Энтелехент
Саня был хорошим человеком. И даже когда попал в стройбат, все равно им оставался. Вопреки всему.
Закроется в туалете. Нет, не просто в туалете, потому что туалет в армии общий, а в туалете, который на стройке — они там штабелями стоят, ждут своей очереди, когда их монтировать начнут…
Вот в таком туалете Саня закроется, чтоб никто не видел, и Гейне читает:
…И корабль,
И как Рюделя Мелисанда увидала,
Как любви своей прообраз
В умиравшем угадала.
Ах, Рюдель и сам впервые
В те последние мгновенья
Увидал ее, чью прелесть
Пел, исполнен вдохновенья.
Книжки Саня брал в полковой библиотеке, где он был единственным читателем. Библиотекарша была красивая девушка, жена, какого-то капитана из Унээра. Но Саня так стеснялся себя, своей чмошной одежды и немытости, что даже глаз на неё ни разу за полгода не поднял. Стройбатовцев в военном городке не любили.
— Эй, блять, где этот ёбаный душара опять зашкерился?!
Кричит сверху бригадир Капшук.
— Дэ шеснатсать цепляй, сука, выебу!
Дэ шеснатсать — это панель такая, из которых дом для лётчикоф строят. Есть ещё дэ-десять, а-двадцать шесть, о-шестьдесят четыре и ещё всякие разные. Стропальщик должен их все наизусть знать. А Саня — как раз — стропальщик. Самая для энтелехентоф работа. Сиди себе внизу и жди, когда тебе сверху закричат очередную панель на кран цеплять. Ну, разве что заставят еще в магазин за одеколоном сбегать, или пизды дадут между делом, чтобы веселее было.
Саня подцепил Д-16 и опять забился в туалет. Снаружи выл северный зимний ветер. Черная ночь нависала над землей, как шинель, под которой делают «тёмную».
Завтра у Сани — увольнение. Надо домой позвонить: запись на переговоры — за десять дней. Пропустишь, ещё десять дней ждать.
— Э, душара, иди сюда, раствор мешать, — орёт Капшук.
Бригада пошла на перекур в бытовку, а Саня будет на морозе лопатой мешать раствор — цемент с водой в огромной бадье, — чтоб лётчикам теплее жилось.
Утром в казарме Саня проснулся радостный: вечером — переговоры. Мать говорила прошлый раз — у отца что-то сердце пошаливает… Как там они?
Выписали увольнительную. Саня надел заношенную переходящую шинель, называвшуюся «парадной», начистил кургузые сапоги и пошёл в «город». Городом назывался военный городок, в котором жили военные лётчики. Вокруг, на многие десятки километров лежали непроходимые леса и болота.
В Городе был Дом Культуры. Там вечерами показывали кино. До переговоров оставалось еще три часа, и так как в Городе не было ничего кроме Дома Культуры, Саня решил посетить киносеанс. Показывали «Ленин в октябре».
Лучше уж смотреть на Ленина, чем на эти рожи, которые окружают тебя в казарме и беспрестанно матерятся-матерятся-матерятся…
Саня пристроился в кресле и почти даже представил себя в своём родном Весёлом посёлке на окраине Питера. И даже почти рядом сидела Светка…
Ленин в октябре всех победил.
Саня пошел на переговорный пункт.
— У папы инфаркт. Может, тебя отпустят ненадолго?
— Я спрошу у начальства…
Он вышел на пустую площадь. Из темноты возник патруль.
Саня козырнул и предъявил увольнительную.
— Чё за хуйня? — спросил узкоглазый прапорщик.
— Увольнительная, — сказал Саня.
— Мозг не еби, да? Это билет в кино. Где увольнительная, боец?
(Блин! Неужели я выбросил в урну увольнительную вместо билета?!!! Быстро рыться по карманам!)
— Я, видимо, её в урну выбросил, возле ДК.
— Видимо-невидимо… На губе разбираться будешь.
Саня сидел в камере и читал «Воскресенье», взятое в полковой библиотеке. Время от времени (он слышал) открывался с той стороны глазок, и невидимые люди удивленно смотрели на солдата из стройбата, который читает Толстого.
— Ты ебанулся? Какой, на хуй, домой после полгода службы. — Незлобиво сказал командир роты. — Вот если отец помрет, тогда отпустим на недельку.
Саня шёл через лес к железнодорожной станции. Ноги вязли в глубоком снегу. Он то полз, когда было глубоко, то пытался бежать на прогалинах.
Часть подняли по тревоге: сбежал солдат. Разослали патрули по всем ближайшим деревням. Ну, и на вокзал, конечно.
— Я не пойду с вами! Идите вы НА ХУЙ! — вдруг вырвалось у отбивавшегося Сани. — Я ваш рот ебал, я маму вашу ебал, я ваше всё ебал… — Он начал повторять все те ругательства, которые клубились вокруг него каждый божий день, с утра до вечера. — Вы все не люди! Вы все пидоры-пидоры-пидоры! Гондоны!!! Бляди! Бляди вы все!!!
От кого-то он получил вдруг страшный удар в лицо.
Конечно, никто не хотел его убивать, но так получилось…
Шапка слетела с головы, а пол был очень твердый, цементный.
Саня упал и больше не поднялся.
И почему-то пришло на ум:
— Мелисанда…
Осенний попутчик
До электрички оставались секунды. Следующая будет только через полтора часа. Шнурок на башмаке развязался и чмокал по лужам, по штанам, по другому башмаку, настоятельно требуя к себе внимания. Нужно было выбирать между электричкой и шнурком. Я выбрал первую и поэтому очень быстро побежал навстречу словам: «Осторожно, двери закрываются».
Наверное, все-таки я был немного нетрезвый, потому что уснул даже быстрее, чем успел закрыть глаза. Я спал и видел сны.
В промежутке между двумя очень уютными снами я приоткрыл глаза, и понял, что проехал свою остановку. Я бросился вон из вагона, не успев даже подумать, куда я могу попасть, в какие тяжкие.
Двери позади меня закрылись, электричка, изогнувшись, исчезла за поворотом, и лишь тогда ко мне вернулась способность соображать.
Я огляделся. Никого. Из вагона вывалился я один. Вокруг — лес и, похоже, непроходимый. Никакого намека на фонарные столбы и другие поблажки цивилизации. К тому же очень тихо. Глобально тихо.
Ночь близка. А на этом буранном полустанке, по всему видать, электрички останавливаются только по большим всенародным праздникам. Вокруг — лес, дождь и перекошенное, полуоблезлое, не оставляющее никаких надежд «…писание движен… …тропоездов по платфо…»
Но особенно удручала почему-то узкоколейка: две длинные, тонкие железяки, неизвестно как оказавшиеся в коченеющем лесу. Я тяжело присел у края платформы, готовясь спрыгнуть на рельсы, дабы куда-нибудь по ним пойти. Не ждать же у моря погоды? Тем более, что и моря тут никакого нет.
Дождь, который сандалил целый день, перестал, а от романтических приключений я никогда не отказывался. Может, я рассчитывал добираться до следующей станции электростопом? Не знаю… Но эта чертова узкоколейка почему-то весьма располагала к интимным с ней отношениям. Я уже готов был вступить в эти безрассудные отношения с двумя железяками, и удерживало меня только то, что я еще но совсем проснулся и не до конца протрезвел, поэтому приземление могло доставить мне массу неудобств. Прыгать вниз очень не хотелось.
И в этот момент откуда-то снизу раздался злобненький мужской голос:
— На старт, вниманье, марш!
Я повертел головой, пытаясь обнаружить источник звука. Тогда из-под платформы вылез помятый мужичок в зимней шапке-обдергайке, с цветастой сумкой в руке, в которой угадывалась початая бутылка дешевого портвейна. Как бы извиняясь за свое неожиданное вторжение, уже гораздо дружелюбнее и даже несколько смущенно он то ли спросил, то ли проконстатировал:
— Ехать надо.
И вдруг заорал: «О, но-о-о-о-о-очь-ь-ь!» Я вздрогнул. А мужик продолжал, орать: « О, эта ночь! Ты не для сна! О, не для сна ты, ночь…»
Мужик был явно не в себе. Он откровенно работал на публику, то есть, на меня. Публика хранила лед молчания. Мало того, она спрыгнула на рельсы и пошла по направлению к предыдущей платформе. Артист тоже спрыгнул вниз и потащился за публикой, декламируя что-то вроде «Прекрасна ночь, когда сверкает месяц. Хвала тебе, колеблющий волну»!
Кем он мог быть? Конечно, бомж, каких полно шатается по рюмочным в поисках недопитой кем-нибудь кружки пива и брошенной в пивных ошметках закуски. Спившимся от бесконечных жизненных обломов кандидатом какой-нибудь захудалой науки, выгнанным из дома женой, чтобы не пропивал тайком книжки и посуду из серванта и не валялся из вечера в вечер бревнами в коридоре… Бывшим интеллигентом, который и сейчас еще мог удивить завсегдатаев пивной цитатой из Монтеня или трехстишием Басе, чтобы получить за это от раздобревших алконавтов дежурные пятьдесят грамм. Да что там говорить. Был он весь как на ладони, и от этого его становилось даже немного жалко.
Так мы и шли сквозь морозеющую черноту ночи, удаляясь от одной безымянной платформы и приближаясь к другой: я — молча и раздраженно, а он, беспрерывно разговаривая сам с собой всякие слова, — сзади.
Я уж и не знаю и не помню, каким образом мы с ним спелись, но когда сквозь неподвижный воздух домчался до нас звук далекой электрички, мы, не сговариваясь, кинулись вперед.
Я — впереди, он — немного сзади, — мы мчались, твердо решив не дать поезду обогнать нас. До платформы оставалось меньше полукилометра, а бежать по шпалам оказалось легче, чем идти. Первые секунды мы неслись галопом. Потом алкоголь и мне, и ему ударил в легкие, и они захрипели. Потом в печенку-селезенку. Потом еще куда-то, отчего ноги переставлять стало больно и тяжело.
— У! — свистнула отрывисто электричка. Она была еще далеко, но, видно, уже обеспокоилась появлением перед собой двух темных фигур, которые, не помня себя и не обращая внимания на нее, неслись прямо по шпалам к уже маячившей в свете фар платформе. Электричка чуть сбавила ход, но фигуры явно не собирались уступать ей лыжню.
— Т-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у ! — завизжала тогда на весь мир электричка, — Убью-у-у-у-у-у-у!
До платформы оставалось метров двести. До электрички и того меньше. И двигалась она быстрее нас. Уже становилось ясно — не успеть! Мужик за моей спиной чем-то яростно хрипел, свистел и надрывался. И вдруг с придыханием заорал прямо мне в ухо:
— Хххы-ыррр, браток! Не сходи! Хха-а-арххх… с рельс! Покажем… хы-ырх…кто… мы…такие… хррр…есть!!! Как… х-х-х-ырр… Матросовнадзот!
Я не скажу, что меня так уж вдохновили героико-романтические вопли мужика, но сходить с рельс я тоже не собирался, ночевать хотелось в теплой постели, а эта электричка вполне могла оказаться последней. Так что, плюнув на мужика, я еще быстрее поскакал к совсем уже близкой платформе.
Электричка катилась уже по нашим пятам и, едва не наступая на них, голосила и голосила. От ее фар было светло, как днем.
И тут я понял, что если мы сейчас же не сойдем с этих долбаных рельс, то она нас задавит, не моргнув фарой. Останавливаться она не станет. Я представил, как меня будет тащить по шпалам, наматывая на колеса. Мужик, наверняка, это понял тоже.
— У-у-у-у-у-у-у-у-у-у!!! — это уже совсем близко, можно рукой коснуться. Громко и страшно. Остановись, — и ты уже под колесами.
«А пошли вы все к лешему! Мы живем в свободной стране, — где хотим, там и бегаем. Пусть давит, гадина! Я здесь первый колею занял», — подумал я.
И вдруг мужик закричал. Хрипло, но потом словно чем-то захлебнулся и замолк. Я услышал только, как тяжело скатилось его тело с насыпи. Оглянуться я не мог. Не мог и остановиться. Дыхание электрического зверя гнало меня вперед. Оно неотвратимо приближалось, и не оставалось шанса уцелеть. «Неужели и меня?..»
…С разбегу я влетел на платформу, пробежал по инерции еще несколько метров рядом с тормозящей электричкой и упал в ее нехотя распахнутые объятия. Она еще постояла немного в бессильной злобе, потом закрыла двери и тронулась. Словно ничего и не произошло. Словно не намотала она только что на свои колеса этого нескладного человечка.
Тяжело дыша, я вошел в пустой вагон и сел на ближайшую скамейку. Все тряслось. Руки. Ноги. Рот был полон едкой слюны.
Я поднял глаза на стеклянную дверь тамбура и остекленел. Из-за двери высовывалась красная рожа мужика. Он тоже тяжело дышал, хоть и тяжелее меня.
«Вот ведь гад какой, — подумал я, — значит, он просто отошел в сторону, предоставив право быть зарезанным электричкой мне! А орал-то как, орал…» Самое смешное, что я действительно поверил, будто этот мужик способен умереть за идею, пусть даже такую пустяковую.
— Живой, ну, и ладно, — потерял я сразу всякий к нему интерес и пересел спиной к дверям, за которыми ерзал мужик.
Тогда дверь из тамбура открылась, и он вошел в вагон. Постоял рядом, вздыхая и бормоча что-то, а потом, увидев, что я не обращаю на него внимания, опустился передо мной на колени. Я поднял на него глаза и поразился. Мужик ревел.
— Слушай, дядя, ты кончай тут свои театральные эксперименты. Достал ты меня уже за сегодня.
Тут мужик плюхнулся мне в ноги и еще громче заревел: «Прости, браток, испугался я! Страх меня взял! Вроде, совсем уж нечего жалеть-то ее, жизню мою плевую, а вот, страшно стало! Задавила бы ведь она меня-то, зарезала ведь бы!
— Да мне-то что?! Ну не зарезала, и ладно. Мне ведь, откровенно говоря, вообще на вас наплевать, — я отвернулся к темному окну, хотя мне и жаль было этого дядьку, но больно уж он надоел, и мне не терпелось от него избавиться. Я был само равнодушие.
Тут электричка принялась тормозить у следующей платформы. И тогда мужик вскочил на ноги, схватил меня больно за локоть и зашептал, блестя безумными, полными слез глазами: «Браток, ты прости меня! Теперь-то я уж точно смогу! Я ж тут целый год под платформой жил. Все хотел, а никак на мог. А теперь смогу! Как перед Христосом тебе клянусь, как на духу, как на паперти: не сойду больше с дороги! Веришь ты мне, а, браток? Даже бежать не буду! Только стоять! Как гром среди неба! Прощай, браток!
Он подхватился и успел-таки выскочить из вагона. В окно я увидал, как он побежал куда-то в темноту, к хвосту электрички. Потом платформа дрогнула и осталась позади. За окном снова был лишь темный лес.
Я посмотрел зачем-то на пол. Оказалось, что у меня все еще развязан шнурок на ботинке. «Вот ведь как странно, а я и не заметил. Даже когда по шпалам от электрички бежали, не заметил…»
Я наклонился, чтобы его завязать, и тут увидел, что из оставленной мужиком цветастой сумки выкатывается бутылка с остатками портвейна, заткнутая промокшей газетной пробкой. Бутылка выкатилась, вагон дернулся, и ее начало швырять из конца в конец. Я не мог оторвать глаз от этого зловещего зрелища. Бутылку с жутким звяканьем катало по полу, стукало о металлические ножки скамеек, и всякий раз при таком столкновении у меня холодела спина от ожидания звука разбиваемого стекла. И наконец это произошло.
Бутылка с размаху налетела на железо и…
– У-у-у-у!!! — взвыла одновременно с лопнувшим стеклом встречная электричка.
Она промчалась сквозь ночь мимо нас навстречу видимому только ей одной препятствию:
– У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у! — голосила и голосила она, сначала кого-то пугая, а потом вдруг горько-горько…
Место мощи
– Вот это моща! – задрав голову, произнес Ин.
– На Великие Пустынные Пирамиды похоже, – сказала мечтательно Люй. – Будто они раскололись, и из них Великие Таежные Столбы повылазили.
– Не-е. Пирамиды отдыхают, – скептически поморщился Юн. – От них и не осталось-то почти ничего, а тут вон какая высота… Под сотню бу, наверное, будет.
– В путеводителе написано «группа равновысоких объектов, образуемая пятью мегалитами высотой 39 жангов…», – процитировала по памяти Люй.
– А про то, что здесь народ пропадает, и солнце по ночам светит, там не написано, случайно? – спросил Ин.
– А еще время в обратную сторону идет, и деньги из кошельков исчезают, – съехидничал Юн. Люй бросила на брата гневный взгляд.
– Как думаете, для чего они были нужны? – спросил Ин, пропустивший колкость приятеля мимо ушей (Люй посмотрела на него с обожанием). Его дипломатические способности были широко известны и восхищали они не только Люй. – Мне думается, что это что-то вроде астрономической обсерватории древних, посмотрите как сориентированы грани этих штуковин по сторонам света, – указал на башни Ин.
– Похоже на опоры космического корабля пришельцев, – произнесла Люй. – Или на энергетический портал в будущее. А если лечь на спину и посмотреть вот так вверх, то это выглядит как настоящий архитектурный шедевр… – Она завалилась на спину и заболтала в воздухе ножками.
– Да ладно! Обыкновенное чудо природы. Не похоже, чтобы мыслящее существо к этому руку приложило… – Юн любил приземлять фантазии своей сестры.
– А как же одинаковая высота и расположение по идеальной окружности?! – вспылила Люй.
– Лепестки у цветов тоже по идеальной окружности располагаются и ничего.
– А интересно, что у них внутри? – прервал начавшийся было спор Ин.
– Ну, ты даешь! А что внутри у Великих Камней С Холмов или у Великих Скал В Море?! – рассмеялся Юн. – Камни и скалы.
– Как ты можешь быть таким циничным?! Неужели ты не чувствуешь, что это самое Настоящее Место Мощи?! Неужели ты ничего не чувствуешь?– чуть не залилась слезами Люй.
– Да что с него взять, с башки хитиновой?! Ему живого инопланетянина покажи, он все равно не поверит, – рассмеялся Ин. – А мне вот бабка рассказывала, что еще до эпохи Коллективного Бессознательного и внутри Великих Камней С Холмов, и внутри Великих Скал В Море и даже внутри Громадного Одинокостоящего Застывшего Вихря жили существа, похожие на нас.
– Тролли что ли?
– Какие там тролли?! Вполне цивилизованное общество у них было. Первый Великий Взрыв именно они и сделали.
– По-твоему, Первый Великий Взрыв сделали существа из Великих Камней? Круто!.. А кто тогда сделал Второй Великий Взрыв?
– Ну, этого я не знаю. И никто не знает.
– А я тебе скажу. Никакого Второго Великого Взрыва не было вовсе. Это все выдумки политиков, которые хотят поближе к Пятнистым Дойным Коровкам подобраться.
– Мальчишки, хватит вам. Давайте лучше сфотографируемся. Юн, ты встань на вот этот вот камень и смотри на меня, а ты, Ин, задери голову, смотри на левую башню и делай вид, будто ты очень удивлен. Вот так. Да. Здорово! Сейчас девчонкам отошлю, вот они поприкалываются, на вас глядя…
– А представляешь, как раньше нужно было париться, чтобы фотки посмотреть! Я уж про пленку и не говорю… Даже электрические фотографии — и то запара была. А сейчас, чик, и готово.
– Девчонки отвечают, что вы круто смотритесь. Тебе, Юн, от Юй отдельный, кстати, привет.
– А знаешь, что бывает с такими приколистками, как ты?
– Ой, смотрите! – завопила вдруг Люй, показывая вверх.
– Ни фига себе! Это что, НЛО? А почему такое большое?
– Да нет, ты что, не помнишь, нам в школе рассказывали про Ходящих Прямо В Небе?! В Сети же писали, что здесь их часто можно видеть. А я еще не верил. Думал, прикалывается народ.
– Во, еще один! Смотри, завис! Во, круто!!! Ты сняла? А то никто не поверит!
– У меня на автомате. Просто моргаешь два раза подряд, и пошла запись.
– А что, уже такое делают? Мне зажмуриться сначала надо на пять секунд…
– Э… Отстал ты от жизни. Позавчера можно было бесплатное обновление сделать в «Апгрейде плюс».
– А давай подадим им какой-нибудь знак! – вдруг вымолвил вышедший из глубокого ступора Ин.
– Ты что, не понимаешь, это же природное явление! Природное! Как ты природному явлению будешь подавать знаки? – патетически возопил Юн.
– А мы можем встать в центре круга, взяться за руки, совместить наши Точки Сборки и направить их вверх, – предложила Люй. – Тогда и посмотрим, насколько оно природное…
– Я – пас, – сказал хмуро Юн. – А вдруг оно как даст сверху, и все. Туши свет, сливай воду. Так и точек сборки не напасешься…
– Ой, исчезло… – Люй беспомощно озиралась по сторонам.
– Самое обидное, что вот посмотрим мы на все это, поудивляемся и дальше себе пойдем, будем как ни в чем не бывало жить продолжать… – После длительного молчания заговорил Ин. – А ведь мы сейчас столкнулись с самым что ни на есть настоящим Чудом. И никакие записи, рассказы и свидетельства ничего никому не доказывают. Вместо того, чтобы все бросить и взяться за изучение неведомого и необъяснимого, мы занимаемся обыденными вещами, устраиваем жизнь, приспосабливаемся к существованию, пестуем, холим и лелеем все это наше Коллективное Бессознательное, которое заслоняет от нас главные вопросы. От чего мы прячемся? Что мы боимся узнать о себе?..
– Ребятишки, вот вы где! Ну-ка, быстро все точечки сборочки в лапочки, и домой! Солнце заходит, – шевеля длинными усами, возник откуда-то старший группы.
Цепочка муравьев засеменила к едва заметной дырке в плинтусе, медленно пересекая огромный выставочный стенд, над которым чернела надпись: «Макет-проект архитектурного ансамбля из пяти небоскребов на площади у Ладожского вокзала в Санкт-Петербурге. Июль, 2008 года». В скобках кто-то коряво дописал красным маркером: «За четыре года до Первого Великого Взрыва…».