Кошачьей походкой в Дортмунд подкрадывается очередная зима. На замёрзших стёклах предстали рисунки, похожие на коклюшечные кружева, а крыши засыпало снегом, таким же белым с кристалликами, как французская соль «Fleur de Sel», которую я недавно купила. Едва открыв керамическую солонку, сразу же почувствовала нежный запах фиалки. Продавщица сказала, что эти «цветки соли» собирают вручную с мелких соляных лагун на юго-востоке Франции летом, когда йодный запах моря смешивается с карамельным ароматом прибрежных цветов.
Я переехала в Дортмунд десять лет назад и сразу же полюбила этот благообразный немецкий город, в котором церкви с антикварными душами величественно смотрят на новые здания.
Больше всего в Дортмунде мне нравится кататься на подвесной железной дороге в красном вагончике без водителя. Пролетаешь всего в трёх-пяти метрах над улицами города и чувствуешь себя немножечко птицей. Иногда я брожу неподалёку от замка, построенного ещё в эпоху саксонской династии или иду в сторону площади, рядом с которой находится Церковь Райнольди — главный храм Дортмунда, символизирующий нулевой меридиан. С основания западной башни отсчитывают любое расстояние в городе. Реки Эмшер, Рур и Липпе протекают мимо Дортмунда, свежестью и журчанием награждая пригородный воздух. Исток Рура находится на северном склоне горы Руркопф. В то время как Рур протекает по северному и западному склону горы, на юго-востоке берет свое начало река Орке. Реки тоже имеют начало, продолжение и конец, как и человеческие отношения… Мне скоро исполнится шестьдесят два года. В каком возрасте человек впервые возвращается в прошлое? Вот сейчас, паря над машинами и пешеходами в тесном вагончике, я пытаюсь вспомнить свои ранние годы. Ничего не получается. Память, будто исписанный цветными карандашами лист бумаги. С годами зачем-то стираются буквы и цифры, оставляя то яркие отчётливые слова и линии, то затёртые ластиком пробелы… Я родилась через два года, после того как закончилась Вторая Мировая Война. Отец назвал меня Тамарой. На иврите «тамар» означает – финиковая пальма. Согласно книге Зоар, родители на короткое время обретают способность ясновидения, чтобы познать духовную сущность ребенка и назвать соответствующим именем. Я живу в небольшой квартире со своими родителями. Моей маме, Елизавете Юрьевне, и отцу, Якову Ефимовичу, скоро исполнится по девяносто лет. Во дворе дома — сад с цветниками. Без цветов под окнами невозможен немецкий уют… В гостиной, рядом с огромным — во всю стену – окном, стоит бежевый диван и два кресла. Напротив — длинная стенка орехового цвета. У двери, на столике, покрытом атласной, коричневой скатертью, фотография Алика в позолоченной рамочке. Вообще-то его настоящее имя Олег, но я называю его Аликом…
…Папа спал. Мама сидела на диване с книжкой, и подрагивающими руками неторопливо разворачивала фантик от конфеты. Наверное, когда-то археологи также медленно освобождали от льняных оберток рукописи мёртвого моря, случайно найденные в пещерах Иудейских пустынь…
Я достала старый альбом и присела рядышком с мамой. С первой страницы на мои колени упал пожелтевший рисунок. Когда мне было девятнадцать лет, мы с семьёй поехали в Ялту — после смерти бабушки. Там, на набережной, работал художник, которому мы с братом очень понравились, и он нарисовал нас. Вручая нам портреты, он, как бы подшучивая, предсказал будущее. Мише он сказал, что тот будет большим начальником, а мне предрёк работу в разных странах. Так в последующем и случилось.
Вот фотография отца. Он в военной форме, вся грудь в орденах. Полковник. Я очень похожа на него. Особенно глаза и брови. Вот фотография с выпускного вечера: на мне белое платье без рукавов. Папа что-то говорит, а я улыбаюсь фотографу.
Вот мама, братик и я в Благовещенске: на мне школьная форма с ажурными манжетами и белые бантики. На братике полосатый свитер, а на маме строгое красное платье.
Вот фотография моей дочки Юлии и внучки Шейлы. Они сейчас живут в Литве. У Шейлы жёлтый пояс по карате. Она забавная. Постоянно задаёт вопросы, на которые я не нахожу ответы. Помню, когда она была маленькая, спрашивала меня:
— А пчела кошерная?
— Нет.
— А мёд?
— А мёд кошерный.
— А почему?
— Подрастёшь тогда и поймёшь.
— А, правда, гора Синай белая как сыр? – продолжала она допрос.
— Спроси маму,- отмахивалась я. Когда Юлия с Шейлой приезжали погостить в Дортмунд прошлый раз, я научила внучку готовить «Монетки из сладкой моркови». Это сладкий десерт из моркови, который варится на среднем огне с добавлением мёда, сахара, растительного масла и молотой корицы.
— А почему у евреев имя Бога нельзя называть полностью? – спросила Шейла, нарезая морковь кружочками.
— Не могу сразу объяснить,- растерялась я. Мои мысли были заняты воспоминаниями об Алике.
— А как называть тогда? – продолжала любопытствовать Шейла.
— «Хашем». Это то имя, которое можно произносить вслух, а само слово «Бог» полностью нельзя,- ответила я, заметив на себе пристальный взгляд внучки.
Вот фотография Алика, где он в девятом классе. Жаль, старые фотографии не передают истинной красоты. А эта — чёрно-белая фотография, на которой Алику тридцать лет. На белой рубашке полосатый галстук. На следующей фотографии ему пятьдесят семь лет. Седой уже весь, вид усталый, но глаза те же.
— Ему здесь всего пятьдесят семь, а глаза, словно угасающие угольки. В тридцать лет они ещё светились,- заметила мама. Она тут же вздохнула и склонила седую голову мне на плечо.
— Я всегда считала, что в его глазах отражается честность,- сказала я.
— У счастливых людей другие глаза,- сделала вывод мама.
Мой папа военный, поэтому переезжали мы очень часто. Первые четыре класса я училась в Благовещенске, а последующие в Хабаровске. В нашем классе было много девочек и мальчиков, которых я уже забыла. Лишь припоминаю, что я, скромная, и правильная девочка, подружилась с самым красивым мальчиком в нашем классе. Он был высокий блондин, а я — маленькая, с огромной тёмной косой. Школа находилась далеко от района, в котором мы жили. Автобусов не было, и приходилось ходить пешком. Зимой в Хабаровске было очень холодно, до минус тридцати градусов. Я и Алик обычно шли, держась за руки. До сих пор помню тепло его ладоней и как я старалась скрывать от него волнение. В один из вечеров мы возвращались из школы так же крепко взявшись за руки.
— Если бы тебе предложили быть в следующей жизни животным, кем ты хотела быть? – спросил Алик.
— Кошкой! – не задумываясь, ответила я.
— Ты была бы смешной кошкой, которая лапкой рисует на белом снегу, — смеясь, сказал Алик и будто погладил моё лицо своими голубыми глазами.
Я стала притворно кашлять. От его взгляда во мне разбавлялись и страх и радость и вопросы…
После школы я поступила в Псковский педагогический университет, а Алик уехал учиться в Ленинград.
Во время первых же каникул я помчалась на поезде к Алику.
Мы встретились в гостях у моей тёти и полночи просидели на кухне, разговаривая обо всём сразу.
Мы решили тогда, что утром поедем в Выборг к его родителям. До сих пор помню, как мы прощались с ним тогда в подъезде…
— Уже почти третий час ночи. Будь осторожен, — сказала ему полушёпотом.
— Я буду скучать эти несколько часов,- ответил Алик, поправляя свою непослушную шевелюру.
— Ты не думай о грустном, ладно?
— Я часто думаю о тебе. Это о грустном? Алик улыбнулся.
— Если ты будешь грустить, то и я буду грустить, — смущаясь, выговорила я.
— Ты грустить не имеешь права.
— Почему?
— Потому, что есть на свете человек, для которого ты самая-самая…
— Самая болтливая?
— И это тоже. Ты говоришь много, но ты не говоришь глупостей.
— Ты просто не замечаешь их, — парировала я.
— Значит, я такой же глупый, а это значит, что всё нормально…
— Всё, беги! – поторопила я его. — Встретимся в десять, у памятника Ленина.
— Я люблю тебя,- сказал он тихо и погладил ладонью мою щеку. Это было его первое признание в любви.
Рано утром я подъехала на такси к памятнику Ленина, что у Финляндского вокзала.
Меня провожал двоюродный брат, сын тёти, у которой я остановилась. Мы прождали больше двух часов, но Алик не появился. Я в недоумении стала обходить вокзал и обнаружила ещё один памятник Ленину.
«Господи! Может, он ждал меня… здесь!» — пронеслось в голове.
Переживая, — не случилось ли что-то с Аликом, я поехала к нему в общежитие.
— Рано утром Алик уехал домой,- сообщил его сокурсник и тут же добавил:
— Со своей невестой…
Я вернулась в Псков растерянная и разбитая. Писала ему письма, но ответов не было.
Сорок лет моей жизни без Алика пролетели так быстро, будто время неслось на крыльях сокола сапсана.
Во вчерашнем дне у меня два брака. Первый муж был актёром. Второй, старше меня на восемнадцать лет, рано скончался. Как и предсказал художник, я жила в разных странах. Работая переводчицей, я побывала в Америке, Прибалтике, на Кавказе…
Я встречала в своей жизни разных людей, но Алик был единственным человеком, который постоянно жил в моих мыслях. После смерти второго мужа я снова начала искать Алика. Писала в адресные бюро, но мои письма снова оставались без ответа. Я отчаивалась, но через некоторое время снова продолжала поиски.
В прошлом году знакомые посоветовали обратиться в передачу «Жди меня». Написала письмо на сайт этой программы, и через две недели мне позвонила сотрудница передачи из Питера.
— Я только, что говорила с вашим Аликом! — радостно кричала она в трубку. – В Выборге он, и ждёт вашего звонка!
Мне трудно передать, что я ощутила в те минуты. Волнуясь, я набрала номер Алика и сразу же узнала его голос, несмотря на то, что прошло уже сорок лет с момента нашего последнего разговора. Его первыми словами были:
— Прости меня…
— За что? — спросила я, и он с грустью в голосе ответил:
— За две испорченные жизни. Мою и твою. За то, что не смог найти тебя раньше.
Поговорив о неудавшейся встрече на финляндском вокзале, мы выяснили, что в тот день действительно ждали друг друга у разных памятников. Я стояла с братом у памятника «Ленин на броневике», а он у бюста Ленина. В отличие от меня, Алик догадался об этом, и принялся искать. Увидев рядом с двоюродным братом, он принял его за кавалера и решил исчезнуть без лишних сцен…
Мы проговорили несколько часов. Я забыла, что между нами километры и вообще, для меня ничего не было более важным в этот момент. Он рассказывал много историй из детства, которые были стёрты на листе моей памяти. Оказалось, у него тоже было два брака. От первого брака родился сын.
Мы стали общаться с ним по телефону почти каждый день. В это время я улетала в Бостон на неделю, на свадьбу племянницы, но и оттуда ежедневно звонила Алику.
— Столько лет не видел и не слышал тебя, а вот сейчас слушаю твой голос и думаю: ты такая домашняя, такая близкая, что я не хочу класть трубку. Во мне живет какой-то страх, что разговор будет последним,- сказал Алик при очередном разговоре.
— Я как- то читал, что Ростропович прожил со своей женой более пятидесяти лет, и когда они праздновали золотую свадьбу, он показывал гостям чек на сорок долларов от одной немецкой газеты — за лучший ответ на вопрос: «Как вы оцениваете тот факт, что вы женились на своей жене всего четыре дня спустя после знакомства?» «Мне жаль, что я потерял четыре дня!» — ответил Ростропович. Я так восхищался их отношениями… Радовался за них. А потом внутри меня такая печаль появилась за нас с тобой! Ростропович потерял всего четыре дня, а я потерял сорок лет,- тихо добавил Алик. Я размазывала ладонью слёзы на щеках и не знала, что ответить.
— Ты слышала, что химики нашли в метеоритах сахар? – нарушил небольшую паузу Алик.
— Нет. Зато я прочла недавно, что на Марсе найдены залежи соли.
— Ты веришь в то, что есть Ад и Рай?
— Верю.
— Как ты думаешь, куда ты попадёшь? – спросил Алик с грустью в голосе.
— В Рай. Но даже если попаду в Ад, то и там не пропаду. Возьму с собой косметичку,- попыталась я пошутить, чтобы поднять ему настроение.
— Зачем? – серьёзно спросил Алик.
— Как зачем? Чертей соблазнять. Ну что ещё в аду делать?! Не крестиком же вышивать,- смеясь, ответила я.
— А как ты думаешь, кем ты будешь в следующей жизни?
— Переводчицей снов! – ответила я уверенно.
— Тебе нравится блуждать в чужих снах? Значит, будешь гидом по чужому подсознанию,- заулыбался Алик.
— Какой из меня гид… Себя и то найти не могу,- призналась я, тяжело вздыхая.
— Ты до сих пор помнишь наизусть сагу о Форсайтах*? – спросил Алик.
Раньше я читала ему эту сагу.
— Конечно!
— Почитай! – попросил Алик.
Я начала читать ему свой самый любимый отрывок:
«В ту ночь она скрылась из его дома; и никогда с тех пор до самого этого дня они не ночевали под одной крышей, Опять эта музыка тихая и дразнящая! Неужели играет она? Чтобы не слышать, он прошел в спальню и стал складывать вещи. Это заняло не много времени, так как у него был всего один чемодан. Что же, ложиться? Лечь и не спать? Он был выбит из колеи. Если это она сидит у рояля так близко от него… Как-то она выглядит теперь?»
Я произносила каждое слово отчётливо и волновалась так же, как в юности, когда первый раз читала для Алика этот абзац, сидя на крыше соседнего дома.
— А помнишь, как мы ходили купаться на Амур? Нам было по четырнадцать лет, не больше,- спросил Алик с восторгом в голосе.
— Нет, не помню.
— Ты была в купальнике, и тогда я впервые вообще увидел тебя… без одежды, полунагую, — признался он медленно, словно стыдясь последних слов.
— А я этого совершенно не помню! – удивилась я.
— А ещё ты учила меня танцевать танго. Помнишь?
— Нет.
— Ты что ничего не помнишь? – с обидой спросил Алик.
— Помню немного…
— Скажи что?
— Уроки мы вместе делали…
— А ещё?
— Почему- то запомнила, что в твоей комнате, под потолком, висела деревянная птица с раскинутыми крыльями. Она поворачивалась в разные стороны.
— Её сделал мой дед.
— А ещё помню, как ты высылал мне ноты, стихи и свои рассказы. Я выучила потом наш с тобой любимый вальс « Под небом Парижа» и часто играла его на пианино, — с радостью начала делиться воспоминаниями.
— Ты сохранила мои стихи?
— Прости. Мы очень много переезжали. Утеряно все.
— Ты мое испытание Тамара,- неожиданно сказал тогда Алик.
— Прекрати!
— Ты не виновата ни в чём. Я сам себе нашел это испытание, а ты лишь играешь свою кармическую роль. Ты помогла мне узнать себя с другой стороны. До этой нашей встречи я и не знал, что способен так любить. Каждый раз, когда я пытался начинать жить сначала, мне казалось, что я могу быть идеальным мужем, сильным, заботливым… Ничего я не смог… Теперь ты видишь перед собой слабого человека, — произнёс он с отчаянием в голосе.
— Алик, не говори так! – возмутилась я.
— Может быть в чём-то другом я по-прежнему силен, но сейчас слаб в том, что люблю тебя,- продолжал он, не слушая меня.
— Я тоже тебя люблю,- полушёпотом, чтобы никто не услышал, сказала я.
— Ты утомилась? – спросил Алик.
— Я злая на себя немножко. Столько дел нужно сделать, а у меня давление подскочило,- призналась я.
С тех пор как в моей жизни снова появился Алик, меня не покидало желание прижаться к его груди и поведать ему о всех обидах, которые были в моей жизни — без него.
— Не стоит обижаться на себя, – проговорил Алик. — Обижаться на себя значит — обижаться на Бога. Разве ты не частица всевышнего?! Разве ты не капелька святого?!
— Может, ты прав, — устало ответила я.
— Когда ты вспоминаешь Бога? – спросил он. Я немножко волнуюсь за тебя…
— Когда очень хорошо или очень плохо,- призналась я виновато.
— А ты вспоминай его каждую минуту, — посоветовал Алик.
— Разве это возможно?
— Конечно, возможно.
Возникла пауза. Я хотела сменить тему.
— Иногда мысли материализуются, Алик, — сказала я наконец. — Я, к примеру, в одну минуту думаю и о плохом и о хорошем, но материализуется, как правило, плохое. Почему так?
— Нет-нет, — поспешил возразить Алик. – Материализуются самые искренние мысли.
Ещё в юности я была уверена, что он знает ответы на все вопросы. Каждый наш телефонный разговор затягивался на несколько часов, и самыми трудными для нас были минуты прощания. Мы не говорили друг другу много ласковых слов, но наши голоса были насыщены теплом и нежностью.
В конце августа, в день его рождения, я позвонила ему с утра, чтобы поздравить первой.
— Что подарить тебе на день рождения? – спросила я.
— Ты уже сделала мне самый большой подарок, — сказал Алик.
Я чувствовала, что в этот момент он улыбается.
— Какой?
— Ты любишь меня. Твоя любовь – важнее всего, что было у меня в жизни,- сказал Алик.
Я ждала таких слов. Я хотела, чтобы именно Алик сказал мне эти слова.
— Ты часто видишь сны? – спросил Алик.
— Наверно… Сны словно играют со мной. Их сюжеты исчезают под утро, оставляя лишь маленькие зарисовки. Например, прошлой ночью я ела сладкие бухты с лепестками акаций, которые несколько лет назад я пробовала в китайском ресторане,- поделилась я.
— Бухты? – не понял он.
— Это такое китайское блюдо, — объяснила я.
— А я ненавижу сны. Они иногда дразнят тем, что никогда не сбываются, — сказал Алик… Через месяц он признался мне, что тяжело болен. Ему нужна была дорогостоящая операция по пересадке почки. Я стала судорожно искать средства на лечение, но их было недостаточно. Наконец, мне удалось найти деньги через евангелическую церковь. Осталось привезти Алика в Дортмунд.
— Теперь уж я Алика никому не отдам! – заявила я маме, и с головой окунулась в хлопоты с билетами и переездом…
Нам не суждено было встретиться. В середине октября Алик скончался.
В день, когда мне сообщили о его смерти, я занавесила все зеркала в доме и зажгла свечи. Босая и немая, я приземлилась в отчаянии на пол и долго сидела, потеряв чувство времени. Так, в былые времена, на голой земле сидели евреи, читая Тору. Для моих родителей смерть Алика была трагедией. Ведь они знали его ещё ребёнком и очень надеялись на благополучный исход.
«Я знаю, что умершие приближаются к Богу, но почему! почему тогда мы плачем, теряя близких… – горько думала я, и не могла сдержать рыдания. Наверно, люди ревнуют своих любимых даже к всевышнему…»
Я вспомнила наш последний, с Аликом, разговор. Это было за два дня до его смерти.
— Не могу ничего делать, такая тревога внутри… Так, наверно, бывает у животных при приближении землетрясения, — поделился он.
— Алик, что с тобой? Я начинаю беспокоиться!
— Ничего страшного…Ты сейчас так близка… Странно, почему я уже не чувствую себя — когда я становлюсь мягче, когда строже?
— Чего тебе больше всего хочется сейчас? – спросила я как волшебник, которому под силу осуществить любое пожелание.
— На край света. Должен же быть у этого света край,- ответил Алик еле слышно.
— Что ты там потерял, на краю света? – спросила я шутливым тоном.
— Разве человек может знать, что он потерял, пока он чего-то не нашёл? – не обращая внимания на мой тон, вопросом ответил Алик.
— Хочешь послушать «So usle ciel de paris»? – спросила я тихо.
— Конечно, хочу! – обрадовался Алик.
Я поставила диск на всю громкость. Голос Эдит Пиаф с доминирующим «эр» был слышен на всю нашу небольшую улицу. Я смотрела в окно и тихо всхлипывала. Больше всего в эти минуты мне хотелось обнять Алика и закружиться с ним в долгом бесконечном вальсе.
— Что ты помнишь из самого раннего? Что — самое дальнее воспоминание в твоей жизни? – спросил меня Алик, когда закончилась мелодия.
— Помню цветы в огороде у бабушки. Они были для меня — как открытие,- ответила я.
— Сколько тебе было лет? Ты помнишь?
— Около пяти. Почему ты спрашиваешь?
— Дом был деревянный или кирпичный? – продолжал увлечённо расспрашивать Алик.
— Деревянный. Помню, пол скрипел…
— Там было много деревьев?
— Кустарники и старый забор. Алик, а для чего всё это?
— Надо так. Сплошной или рейками?
— Рейки и краска голубая.
— Старая да?
— Да. И качели старые были, ржавые. Ещё кирпичи сломанные валялись кучей в центре огорода.
— С тобой там мама была?
— Мама в доме была, папа уехал.
— Ты, наверное, в рейтузах лазила? – смеясь, задал Алик очередной вопрос.
— На мне было ситцевое платье и панама. Ну, Алик…Что ты там надумал?
— Самое главное — солнечно было?
— Да! И я собирала цветы. Ты мне скажешь, зачем спрашиваешь всё это, или нет? – сгорая от нетерпения, спросила я.
— Это были фиалки, да?
— Кажется, да. А что?
— Так… Надо. Вспомни, чего ты тогда хотела?
— Я их долго нюхала.
-А ещё?
— Нарисовать хотела и маме показать.
— А важных мыслей не было? Ну, допустим, вырасти, скорее… Украсить весь мир цветами…
Только честно — все, что думала, рассказывай, Тамара.
— Всё Алик. Ничего не помню больше,- вздохнув, вымолвила я.
Алик с минуту что-то бурчал себе под нос, и потом начал читать:
Интересно, как называется?
К небу тянется. Отрывается.
Фиолетовый. Сколько лета в нём!
Лучики солнца на траве янтарём.
Нежные, хрупкие. В носу щекочется.
Жаль цветок, но сорвать так хочется.
Я почему-то сразу запомнила его стих. Он и раньше мог сочинить за несколько минут небольшое стихотворение. Жаль, что у меня не сохранились его ранние творения. Но этот небольшой экспромт я сразу же после нашего разговора записала в блокнот.
Я отправила деньги на похороны. Сын Алика выслал мне его письма. Почерк почти не изменился, но у меня было такое ощущение, что Алик торопился, когда писал. Словно боялся не успеть.
Я часто перечитываю его письма.
« Тамара! Я пишу тебе всё это в порыве чувств. Порывы бывают не только у ветра…
Когда думаешь о том, что скоро всё будет хорошо, кажется что это наступит в ближайшие дни. Слава Богу, нам не дано знать сроки, иначе, если мне скажут, что всё будет хорошо через год — я перестану верить и буду в плохом настроение еще триста пятьдесят пять дней, а в последний день начну верить. Шучу.
Пока не сделают больно, каждый из нас распускает свое сердце как лепестки лотоса, а потом мы замыкаемся в себе до следующего порыва.
Если бы ты знала, как долго я жил прошлым. Человек часто возвращается в прошлое, если не верит в будущее. Я понимал, что, переживая, ушедшие, дни я терял по капле: день настоящий и мой завтрашний день, словно рождался уже пустым. У меня и сейчас нет настоящего. Есть день вчерашний, в котором я целую твои косы и есть день завтрашний, который я тороплю в мыслях.
Я счастлив, что ты у меня есть. Ты всегда была моя. Но я никогда не был таким счастливым, как сейчас. Что такое счастье? Каждому своё определение. Для меня это — когда тебя понимают. Меня часто не понимали в жизни. А, может быть, мне и не хотелось, чтобы меня понимали все… Я, наверное, хотел быть понятым лишь тобой. Если я умру раньше, чем мы встретимся, прошу тебя: чувствуй себя счастливой всё время, даже во сне. Чтобы в тебе каждый день рождались новые желания: что-то купить, кого-то пригласить в гости… Поверь мне, это страшно, когда ты ничего не хочешь…В последнее время я часто смотрел на потолок и мне казалось, что надо мной повис белый противень, и очень скоро близится конец. Я ничего себе не желал. А вот, появилась ты, и внутри меня мелькнуло огромное желание. Хочу тебя увидеть!
У нас похолодало, а я ощущаю тепло потому, что у меня есть ты. Я сегодня с улыбкой подумал, что любовь отопительный сезон для души. Я знаю, ты тоже улыбнулась, читая эти строчки.
В мире, где мы покупаем свет и воду, людям осталось покупать любовь. Хорошо, что это невозможно. Даже покупая ночь с женщиной, мужчина покупает не любовь, а её оправдание за одиночество и ненужность обществу. Её неумение и нежелание работать. Но не любовь. Может быть, мир держится на том, что невозможно купить любовь?
Я, наверное, пишу бред? Заметила ли ты, что мы не фильтруем мысли. Смешно. Даже бензин фильтруют, а мысли мы допускаем любые. Слушаем их в себе и лепим свою жизнь из них.
Когда я потерял тебя, как мне казалось навсегда, я не переставал думать о тебе. Я был уверен, что ты вышла замуж и уехала в Израиль. Представлял, как ты молишься после появления звезд на небе, — в доме, усыпанном листьями или травами, в канун вашего праздника (Шавуота, кажется?), когда Всевышний определяет судьбу плодовых деревьев. Я улыбался, грезя о том, что я вместе с тобой на Рош Хашана ем яблоки, макая их в мед.
От некоторых мыслей мне становилось очень грустно. Я видел тебя чужой невестой. Ясно представлял, как жених одевает на указательный палец твоей правой руки — кольцо, посвящая тебя себе по закону Моисея. Мне снились по ночам радостные крики: «Мекудешет, мекудешет, мекудешет!»** и семь благословений уважаемых гостей.
Я много читал о вашей культуре Тамара. Понимал многое, но непонятого осталось больше. Слишком много у вас запретов. Я знал, что евреи не едят свинину, но не знал, что так же запрещено мясо белого медведя, морских ежей и улиток. Хоть мне и дозволено есть всё это, но я так и не пробовал этих яств. Не приходилось.
Мне не нужно окунаться в воды миквы***, чтобы принять твою веру. С тех пор как ты нашла меня, я и так чувствую себя заново рождённым.
Нет у настоящей любви конца и предела как у Торы. Даже если человека не станет, дойдя до последнего часа своего как до последней буквы тав, его любящая душа родится снова цветком или птицей и начнётся сначала жизнь как священная книга с буквы алеф****.
Когда ты сказала, что тебе всё равно болен я или нет, я вспомнил притчу о Будде. Когда к нему однажды подошла здоровая и красивая куртизанка с признаниями в любви — он запретил ей прикасаться к нему и пообещал прийти к ней попозже и объяснил это тем, что ему нужно проверить свою любовь. Несколько лет спустя, когда тело куртизанки было покрыто язвами, Будда взял её изможденное тело на руки и понес в больницу, говоря ей:
— Я долго ждал возможности проявить свою подлинную любовь к тебе, ибо я люблю тебя, когда всякий другой прекратил любить тебя, я обнимаю тебя, когда все не желают прикасаться к тебе.
Спасибо тебе, что ты переживала за меня. Знаешь, что я больше всего любил в тебе?
Ты никогда не делала вид, что ты сильная. Женщина не должна быть сильной. Я не понимал женщин, которые хотят быть всемогущими. Они похожи на каменные цветы. А ты — моя финиковая пальма.
Я всю свою жизнь был несчастен. Подобно Моисею, который водил свой народ по пустыне, я эти сорок лет без тебя был ведом по жизни своим отчаянием и тоской по тебе…»
Я сложила аккуратно письмо в конверт и подошла к окну.
— Мама, ты считаешь меня счастливой женщиной? – спросила я негромко.
— Ты счастливая! – воскликнула мама.
Я улыбнулась ей, закрыла альбом и спрятала его в шкаф.
— Вот почему сейчас вымерла настоящая любовь?! Потому, что со всех каналов телевизора кричат только о сексе! Любовь стала дешёвой как баночка пива! Нечем и некем восторгаться. Прожить в ожидании — дано не всем. Как мне жаль нынешних молодых людей, которые легко теряют и не помнят имени того, с кем ночь провели,- размышляла громко мама, жестикулируя слабыми руками.
— Жизнь-то позади, а мне кажется, что именно сейчас я — бы хотела иметь такого человека как Алик рядом, но, увы!
— Жизнь не позади. То, что он дал твоему сердцу порой не даст тот, кто рядом живет.
Человек может уйти, погибнуть, не вернуться, но никогда не заберет назад чувства, которые нашли в сердце приют, — продолжала успокаивать меня мама.
В комнате было тепло, а за окном тревожно дул ветер. Накинув на плечи пальто, я вышла на улицу. Грусть моя как все еврейские праздники зарождается вечером. Днём мирские заботы помогают забыться.
И этот день имеет смысл…Я задавала себе вопросы и находила на них ответы.
— Что такое любовь?
— Любовь это ребенок сердца. Каким его видели, таким и зачали. Будучи ещё юной, я говорила себе: полюблю однажды и навсегда.
— Что такое время?
— Время мне представляется капканом, в котором душа моя мечется от печали к радости.
Я шла медленно по тихой, слабоосвещённой улочке. Холодный, пресный ветер дул в лицо, а в душе моей был осадок соли с ароматом фиалки…
———————————————————-
* Сага о Форсайтах — Джон Голсуорси
**Мекудешет — освящена (иврит)
***Миква — ритуальный бассейн
****Тав, алеф — буквы еврейского алфавита