То ли ресница, а то ли перо журавля …

Рыбьим созвездием небо нахмурило бровь,
Снег в пять локтей над твердыней земли смотрит в небо,
Божья любовь пахнет печкой, морозом и хлебом,
Плечи целуя охапкой осиновых дров.
Путь от сарая к избе — три удара в лицо,
Так, что язык речь запрятал внутрь трещинок в нёбе,
Косточкой рыбьей душа провернётся меж рёбер,
Трижды, пока поднимаешь себя на крыльцо.
Греешь о печку бока, в небе чай, в кружке чай,
Хочешь с малиной, а хочешь со звёздами пробуй,
Что та метель — это ангелы кружат в сугробах,
И попадают снежками в тебя невзначай.

***
То ли ресница, а то ли перо журавля
Плавно ложится в земную прокисшую мякоть,
Хочется плакать, так осенью хочется плакать,
Став спелым колосом на чернозёмных полях.
Солнце ловить золотым и разглаженным лбом,
Выщелкнуть душу в мешок хлебороба с рассветом,
Хлебом, оставь меня, господи, хлебом на свете,
Пятой твоею буханкой за общим столом.

***
Прорисовано небо палитрой пастозных мазков,
Серой влагой сочатся на стыках просветы,
Журавлиным крылом плачет позднее лето,
В перехлёст, в переклин, в переклик с молодым куликом.
Рыжеглазый охотник ружье расчехлил и готов
Занавесить весь мир перьевой круговертью,
Воздух пахнет морозом и птичьею смертью,
Уже зреющей в медных монетах осенних зрачков.
Скоро выстрелы грянут, и тотчас, всех мёртвых мертвей,
Кувыркаясь на землю опустятся птицы,
Где в рябиновый куст каждый клюв обратится,
Чтобы сытною кровью всю зиму поить снегирей.

***
Золотистый ретривер кусает октябрь за бока,
Треплет пёструю ткань, распуская её в листопад,
Спелым ягодным вкусом по небу гуляет закат,
Отражаясь рябиновым цветом в собачьих зрачках.

Белобровый хозяин, избу подготовив к зиме,
Курит трубку густых облаков у окошка небес,
Пёс ложится у ног, под его повелительный жест,
Замерев каждой рыжей шерстинкой в серебряном сне.

Оттого-то есть в осени поздней щенячья тоска.
Там, где зреет вишнёвая мякоть средь косточек звёзд,
Уже завтра раскроет объятия первый мороз
И останется снегом искриться на пёсьих висках.

Завтра воздух прозреет прозрачной до рези слезой,
Мысль воды обратится из звонкой в беззвучную речь,
Белобровый хозяин, накинув тулуп на покатости плеч,
Поседевшего пса по земле поведёт за собой.

Будут лыжи скрипеть по уснувшим бескрайним полям,
Где в игольное ушко метели хрустальная нить,
Продевается, чтобы к молочным сугробам пришить,
След мужчины с собакой идущих по дням ноября.

***
Берёзовое лёгкое дыхание,
Насквозь — через застылые снега,
Восходит в небеса, где созидание
Читает каждый выдох по слогам.
И, каждой веточкой перекрещённое,
Молочное — помилуй и спаси,
На вздохе возвратится всепрощением,
В червление на стволовой оси.

***
Смотрю в окно — и вижу в облаках
Знакомые, до шума в рёбрах, лица,
Пьёт яблоневый сок с коры синица,
Сорвавшаяся с пульса из виска.
Хоть горек сок на вкус и манит свет,
Поймавший птичий взгляд в себя глазами,
Чтоб не упасть на землю вверх ногами,
Синица рвётся в черепную клеть,
Не бойся, милая, нам тоже облаками
Даровано когда-то полететь.

***
Не спится. В кружке неба стынет чай,
Плывёт кислинка яблочного Спаса,
Сочится липкий сок из глины красной,
В которую ночь запекла печаль.
Молочник молоко несёт к столу
В пузатой крынке раннего рассвета,
Кусаю глину яблочного цвета,
И прирастаю веточкой к стволу,
Где в каждом яблоке целует осень лето,
Пока я, листьями окутанная, сплю.

***
Гуляет по деревне суховей
От церкви брошенной до деревянных срубов,
Христа оставленного треснувшие губы,
Сочатся краской на иконе у дверей.
И птицы плачут — чьё все это? Чьё?
Забытые людьми колодцы, избы, пашни,
Колокола молчащие на колокольной башне?
Незримо губы шепчут им — моё,
Но как же страшно шепчут. Как же страшно.

***
На старых занавесках дремлет день,
Чихая полусонно ветром в окна,
С которых, через выбитые стёкла,
Сочится тлен забытых деревень.
Спят ходики на выцветшей стене,
В их пыльном деревянном плене,
По вставшим стрелкам плавно ходит время
В три тысячи шестьсот шагов извне.
Тут даже дикий и голодный зверь
Не ищет пищи, дух почуяв мёртвый,
Лишь заползёт случайно уховёртка
Под наспех заколоченную дверь.
Дом суетно по-стариковски рад
Случайной гостье в кожаной ливрее,
Он половицами ей врёт и не краснеет,
То что вот-вот жильцы придут назад.
Но ей то что, она не разумеет
Его тоски и уползает в сад.

***
Утро в стены упёрлось лбом,
В доме холодно и темно,
Кто-то дышит в моё в окно,
Впалым ртом.
Шторы больше не прячут свет,
От которого в соль устав,
Рвусь к иконам кричать Христа,
Жду ответ.
Белым дымом молчит рассвет,
Тот, кто дышит сожжённым ртом.
Знает, как говорить с Христом,
А я нет.

***
Огонь кусает за бока дрова,
Еловый дым ныряет в прорубь неба,
Чуть слышно шепчет печь слова молебна,
И лес преумножает их на два.
Прислушаешься — то ли стук синиц,
По вызревшей древесной корке хлеба,
Аккомпанирует ему волшебно,
А то ли это мирный цокот спиц —
Бог рукавицы вяжет из ресниц,
С тех глаз, что в это небо смотрят слепо.

***
Среди одуванчиков, щепотью лунного света,
За носик семянку незримо рукой ухватив,
Болтает босыми ногами чумазое лето,
Под только что Богом придуманный нежный мотив.

И сыплется лёгкое, тонкое, белое Божье,
Укутывать пыльную мякоть земного тепла,
Как будто над полем вздохнула душа осторожно,
И каждый цветок на прощание приобняла.