно. Я уперся, и к утру их нашел, кто-то перетащил их из блюдечка на серванте в туалет, за унитаз, да так ловко спрятал, что я нашел их на ощупь, когда вставал, замерзнув, с кафельного пола.
Осознав, что дело неладно, я высунулся в окно и обнаружил, что машина припаркована почему-то на газоне, бампером в дерево. Мало этой заразе квартиры было, еще и на дворе хозяйничает. Требовалось обдумать, и, по возможности, разобраться, шла уже вторая неделя мистики. Стоя под душем, услышал скрип и скосился на дверь, ручка поворачивалась! Подергалась раза три и замерла.
Аут. Я же один дома.
Выйдя из ванной, обошел все помещения, проверил входную, заперта. Я не страшусь неизвестного. Осмысление проблем мироздания, недоступных бытовому разуму, и, уж тем более, их решение – мое любимое занятие.
Я воспрял, собрался с силами, вышел на улицу, мельком взглянув на помятый капот, сдал пустую посуду, взял еще литр, уселся в любимое кресло, и воспарил к вершинам духа, скользя по бесчисленным сверкающим граням вселенских откровений.

Мифы СССРа. Студент

На степуху в 40 р. прожить невозможно. Добраться до Петергофа – 10 руб. в месяц. Пожрать в распреде – 60-70 коп, это если без супа, итого 20. На ужин хоть пирожок с чаем – 20 коп., 6 рублей. Некурящих студентов почти не бывает.
Аплогеты СССРа бухтят, что подрабатывать можно. Так вот, это незаконно, чтоб вы знали. При приеме на «халтуру» изобретались «особые обстоятельства», чтоб взять студента, справки там липовые о родственниках-инвалидах, детишки несуществующие. И, если финансовая проверка с таким накроет, можно и из Универа вылететь за то, что по ночам в кочегарке маслаешь. Да, этого почти никогда не случалось, все смотрели на это сквозь пальцы, но, строго если, то приработок только через нарушение закона. Бабушке в Мартышкино крыльцо починить – нетрудовые доходы, сесть за такое – как два пальца.
Стало быть, лето, стройотряд, и молись, чтоб заработанного на год хватило. Заработать в строяке можно было, получить заработанное – проблема из проблем. Только через злостное нарушение трудового законодательства и с помощью финансовых преступлений. В 1981 в «Тахионе» я был мастером, и если б меня за хобот тогда взяли и раскрутили по полной, я б до сих пор сидел. Командира, Вовку Юхтанова, вообще бы шлепнули.
За одну процедуру подписания нарядов весь командный состав стройотряда вкупе с начальством принимающей организации — строем в вытрезвитель, по 15 суток общественных работ по вытрезвлении, а дальше, по материалам следствия, по пятерке на рыло, и в Магадан.
Почему? А не побухай с начальником СМУ, шиш он тебе наряды подпишет. Да еще его перепить надо, если вы не в курсе, а парни в строительстве работают закаленные. Посему перед застольем втихаря съедались две банки шпрот с батоном, масло из консервов выпивалось, чтоб алкоголь не так резво всасывался. Потом три дня под балдой ползаешь на полусогнутых.
По трудовому законодательству вкалывать больше восьми часов в день нельзя. ЕНиРы написаны так, что Эйнштейн отдыхает, время с рабочим пространством там связано отменно. Восемь часов по ЕНиРу на строительных работах при квалификации студента – максимум пять рублей. Брали дикой скоростью и 12-14-ю часами каторжного влома. Ну и башкой, само собой. Выходило за 20 в день, но попробуй их получи!
1985 год, пос. Картаёль Ижемского р-на Коми АССР, выездная бригада ССО «Арктур», физфак ЛГУ. Для тех, кто не в курсе. Грамотный строяк – это совсем не песни у костра полусотни рыл и не марши под знаменами. Это десять – пятнадцать шабашек по 4-6 человек, разбросанных по Коми или Выборгскому району. «Арктур» своими двенадцатью шабахами накрывал 60000 кв. км. территории Зонального отряда «Вычегда». Они-то и назывались «выездными бригадами».
Конец августа, объекты сданы, наряды подписаны, комиссия «Печорлесосплава» улетела восвояси ( до поселка можно добраться только моторкой и «Аннушкой», ну и два раза в год баржей по высокой воде). Игорюша Сенин, врач, вкалывает мне тройчатку(эфедрин, кофеин, адреналин), чтоб я на ногах держался, и я топаю в бухгалтерию с доками.
Бухгалтер леспромхоза:
— Я это не подпишу!
— Обалдели, мадам? Вот подписи главного инженера «Печорлесосплава», главного бухгалтера, начальника леспромхоза, начальника строительства. Вы, что, против начальства своего прямого выступаете?
— Да у вас заработок по 72 рубля в день! Не подпишу.
— Так заработали же!
— Не верю! Я сама восемь получаю.
— Вы с девяти до пяти на стуле сидите, а я пятнадцать часов с «Уралом» по срубам скачу, есть разница???
— Не подпишу, сказала. Вон!
Начальник леспромхоза разводит руками:
— Егор, я ничего не могу. У нее лапа в Ухте.
Но Гоголя я не только читал, но и запомнил. Вытряхиваю из Руба, казначея, триста рублей под свою будущую зарплату, и иду с ним в магазин. Четвертак – продавщице, покупаем ящик водки, садимся с ним у крылечка. Не пьем, вертим бутылки в руках. Подтягивается народ потихоньку, дальше ясно. Паспорт на три часа и пей на здоровье. Один пузырь я зажал и пил его всю ночь потихоньку, пока переписывал табели и прочую лабуду. За счет мертвых душ бригада разрослась до полноценного стройотряда численностью в 32 рыла.
Назавтра кладу эту лажу перед бухгалтером. Она сияет:
— Ну вот, совсем другое дело! 14 рублей, нормально. Что ж вы мне чушь какую-то вчера?
— Да перепутал, это за первую неделю табели были. Помните, нас же только четверо вначале приехало…
— Да, да…
И подписывает.
Еще ящик ушел на то, чтоб из кассы деньги вынуть.
Не думайте, что она не в курсе была, что за работнички в табели были записаны. Поселок – домов сто, но фамилий всего три, все жители — родственники, вплоть до белокровия…
Иду с рюкзаком денег от конторы и думаю. За свои художества я мог огрести лет пять, мертвые души – не шутка, общественным презрением, как Чичиков, я б не отделался. Но бухгалтер-то!!! Она ж материально ответственное лицо, ей червонец по минимуму светит!!!
И спокойно подписывает…
Что это? Идиотизм? Бесстрашие? Вера в мохнатую лапу наверху?
Нет.
Это привычка. Привычка любого советского человека к тому, что он постоянно под статьей ходит. И сядет он или нет – просто вопрос времени и удачи. И немного понимания того, что если ты заработал больше пятерки в день, то ты автоматом влетаешь в зону риска.
Почему?
Деньги – самостоятельность. И если советский человек заработает больше прожиточного минимума, назначенного ему государством, он может, не дай Бог, это государство послать. Вражина такая…
Вопрос. Врагом какого государства является свободный человек?
Правильно, рабовладельческого.

Мифы СССРа. Армия

Полвторого ночи, в казарме вспыхивает свет одновременно с возмущенным воплем:
— Кому не спим??? Почему отдыхаем не по форме???
Я пытаюсь разглядеть часы и вяло отбрехиваюсь:
— Отвали, дятел, тревога через сорок минут…
— Встать товарищ сержант!!!
Мать твою, проверяющий из язовского выводка. Встаю.
— Сдать оружие, всем отбой, тревоги не будет.
— Ааааа. Есть, товарищ майор. Рота, подъем!!! Дежурный по роте, отпирай курятник…
Народ дрессированный, через минуту огрызок роты в двадцать рыл застроился в коридоре, очередь упиралась в ружпарк, у дверей которого уже гремел ключами Айвар…
— Через десять минут проверю! Чтоб все по койкам! – майор удаляется. Ему еще в автороту, к веникам, в пожарку. Час будет лазать, не меньше, я поворачиваюсь к строю:
— Вали спать дальше. Бдим.
Понятное дело, через полчаса, когда неожиданно грянула тревога, рота вылетела на плац, перекрыв все мыслимые нормативы. У вас, господа фОзаны, генерал, а у нас – операторы ЗАСа в корешах. Впадлу было б секретных приказов не знать. Тем более, совсекретных, да еще нас касающихся…

Пурга такая, что носа не видать, как Ефим дальний окоп нашел, ума не приложу. Ас, а не водила. Сбросил нас с Саней и растворился в снежном безобразии. Удобства – прежде всего, и минут десять мы лопатами помахали, расчищая окоп. Пулемет на позиции, мой автомат рядом, боекомплект под рукой, все это хозяйство аккуратно закутано в плащ-палатку, можно и побдеть. Саня достает флягу, понеслось…
Во фляге спирт, чтоб лишнюю тяжесть не таскать, тревога все-таки, мало ли бегать всерьез придется…
Закусываем яблоками, чтоб запах не учуять. Проверка будет только к обеду, мы вторые с конца по графику проверки постов и секретов, выставленных по тревоге. Неожиданностей не будет – ни одному живому существу пехом напрямую сюда не добраться, наст. А по тому, что осталось от дороги, до вечера переть будет, если на полпути не замерзнет. Но таких профессоров, чтоб по снегу ходить умели, в штабе КСАВО нет.
Просыпаюсь от слабого звука мотора, Саньку пихать не пришлось, он уже сдирает сугроб, наваливший на плащ-палатку, с оружия, залегли по науке, Сашка, поводив стволом по сектору обстрела, не глядя, продемонстрировал мне ОК. Бдим, снегопад кончился. Чё-т не то…
Мать твою!!!
Поздно, с «козелка» спрыгивает майор и начинает орать:
— Защитники херовы!!! Уроды!!! Да я…
Пурга, мать ее, стволы направлены на гарнизон. Жопой от супостатов защищаться будем…
Обе задницы определили на нары на восемь суток в совокупности. Мы не в обиде, есть за что…

По боевому расписанию тревоги Серега с Толиком занимают пост у продскладов. Серега – старшой расчета, Толя – пулеметчик. Через минут десять подгребает командир группы, начальник продсклада. Стоят, курят, проверка нескоро. Трендят. Командир все на Толика косится. Потом не выдерживает:
— У тебя автомат какой-то длинный…
Сергей давится дымом:
— Пулемет…
Ну, пусть начпрод, но старший же лейтенант!

Припадок служебного рвения занес комбата в ружпарк роты. Открыв пирамиду, он узрел ДП-54 и заорал:
— А из него когда последний раз стреляли???
— Мне не доводилось… (год с лишним служу)
— Так. Слушай приказ. Завтра стрельбы, чтоб вся рота из этого чудища отстрелялась. Ясно? Патронов не жалеть, с войны остались…
— У меня в роте человек десять, остальные в карауле. И мне вечером, суток на пять.
Папа – командир что надо, с решением не заржавело:
— Послезавтра полк подменит, я с Киблыком договорюсь. Если кто в мишень не попадет, знаешь, где ночевать будут?
— Так точно, товарищ подполковник.
— Стрельбы в одиннадцать. Сам там буду, и штучки твои не прокатят, бинокль возьму.
— Понял я, понял. Самому интересно же, что за агрегат…
— Дерзай. За промах, само собой, ты тоже, но не обольщайся, в общей посидишь, выйдешь последним.
— Есть до дембеля на губе!!! – я ору, вытянувшись, как повешенный, предсмертным криком.
— Заглохни, вредитель…
Папа уходит.
ДП-54 я тут уже поминал, мне поставили на вид, что зовут его на самом деле РПД-44, кажется, ТТХ привели и прочее, чтоб я утерся. Я и утерся, но в ружпарке-то я за ДП-54 расписывался. Не буду менять. Пулеметик своеобразный, щечки экстрактора там движутся по дугообразным пазам, и выстрелов через 30 его клинить начинает. Если этого каким-то чудом не произошло, то от перегрева начинает люфтить длиннющая игла бойка и бьет мимо капсюля. Тот еще механизм.
В канцелярии я выложил расклад замполиту, который сразу же воодушевился. Еще раз повторю, папа – командир очень серьезный, у него и офицеры на губе посиживали. Сперли караульную кобылу, прихватили трех толковых бойцов (двое – реставраторы, один – слесарь) загрузили четыре пулеметика, полагавшихся на роту, и погнали на стрельбище. После всех испытаний и доводки к утру из четырех собрали один, более-менее функционирующий, остальные были безнадежны. Да и этого урода еще пристреливали часа четыре.

Папа слов на ветер не бросал, на стрельбах все было архисерьезно. Военному делу учились настоящим образом, и трое кандидатов на нары уже стояли без ремней и птичек. Меня пока не тронули, нужен был. А папа зверел, и не потихоньку. Дошло до него, что рыба гниет с головы, и он погнал на огневой рубеж командиров. Пр-к Исмаилов первую же очередь влепил в мишень, воспрял, и стал садить, как в настоящем голливудском бою, ни дать ни взять, Анка- пулеметчица. Ствол, ясное дело, заклинило. Рванув пару раз затвор, он повел себя странно. Встал. Поставил пулемет на приклад торчком и попытался ногой вразумить вредительски затвор. Взял вражину за дуло и заглянул в срез ствола. Ногу с затвора не убрал. Я отодвинулся на метр, чтоб мозгами не забрызгало, и мееедленно, раздельно проворковал:
— Разрешите мне, товарищ прапорщик, там такая штучка…
Когда он мне протянул пулеметик тем самым срезом ствола, целясь в глаз, нервы у меня не выдержали, но отодвинуться я не успел, нас папа разметал. Стрельбы были прекращены волевым решением, из срочников никто не сел.

Третий караул – это склады обмундирования и вооружения для второго эшелона на случай войны. Еще там бомбы лежат, одних ФАБ-500 за сотню штук. Охрана – сержант, начкар, и трое постовых. Из-за дикого некомплекта солдатиков меняют по одному-два в сутки, начкара – раз в трое-пятеро суток. Стоит эта дача верстах в семи от гарнизона, за двумя грядами сопок. Там очень хорошо.
Едем со смены в гарнизон, на третьем километре кобыла сдохла. Витя лезет из-за руля в кузов, аккумулятор там. Берет у Сашки автомат и бьет по клемме прикладом. Батарейка лопается, кислота – Витьке в харю, он пятится назад, и с воем кувыркается задом через борт. Орет. Это я уже из кабины отчетливо слышу, и вылетаю к нему, как настеганный.
Все, прям, героично до обалдения, я рву рубаху, обтираю Витькино рыло сухим снегом, тряпками, пока он не растаял, вообще, медбрат такой на передовой…
Сашка же в момент сообразил, что его выход, скинул с себя все, оставшись в одной гимнастерке, и побежал в гарнизон за помощью. Он футболист, профессиональный, играл за «Сигнал», «Скороход», еще кого-то, чистильщиком по 30р. за игру. Что-что, а бегать умеет. А я Витьку башку замотал, оставив ноздри, держу ее на коленях и слушаю, как он рулады выводит. Но не вертится, крепкий парень, сибиряк из-под Красноярска. Через час прилетел комбатовский УАЗик, инвалида забрали, мы остались транспортное средство охранять.
В течение часа до нас дошло, что сдали нам мизер без семерок при двух тузах в прикупе. Саня был в сапогах, я в валенках, на двоих – бушлат, шинель, одни ватные штаны, шесть сигарет, четыре спички и навалом, чем застрелиться. Природа включила минус тридцать, примерно, ветер – 10 – 15. Положили себе драться, чтоб согреться, каждые пятнадцать минут. Потом чаще. Потом непрерывно. Поджечь кобылу в голову не пришло.
Хватились нас аж после вечерней поверки, друзья-товарищи, не зная, в чем дело, покрыли нас, думая, что мы в самоходе. Спасибо капитану Зернову, как дежурный по части, он застроил часа в два ночи роту, подозревая, что кто-то смылся, и выявил-таки несоответствие поголовья. Еще полчасика ушло на то, чтоб прояснить ситуацию. Кобылу заводили с час примерно. В санчасть удалось наведаться только к вечеру следующего дня, Сашку принесли, я покашливал рядом, пока его тащили от роты на шинелке.
У него двусторонняя пневмония, у меня слева.
При следующей смене белья у меня из моих 13.80 высчитали за порванную рубаху. 2.70. кажется, точно сейчас не вспомнить.

Став командующим КСАВО, Язов к делу подошел рьяно, и тревоги посыпались одна за другой. Для срочников учебные, для фозанов реальные, он много кого повышибал из армии под горячую руку. Да и тяжела она у него была, сам чуть не отведал, но повезло, отпуском отделался. Тут, как в покере, блеф круче понта оказался.
В тот раз нам со Славкой выгорело во второй эшелон угодить. Двое суток мы глумились над мучениями «веников» и «мазуты», эшелон и впрямь разворачивать пришлось, а не обозначить присутствие, как обычно. Работа собачья, хитроумные палатки не надувались, обыкновенные валились на степном ветру и летали, как хотели, солдатики гонялись за ними, как детки за бабочками. Техника не заводилась, а заведясь, глохла, было, короче, над чем поржать, стоя на посту или проверяя оные.
Наутро третьего дня пронесся начальственный ураган, и все куда-то смылись, оставив нас двоих охранять все это хозяйство, брошенное при отступлении на площади в пару гектаров. Не думайте, что охрана этих сокровищ – дело формальное. За одну оранжевую спасательную лодочку любой рыбак не постесняется кому хошь глотку перерезать, плевать, что к ней двадцать верст по степи топать. И это не самое ценное из того, что там валялось.
К обеду обозначилась одна нескладуха. Войско драпануло так резко, что я ни черта не успел. Пока я снимал Славку с дальнего поста, пока мы приперлись, отцов-командиров и след простыл, только «Компот», лейтенант Киселев, ком взвода автороты, проорал из окна «Урала», что вечером приедут и все заберут. Но это был последний акт учений, и я ему, естественно, не поверил. Пока бухать будут, дня три пройдет, минимум.
Отругавшись в пустоту, я пошел искать жратву, а Славку зарядил на охрану и оборону, загнав его на крышу самого высокого кунга. Ящики с консервой и галетами вспорол совершенно беззастенчиво, взломал кунг, на котором торчал Славка, и устроил в нем караульное помещение по всем правилам. Позвал его жрать, а сам полез службу тащить. Стояли через четыре часа, чтоб хоть как спать выгорело. К вечеру выяснилось, что воды у нас нет. Конец апреля, днем на солнце плюс пятьдесят, теней нет.
Вместо спать мы поочередно обшаривали эту пещеру Аладдина, да хрен там. Даже в радиаторах был тосол, все тачки были с НЗ, снятые для учений с консервации. Причем снимали так быстро, что офицеры даже не успели его перелить в свои «Жигули» и «Москвичи», заменив продукт хоть какой-то водой. Утром Слава вспорол штабной вагончик, нашел там «Ромашку» и, сияя, вручил ее мне, уверенный, что теперь-то нас точно спасут. С места в карьер я его огорчать не стал, поорал с полчаса для проформы с лысины самой высокой сопки, потом все-таки огорчил. И расстояние велико, и батарейкам почти кирдык, но, самое главное, что рации все были сданы на склад по прибытии, и даже, если б случилось чудо, и сигнал бы дошел, принять его не на что было в гарнизоне.
На жратву мы смотреть не могли, глотку драло, и в башке у меня вертелся беспрерывно диалог Черной Королевы с Алисой после бега за минуткой:
— Я пить хочу!
— Съешь сухарик…
Почти точно на норде просматривалось какое-то темное пятно, даже строения. Если это был город, то верстах в десяти-двенадцати, судя по их размерам. Только откуда он тут взялся, я и понятия не имел. Настораживало еще, что и пыль над ним не поднималась, что там, не ездил никто и не ходил? Странно…
Но к ночи стало не до странностей, и мы туда поперлись. В степи и при звездах прилично видно, а тут луна, аж половина. Дотопали очень быстро, меньше, чем за час, но, дойдя, слегка оторопели. Вам приходилось быть на мусульманском кладбище? Они своих хоронят сидя, лицом к Мекке, потом вокруг могилы молельню воздвигают. Ну, у кого средства есть. А то и мечетьку такую небольшую. И тропиночки между ними, так, в метр шириной, максимум. Жуть, я вам скажу, при лунном свете.
Но мы ж солдаты, бесстрашные там, туда-сюда…
Обшарили этот город мертвых, кукиш, а не вода. Пошли назад. Отойдя метров на сто, я машинально глянул в контрольку, мать твою, патрона нет! Отстегнул магазин, оттянул затвор, выпал, сердешный. Когда я его в патронник загнать успел? Поворачиваюсь к Славке:
— Оружие к осмотру!
— Чего???
— Оружие к осмотру!!!
Блин, и у него патрон вылетел. И глаза по блюдцу…
Сходили за водичкой…
Утром, совершенно озверев, я завел 66-й ГАЗон и погнал на нем на юго-восток, там был какой-то гражданский пост с забором, колючкой и круглыми танками. Спросите, а почему не в часть, всего-то на восемь километров дальше? Нас оставили пост охранять, и, пусть и забыли, но при моем появлении вспомнили бы, и сделали б резонный вывод, что раз я здесь, то с поста ушел, а это 8 лет строгача.
Я еще из кабины не выскочил, а ВОХеР на меня уже трехлинейку направил и затвором клацнул. Вытащив из кабины АКМ, я предложил не бодаться, а водички дать. Дал, но не сразу. И канистру мне наполнил. Славка к ней потом надооолго прильнул.
Знаете, вода из бензиновой канистры – это очень вкусно…
————————————
Андрюшу Зоткина посадили на трое суток за драку со старшиной, пр-ком Рамазановым. Драки, как таковой, не было, Рамазан, как истый дагестанец, полез бороться, типа в шутку, проверяя на вшивость, Энди же двинул его коленом в промежность, припечатал каблуком стопу к полу и оторвал у вопящего туловища галстук. Марс Кадышев, командир первого взвода, и сам Рамазана чморил при первой возможности, так как был ташкентским татарином, но корпоративная солидарность перевесила национальные терки. Больше всего его взбесил оторванный галстук. Поскольку был Марс еще и начальником губы, то насел на Дюху по полной программе. За пять минут до окончания срока ареста он предстал перед арестованным, провел рукой по его щетине и навесил трое суток допа за неопрятный внешний вид, присовокупив:
— Я тебя тут буду держать, пока борода, как у Фиделя не вырастет.
Бритвы арестанту не положены.
Когда он в третий раз выкинул такой фокус, я пошел к комбату, но получил от ворот поворот:
— Скажи спасибо, что не в тюряге парится. Нехер с кусками драться. Вон.
Я стал настаивать, доказывая, что это и не драка вовсе была, папа ткнул мне в физиономию растопыренную пятерню(пять суток), и я угнездился через стену от Андрюхи, в камере арестованных сержантов. Через шесть часов меня выдернули по папиному же приказу, зачем-то понадобился. Даже отоспаться не успел.
Дюха сидел уже вторую неделю, когда его привезли в третий караул, сортир вычистить. Без выводного, просто прикатило такое ЧМО вместе с обедом, и полезло в сортир. Энди проявил рюх, разобрал толчок сверху, залез в яму, отколол двухметровый сталактит у основания, взял подмышку и унес в степь. На всю операцию меньше часа ушло. Сделав дело, улегся в предбаннике караулки и стал благоухать, похрапывая. Выкинуть это чучело на мороз у меня духу не хватило, друг, как-никак, переодеть не во что, а приедут за ним часов через пять. Отправил я его печь топить, благо «кочегарка» была снаружи. Так он еще брыкался, паразит…
А кочегарка смердела всю зиму, каждый начкар считал своим долгом после смены на меня за это наехать…
На двадцать первые сутки Андрюхиной отсидки мы сидели с Марсом во втором карауле и резались в шиш-беш. Завелся он здорово, не дело, что начальника караула помощник дерет. В три часа ночи он, на мой взгляд, созрел, и я поставил против Андрюхи часы, «Слава», аж на 27 камнях, с браслетом. Аллах правду видит, Марса я, хоть и с трудом, но вынес. Он брыкался еще часа три, предлагая отыграться, но я отказался наотрез, глумясь над тем, что не можешь долг отдать – не играй, и строй из себя крутого только после того, как арестанта выпустишь. Проняло, отпустил в шесть утра, засели опять, тут этому гаду так поперло, что я продул ему все сигареты, кубик Рубика, магнитофонную кассету с записью «Круиза», и банку ананасового джема из посылки. Но часы сохранил, повезло.
В семь вечера я сменился, пошел в роту, и первое, что там услышал – Андрюхино пение. Этот придурок сидел в бытовке на столе с гитарой, как и был, в шинели без хлястика, без ремня и птичек, с бородищей на полморды и с упоением наяривал «Костер» «Машины», да таким перебором, что оригинал отдыхал, вообще-то…
Музыка…
В бытовке было полно народу, а на его запах никто внимания не обращал. Только голос и струны…

Знаете, сколько в любом городе военнослужащих? Особенно навстречу? Выйдите в увольнение в город и пройдитесь с девушкой. Всем встречным надо честь отдавать, а при этом действе следует печатать шаг, и нельзя ее, не то, что обнимать, а под руку вести. И каждый, кто выше званием, придерется, хотя бы из зависти. Как при таком раскладе военнослужащий СА может даму защитить, или хоть проявить к ней уважение, понятия не имею…

Командир второго взвода прапорщик Виллюиллах Исмаилов заслуженно носил погоняло «Тень». Ходил совершенно бесшумно, куда там коту…
Ни разу не было, чтоб кто-то проснулся, когда он ночами по тумбочкам шарил в поисках одеколона. Его эволюции наблюдали только дневальные, и то изредка. Но не слышали ничего. Самым же скверным было то, что, начнись какой-нибудь стремный разговор, и собеседники через некоторое время обнаруживали, что рядом сгустился из воздуха Вилли с ушами. Потом бесследно испарялся, и через несколько часов появлялся парторг или замполит батальона с мешком слонов для раздачи.
В ту ночь мы с Санькой слили сто шестьдесят литров «Массандры» (спирто – водяная смесь, пьется легче водки, прелесть напиток) с самолета МИГ-25РБ, тачку добыть не удалось, и мы перли восемь канистр, связанных попарно, три километра от поста до роты пехом. На весь Казахстан одна яма, и то я в нее ногой угодил, чуть не сломал под таким весом. Свалив канистры в тенек, разведали трассу и стали по одной перетаскивать в казарму, рассовывая напиток по шхерам. На третьем заходе Сашка нарвался на Тень, пришлось ему констр отдать, нашли, мол…
Через полчаса он усосался до изумления, и мы перетаскали остальное. Но затаили. Дня три шанс его спалить не подворачивался, в гарнизоне он не появлялся, на четвертый грянула тревога. Живущих в городе вызывают посыльные, рядовые, как правило, из самых ненужных. Но тут я прихватил двух бойцов поздоровее, и помчался в общагу сам, плюнув абсолютно на все.
Конуру в общаге Вилли делил с «Компотом», оба они были абсолютно невменяемы. Мы их аккуратно запаковали в одеяльца, чтоб не проснулись, да и касаться их не хотелось, и, как хрустальные вазы, снесли в машину. Подогнав тачку со стороны продсклада, устроили комбату милый сюрприз, уложив их на плац, как были, облеванных и завернутых в одеяла.
Их, конечно, за такой конфуз не поперли, но навесили здорово, месяца полтора из нарядов они не вылезали. Мстя была адекватной, нас это, в принципе, удовлетворяло, но Вилли накачал-таки себе на башку увольнение. Дело в том, что в двадцать с мелочью лет алкоголизм – штука страшная, и, дорвавшись, наконец, до канистры, он опять насосался, да так, что приперся на стрельбы совсем никакой, даже падал. Тут уже и парторг его спасти не смог, пришлось слить ценного кадра.
Нам же с Сашкой хватило силы воли не прикладываться к похищенному, пока с Тенью не разобрались, и как тот ни пытался вывернуться, детально расписывая, как он накрыл нас с ворованным спиртом, поклеп не состоялся – кто б трезвый ходил, если б в ворованной «Массандре» купаться мог бы? А мы были трезвы, злы, беспощадны и справедливы. Не придерешься.
И об этой канистре мы с Санькой ни разу не пожалели. На доброе дело пошла.

Осень. В посылке свитер, мама связала, аккуратно завернут в кальку. В армии он называется «вшивник», солдат должен быть одет строго в казенное. Старлей Карзаватых, начальник клуба и почтовой службы, наступает сапогом на рукав и рвет другой. Молодец, себе не прихамил. Козыряю, ухожу.

Музыкалка находится в торце здания клуба, выходящего на плац. С другой стороны продсклад, его перестраивают, папа вообще фанат всяческого строительства. В результате вереницы противозаконных манипуляций с постовыми ведомостями, в роте собираются все четверо, и мы рвем, сломя голову, репетировать прямо из ружпарка. Через полчаса стук в дверь.
Открываю, трясущийся солдатик без лица:
— Товарищ сержант, к комбату, срочно.
Я роняю на пол короткое слово из пяти букв и предстаю.
— Ты знаешь, захожу я сегодня на свинарник, а там насрано. У тебя сколько человек в роте?
— Пятнадцать.
— Тринадцати, я думаю, хватит – комбат багровеет и орет во всю мощь своей глотки – Но чтоб все музыканты там были!!!
— Есть, товарищ подполковник.
Один проверяющий полкан попенял как-то папе, что свиньи у него живут лучше, чем солдаты. Это он, конечно, загнул, но безнаказанность свою эти твари хорошо чуяли, совали рыло куда ни попадя, метались под ногами, норовили укусить все, что не приколочено, и вообще уборке рьяно мешали. Командующий ихний вообще борзость имел неимоверную, и мне, как старшему по званию, пришлось выйти с ним на бой на предмет выяснения, кто из нас выше на стенку писает.
Он сразу сообразил, что шутки кончились, очень бдительно ко мне отнесся, и, ожидая удара сапогом в рыло, прицеливался мне этот сапог отгрызть вместе с ногой. Не на того напал, шагнув вперед, я рухнул на колено, уравняв рост, и двинул правой прямым в пятак, коротко и резко. Получилось даже лучше, чем в тещином свинарнике, боец сел на хвост и упал на бок. Рыло стало чернеть.
Айвар, Нурсултан и Людвиг мгновенно перекрыли вход, зашибая обратно в свинарник дезертиров, остальные кинулись добивать деморализованное свинское войско. Лупили лопатами, граблями, сапогами, дерьмо летело во все стороны, хрюшки визжали на грани ультразвука, носились на пятой передаче, стараясь увернуться, но им это не светило, они попали под раздачу в лапы истинных профессионалов.
Громадная тень закрыла вход, и загремел командирский рык:
— Смирно!!!
Ладно мы, свиньи замерли, как вкопанные, и стали подобострастно есть подбитыми глазёнками начальство.
Во, командир…

У солдата в карманах не должно быть ничего лишнего, на сей предмет нас довольно часто проверяют. Изъятое изучают. Чужими сальными глазами. Зураб сидит на скамейке, читает письмо. Поднимает глаза к кроне джиды, волшебной акации Азии, продолжает читать что-то с неба. Сжигает письмо, конверт, встает и бредет неизвестно куда.
Очень сильный человек.

Надо быть на всю голову отмороженным, чтобы, будучи черпаком, стырить у деда дембельский альбом. Тем более, у армянина, если ты чуваш. Просто отметелить за такое мало, расшалившиеся деды стали бить крадуна металлической канистрой и попали в висок. Этого даже такая дурная голова не выдержала, пришла в полную негодность и даже немного потекла.
Труп тащили ночью, в обход гарнизона по степи, к третьему посту. Километров семь навертели. Затащили на шестой капонир, взяли за ноги и сбросили с восемнадцатиметровой высоты, стараясь, чтоб пришел башкой, что почти получилось. Типа, лазил за спиртом, сорвался.
Рифкат обходил пост по рулежке, она буквой «Л», и просматривается только наполовину. Бойца заметил, когда на него чуть не наступил, и слегка оторопел – что тут делает солдат в майке и трусах в одном сапоге? Толкнув его ногой, увидел развороченную башку, отскочил и выстрелил в воздух.
Мы сидели в курилке караульного двора с Марсом, начкаром, и стебали Зоткина, который по расписанию должен таскаться с ключами, швейцаром. Марс после Андрюхиной отсидки неизменно вписывал его на четвертый пост, чтоб спал поменьше. Речь во время стеба шла о том, что за три недели на губе Дюха всласть отоспался, и скрасить службу товарищам – его, можно сказать, долг и почетная обязанность. Энди виртуозно отбрехивался, поливая нас стоэтажным матом, когда на третьем посту застрочил автомат.
В комнате бодрствующей смены я заорал:
— Бодряки с оружием – за мной, бегом!!! Третий пост, стрельба!!! – дернул из пирамиды ствол и помчался. Марс уже терзал телефон. Когда я выскочил во двор, автомат опять застрочил, вылетела вся обойма, а это, пардон, такая ересь, что я здорово перепугался, даже не представляя себе, что там творится.
У ворот поста нас нагнал штабной УАЗик, из него выскочил старлей Сердюков, дежурный по части. Перед воротами мы зарядились и пошли. Рифката, сидящего у капонира, я заметил сразу, двоих послал по рулежке в слепую кишку, двоих – мимо домика подготовки пилотов, насквозь, предупредив, чтоб они друг друга держали в поле зрения и не перестреляли, а сам пошел с Сердюком к часовому.
То, что бойца грохнул не Рифкат, стало ясно сразу, между ними было метров пятнадцать, и в шестьдесят патронов с такого расстояния он бы его в студень разнес. На шепот он реагировал, без всякой интонации рассказал, что шел, увидел, толкнул ногой, отскочил, стал стрелять. Плакал. Очень тихо. На черной узбекской шевелюре над левым глазом был белый прямоугольник размером со спичечный коробок, седина. По разбросу гильз, следам, и положению трупа выходило, что отпрыгнул рядовой Ахмедов назад с места, на три с половиной метра.
Мы стали ждать особистов. Им показалось, что все ясно, они стали на «Ахмеда» орать, он замолк, больше от него никто ничего добиться не смог. Сердюк дрался за него до последнего, как потом выяснилось, чуть погон не лишился, и Рифката все-таки определили на нашу губу, а не в тюрягу в Балхаш, и не в окружную в Караганду. Выпустили дней через пять, виновные нашлись почти сразу, те самые два армянина из стройбата. Рифкат молчал. Иногда плакал. Еду мы ему носили из столовой, он не понимал, что туда надо ходить. Сидел, в основном, на крылечке роты, ночью его уводили в койку, но он возвращался на крыльцо через некоторое время.
Заговорил через полтора месяца, когда услышал выстрелы, Евтух стрелял на четвертом посту, кто-то там на губу пролезть пытался…

Сходив раза три в увольнение в город, я к этому развлечению охладел. Риск нарваться на патруль затмевал все мыслимые и немыслимые удовольствия. Ну их к ляху, уродов. Но зарабатывал увалы рьяно – рисовал там чего, хотя за это увалиться было проблематично, гарантированно удавалось только их выстреливать. 30 из 30-и, и ты свободен. Надевал парадку, выслушивал инструктаж, получал увольнительную, переодевался и заваливался спать, это было ценнее всего, благо тронуть меня до конца увольнения никто из мелкого начальства не имел права . Но и это удавалось не всегда, звучала команда «На уголь» и я всю разгрузку глумился над теми, кого дернули в парадке, отстирать ее не в пример труднее, чем х/б…

Возвращаясь из отпуска, я проквакал два дня, и чтоб не нарваться на патруль, летел назад по гражданке. В Алма-Атинском аэропорту встретил «Компота», который тоже возвращался из отпуска. За долю секунды до того, как он раскрыл рот, я рявкнул:
— Почему по гражданке, товарищ лейтенант?
— Так это… А ты почему???!!!
— Мне положено, я два дня просрал, а вы, сударь, что это формы своей стесняетесь? Как-то не по-офицерски…
— Заглохни, тварь, как отпуск?
— Пять баллов. На три сорок?
— Ага. Пошли, посадка уже…
После посадки в Балхаше летеха пошел в здание аэропорта, автобуса ждать в город, а я попер в гарнизон по степи, мимо первого поста, склад СВиБ. Метров за тридцать раздалось:
— Стой, кто идет?
— Я те, б…, дам, кто идет!
— Здравия желаю, товарищ сержант! Поздравляю с возвращением из отпуска!
— Нашел с чем поздравлять… — я протянул часовому пару сигарет – Бди дальше…
Завернув в проход между авторотой и нашей казармой, разглядел две фигуры, пригорюнившиеся на крылечке. Один вскочил и рванул ко мне. Как потом выяснилось, Ворона принял меня за бабу, каблуки цокали. Вторым был Рамиль, старшина. Оба были датые, а у меня полсумки закуси. Засели в каптерке, после второго стакана выяснилось, что Зурик в третьем карауле, начкарит, мы угнали караульную кобылу, и я отдал Зурабу посылку, которую ему собрала тетя Света. Время поджимало, мы вернулись в роту, но снова споткнулись о каптерку. Подъем проквакали, столовку тоже, да и без надобности было. Очнулись от вопля дневального «Рота, смирно!». Комроты пришел, доложиться надо. Я подкрутил винты в организме и выскочил:
— Из отпуска прибыл, во время отпуска замечаний не имел!
А он как заорет…
С чего б, думаю? Глаза опустил, есть повод на меня наорать, есть. Даже, я б сказал, причина. Я-то был уверен, что переоделся. А перед командиром стояло чучело в джинсах, казаках, расстегнутая же гимнастерка открывала грудь в желтой футболке с надписью «Levi Strauss» и зеленые подтяжки.
Не очень сержант…

Может человек за десять суток спать семь с половиной часов? Может, проверял. Специально такой задачи не ставил, но учения, стрельба на посту, разборки по этому поводу, разгрузка угля, и два совершенных мною дисциплинарных нарушения дали такой побочный эффект. Бессонница, кстати, не накапливается, отоспаться удалось всего за четыре часа.

От скуки умереть можно только в карауле. В роте не дадут, всегда есть чем заняться. Были даже случаи, когда в ружпарке патроны сдавали без счета, рыбу надо срочно в холодильнике грузить. Была такая шефская помощь Балхашскому рыбзаводу. Откуда там, кстати, минтай брался, да еще мороженый, ума не приложу, озеро без выхода к морю…
Охрану, там несли морячки Балхашской Военной Флотилии, есть, оказывается такая, и я охренел, будучи еще плесенью и таская брикеты с мороженой рыбой, от вида черных килек с оружием на территории завода. Озеро-то внутреннее, с кем тут воевать? Потом выяснилось, что БВФ — это десяток сейнерков для ловли рыбы, и несколько катеров с пулеметами, генералов катать.
Да-с, так вот, о скуке. Юра с Андреем сменились в пять, оружие сдали в шесть, и погнали их к первому посту дыру в колючке заделывать, там самоходная дорога проходила. И, надо же, какая-то стерва дыру узрела, или настучал кто. Заделали по уму, не только проволоку перетянули на столбах, но и «концертины» спиралей шесть намотали. Отвертеться невозможно было, схалтурить тоже, сам капитан Зернов над душой стоял и ревел безостановочно.
После отбоя обозначилась возможность принять на грудь, причем цивильно, паники никакой не ожидалось. Шкала ценностей в армии меняется совершенно, и если гражданский сто раз подумает, прежде чем рискнуть головой или свободой за пачку печенья и пяток пирожков, то солдату такая ересь и в голову не придет. Глаза даже закрывать не надо, вкусил пирожок, хрустнул печеньем – вот он, дом! Пусть призрак, но ярче этой вшивой реальности…
А риска – ноль, за побег из части максимум пару лет дисбата, а что часовой может стрельнуть с первого поста, так попадет ли… Метров тридцать, не меньше…
Целью рывка был круглосуточный буфет аэропорта, аэродром у нас был и гражданский, и военный. Юра бежал первым и вдруг, как Андрюха рассказывал, повис в полуметре от земли, раскорячившись в позе краба. Бойцы они были опытные, не звучали вообще. Бесшумно подкравшись, Андрей узрел, что Юра влип в ими же намотанную «концертину» и повис на ней. С разодранного лица стекала кровь, но стойкость советского солдата выше любых передряг. Только приникнув к лицу товарища, Дюха услышал:
— Андрей, спаси, я весь изранен…

Заместителю командира батальона майору Губину пришла пора идти на повышение. Делалось это тогда только через Академию, типа, поучился, и рви себе в подполковники. Отваливал штаб дня четыре, лафа в части была просто офигенная, каждый, служивший в в/ч 06966 82-84, помнит эти дни, и если во сне он улыбается светлой детской улыбкой, знайте – ему приснился этот рай земной, и он счастлив, как только может быть счастлив человек. Болезнь любимого учителя или бомба, попавшая ночью в школу, здесь и рядом не стояли…
Губина, наконец, собрали по частям и, снабдив канистрой со спиртом и мешком сушеной рыбы, сгрузили в самолет до Москвы через Караганду. Вернулся он через неделю, даже без рыбы. Мы стояли на разводе, папа чего-то вещал, когда из зарослей джиды у штаба показалась понурая объемистая фигура. Потыкалась туда, сюда, почти налетела на папу. Майор пробовал доложиться, но при попытке отдать честь сбил с себя фуру, хотел поднять, но навалился на командира. Тот его встряхнул, развернул и подтолкнул к штабу:
— Вали, Коля, завтра, завтра. Академик… Таланов, отведи его…
Потом просочились сведения, что дальше Караганды Губин не продвинулся, там вляпался…

— Здравия желаю!
— Здрав… Жав… Тав… Гав…
Лицо комбата, стоящего перед строем, наливается синевой.
— Здравия желаю, товарищи военнослужащие!!!!
Рожа у него такая, что…
— Ква… ква… — полный разнобой.
— Напрааа -во!!! Бегом марш!!!
Бежим. Форма одежды на построении – «шинеля с карманАми», градусов пять поутру и тень. Бежим. Когда выскочили из гарнизона, я сдернул ремень, укоротил, застегнул, и завернул под него полы шинели, кто заметил мой маневр, сделали то же. Бежим. На север. Комбат сам прыгнул за руль УАЗа и поддевает бампером отстающих. Бежим, пыль. В степи везде пыль. Всегда. Час прошел, солнце лезет в зенит. В тени градусов двадцать пять, но она в гарнизоне осталась, тень-то…
Бежим. Потом плохо помню как, но бежим. Третий караул, аэродром, второй пост, гарнизон. Восемнадцать километров. По сопкам. На финиш с нами пришли три офицера. Старший лейтенант Сибов, командир роты охраны, старший лейтенант Сердюков, замполит автороты, старший лейтенант Балашов, комсорг батальона. Мысленно я их тут же, на месте, произвел в поручики.
Так потом к ним и обращался…

В роту входит замполит роты Журба, сияющий, как новенький рубль. На погонах по три звезды. Я с грохотом печатаю к нему три шага, вытягиваюсь, как повешенный, рублю ладонью воздух. Честь отдаю со свистом:
— Товарищ бывший подпоручик! Поздравляю вас с новым званием подкапитан!!!
— Вот, скотина! И тут все изгадить умудрился…
— В армии ты всегда «под». Получишь капитана, назову «подмайором».
Но капитана он так и не получил. Через год после моего дембеля от него пришло письмо, что после нашего призыва он уже ни на кого смотреть не может, и, когда немцы дембельнулись, закосил на ухо, и теперь работает директором клуба в родном Кургане.
Письмо кончалось словом «Спасибо».
Долг платежом красен, мне тоже есть за что ему это слово сказать…

Это за полгода до меня было, с чужих слов, но смачный эпизод…
Единственный пост третьего караула – прямоугольник 300х400 метров, опоясанный двумя рядами колючки, между которыми и ходит часовой. Пост своеобразный и есть даже специальный приказ по полку, что, в нарушение УГиКС, пост следует охранять в дневное время, как ночью, продвигаясь по указанному маршруту, а не на вышке торчать. Маршрут оборудован системой «Антисон», фигушки такие с кнопочкой, нажал – в начкарке звякнуло. Изоляция проводов растрескалась давно, фаза коротит на колючку, и система не работает, зато от колючки током бьет. Но несильно, вольт на сто. На середине дальнего от караулки основания прямоугольника есть телефон, и Валерке Крутову здорово повезло, что он работал. Ему тогда вообще по многим статьям повезло. Больше всего, конечно, что начальником караула в ту смену был Зибик, сержант Зульфикаров, дагестанец, он по каким-то причинам в верблюдах разбирался.
Валера же завернув на длинную «ногу», неспешно плелся, одурев от жары, и задрав голову на звуки, тут же кинулся к телефону, до него метров десять оставалось. Навертел трубку и заорал:
— Зибик, тут верблюды трахаются!!!
— Беги, идиот!!!
— Да ладно… Зиб, он это… На меня…
— Стреляй!!! Стреляй, говорю, Огоооонь!!!!
Зибик схватил автомат, выскочил из караулки, сшибая двери, и взлетел на крышу. Был шанс, хоть и призрачный, увидеть самца, и, чем черт не шутит, попасть. Он еще и магазин не достал, как Валера начал палить. Самец верблюда приходит в полное неистовство, когда видит кого-то рядом во время «того», его ничто не остановит. Этот же не то, что проволоку порвал, столбы выворачивал, и несся на Валеру. Стрелять Валера начал метров со ста, рухнул горбатый Ромео от часового метрах в пятнадцати. Крутыча трясло, реально, потому, что зверь метров десять бежал на него вообще без башки, Валера ее вдрызг расстрелял. В грудь и в шею, как потом выяснилось, попало двенадцать пуль, некоторые прошли сквозь тело насквозь, жопа в крови была…
Магазин, понятное дело, до дна.
В, общем, обошлось. Но не для всех, не для всех…
На следующий день в штаб приперся директор совхоза, которому принадлежал верблюд, и начал качать права, мол, зверя грохнули, так хоть мясо отдайте. Комбат резонно ответил, что туша на экспертизе, заходите через месяцок, когда ее обратно из Алма-Аты привезут. Директор в ситуации не разобрался и стал требовать возмещения ущерба, папа позвонил в караул, вызвал двух бойцов под штыками и запечатал директора на губу за нападение на пост с применением дрессированного животного. Через пару дней подобрел, напоил бедолагу до изумления и отправил восвояси на собственном УАЗике. Пили под свинину, верблюд был сожран в первый же день без участия владельца.
Валере с Зибиком верблюжатины не предложили…

Загнали в клуб, сидим, у входов офицеры, чтоб мы не разбежались. Даже замполит батальона в президиуме. На кафедру залазит старлей Исаев, начальник продуктовой службы, разворачивает доклад:
— Паек советского солдата является самым калорийным в мире…
Суть же доклада донести до нас не удалось, он не потонул, он захлебнулся в хохоте, который унять не под силу было даже Господу Богу, куда там советским офицерам…

Четыре утра, встаю от клавы, горло пересохло. Иду на кухню и замираю с кастрюлей компота, не донеся ее до рта. Ведь ТАМ это было немыслимо. Компот…
Вода, иной раз, и то проблема…