«Школа». Глава из романа «Мифы СССРа»

Есть и Солнце, и Луна

Только небо – из говна…

Первый класс. Охапка гладиолусов тяжеленная. Страшно рад был, когда по маминой команде их какой-то тетке всучил….

Второй класс. Дома случился какой-то сумбур, и мама собирала меня в школу впопыхах. Помню, что бежал я опрометью со Стрелки на Четвертую линию, на бегу пытаясь застегнуть мышиный пиджачок школьной формы. Ранец мешал, остановиться было немыслимо, слишком страшно. Опаздывать в школу мне еще не доводилось, и как наказывают за это, я не знал. А страх неизвестности самый жуткий. Точнее, это она самая и есть, жуть. В чистом виде.
Успел. Вбежал в класс, плюхнулся за парту, и увидел, что на меня косятся соседние одноклассники. Как-то слишком косятся. Опоздания для такого мало. Уронил ранец, нагнулся…
Уже не жуть, животный ужас. Я в домашних штанах. Снилось когда-нибудь, что идете по улице и вдруг соображаете, что вы голый? А у меня не сон.
Я затравленно озираюсь, кидаюсь к окну, открываю. Выглядываю – никого. Ура. Бросаю портфель вниз, сам спускаюсь по водосточной трубе с третьего этажа. Убегаю, очнулся на ступеньках Биржи, тех, что в сторону роддома. Что было потом, не помню. Помню только ужас. Наверное, как-то наказывали. Наверное, жестоко. Но что с этого толку? Видите, даже не запомнил. Потому, что наказания бессильны, ими человека редко удается исправить. Только заставить.
А вот себя, перепуганного, ох, как запомнил.
Еще запомнил штаны – черные, «чертовой кожи», с заклепками, прошитые желтым двойным швом. Сейчас бы такие носил не снимая. А вот мышиные школьные, колкие, с пузырями на коленях – вряд ли.
Много позже до меня дошло, что зря боялся – плюнул бы на школьные правила, и отсидел бы свои уроки. Ну, поругали бы, и ладно. Ну, в угол бы поставили, позорили бы перед одноклассниками. Вот, мол, какой паразит, школьная форма, гордиться должен, форма же! Почти как у солдата или милиционера! А он…
Мог плюнуть, мог…
Но тогда я не узнал бы, что могу лазать по водосточным трубам.
И вряд ли через восемь лет полез бы за воздушным шариком, который упустила одна девочка…

Третий класс. Понедельник, среда, пятница – прыжки в воду, бассейн ГОРОНО, это за баней на Чкаловском. Вторник, четверг – скрипка, это на Салтыкова-Щедрина. Возвращался домой на Конногвардейский, не всегда бодрым и веселым. И, продрав глаза поутру, не сразу соображал, на каком я свете. И зачем я, собственно, проснулся, раз все время надо. Надо, надо, надо…
В тот день меня подвело всемирно известное питерское чудо под названием Белые Ночи. Проснулся, скосил глаза на соседнюю кровать – пуста, братишки нет. Значит, в садик уже увели, и времени у меня в обрез. Если вообще не прошляпил. Взлетаю, одеваюсь, хватаю ранец, бегом на выход. Стоял бы рядом комроты с секундомером – сразу б мне значок «Воин-спортсмен» первой степени навесил. На площади Труда стоят троллейбусы, трамвай показал хвост, автобусов и духу нет. Беда. Бегу через мост, мимо Академии Художеств, по линии, мимо рынка…
Знаете, я терпеть не могу все эти лошадиные спорты – бег там, плавание, лыжи. Мне б игровое чего, лучше всего хоккей, или понырять-полетать. И когда я бегу, я ничего не вижу. То есть, не запоминаю, до финиша б добраться…
Поворот на Средний, дверь, рву…
Заперта!
Опоздал, уроки начались. Робко стучу, может, уборщица сжалится. Тихо в омуте. Дергаю дверь, все настойчивее. Не то, чтоб учиться хочу, но ведь влетит же по полной! Одно дело – опоздал, и совсем другое – прогулял весь урок.
– Мальчик, ты чего колотишь тут? В школу захотел?
Затравленно озираюсь, тетя дворник стоит с метлой. Тоже, если разобраться, оружие. А эта тетя такова, что, пожалуй, и транспортное средство…
– Заперто – еле выдавливаю я, и всхлипываю. На полном серьезе всхлипываю, слезы уже на подходе.
– Воскресенье, парень, пять утра. Домой иди, досыпай…
И ведьма с метлой превратилась в прекрасную фею. И я сел на ступеньки. Митьку же вчера отвезли в Малую Вишеру, поэтому и родителей не было, совсем забыл…
Я свободен. Мне никуда не надо!!! Не надо… Не надо… Не надо…
Я могу нога за ногу дойти родными проходняками до улицы Репина, я так давно по ней не ходил. Потрогать брусчатку. Перейти Большой в самом милом месте и пощуриться на солнце сквозь майскую листву гигантских деревьев. Поторчать у каретных сараев, и даже не закрывая глаза увидеть выкатывающую четверку, и даму в карете, всю в пене кружев. И самому погнаться за нею взрослым усатым кирасиром на черном огнедышащем коне. Зная, что она сидит в карете, рвет на части кружевной платок, боится оглянуться, чтоб не спугнуть грохочущее сзади счастье, и с замиранием ждет – только б догнал…
И в Соловьевском я посижу у обоих фонтанов. И в калитку не войду, а махну через решетку – кто мне что сделает в пять утра? Меньшиковский, Университет… По Дворцовому Неву перейду, решено…
А потом…
А потом куда хочу, день мой…

Четвертый класс. После уроков находим около мусорки на дворе школы связку ржавых напильников. Оказывается, их очень удобно метать – приличный вес, удар получается очень мощный даже с двух оборотов. А уж с одного…
Метаем во все, что попало – в деревья, стены, Серега даже умудряется пробить жалом мусорный бак. Я ставлю свой портфель, отхожу на четыре шага, швыряю. Пол оборота, длинно и сильно, всем телом. Насквозь. И тут же думаю:
Зачем я это сделал???
Ведь мама покупала, старалась выбрать получше, а денег так мало…
Зачем?
Столько раз в жизни я задавал себе этот вопрос…
И все еще задаю. Делаю и задаю.
Дурак.

Четвертый класс, школу посетил космонавт Шаталов, он у нас учился. Свойский дядька, надо сказать. Неслыханная удача – мне удалось задать ему вопрос:
– Вот небо ночью черное, а там, в космосе, тьма прозрачная, или как в чернилах?
Не сразу, но ответил:
– Понимаешь, когда предмет освещен, его видно. Когда на него свет не падает, то нет.
Ответ я понял, но зримо представить себе, как это происходит, не сумел. Поэтому, наверное, физикой и занялся. В космос-то полететь, чтоб на месте разобраться, уж совсем никаких шансов.
С моим-то поведением…

Пятый класс. Третий урок – пустой, что-то с училкой. Радость была столь оглушительной, что мозги отбила напрочь, я влез на Мишку, Сашка на Вовку и начался конный бой в рекреации. Коню моему ловко дали подсечку, и мы ввалились в седьмой класс, где шел инглиш. Мало двери, накрыли еще две парты до кучи. Ну и народ малость разметали. Еще и победители по инерции влетели.
Звонко вышло.
Вера расставила нас по четырем углам мордами в штукатурку. Приструнила класс и занялась делом.
– Так, домашнее задание. Иванов! (фамилии изменены из страха возмездия)
– Я тетрадку дома забыл…
– Ты на уроке английского языка! Скажи это по-английски!
– Ай…ай…ай…ээээ…
Заело.
«…если же пытуемый впадает в беспамятство, то испытание, не увлекаясь, прекратить…». Но в те времена Стругацких мало кто читал, да и «Трудно быть богом» был написан всего за год до этого. А Вере такие наставления были вообще по барабану, клещами она лихо владела, и вытянула из подследственного немало знаний.
Сначала всплыл «эксерсайз бук». Потом «Хоум». Пристегнуть к нему «эт», который сначала был «ин»ом, да еще спереди, было почти невыполнимой задачей, но Вера справилась. Потом я услышал «Фогет». Ну, думаю, ща она ему врежет…
– Иванов, ты не сейчас забыл! Какое время должно быть?
Я уткнулся в стену. Я просто не понимал, что происходит. А то, что «Фогет», а не «Лив», ее что, не колышет??? Точно, по игалю ей. Он, наконец, выжимает из себя «Фогот» отправив «забыл» в прошедшее время. Все это с трудом сложили, вышло:
– I forgot my exercise book at home.
– Садись.
Вообще-то должно быть «I have left». Ведь не башкой забыл, руками. Не забыл, а оставил. У англичан это четко. И время не то, past perfect должно быть…
Первый порыв был вякнуть. Может, за правильный ответ из угла выпустит? Но я пятый год школу топтал, и чему там четко научили, так это не умничать. Даже перед старшеклассником. А тут завуч по английскому языку английской школы и десяток семиклассников.
Многовато на одного. Даже на четверых – друзья, стоявшие по углам, тоже засекли ляпсус мгновенно, и тоже сдержались по той же причине, что и я.
Короче, получили мы по соплям в директорском кабинете после звонка, потом на линейке, ну и дома родители добавили по своей линии после вызова в школу. Неделю где-то инцидент исчерпывался…
Тогда-то до меня и дошло, что учитель – тоже человек. Ну, не Бог, по крайней мере, как раньше казалось.
Вот только Зоя Михайловна, наша англичанка…
Вечная ей память…

Шестой класс я начал в другой школе, и на первом же уроке меня прижало взглядами. Я ведь ничего плохого не сделал, просто семья получила наконец-то квартиру. Но не на Ваське, для учительницы и младшего научного сотрудника с двумя детьми слишком жирно будет. У черта на рогах.
Когда-то бабуля получила премию, вызвала такси, и давай катать пятилетнего меня по городу. Через пару часов волшебства попросила водителя отвезти на самый край. Тот проскочил Автово, развернулся на трамвайных путях и встал:
— Все, город кончился.
Слева кладбище, справа свалки, заборы бетонные, вагоны товарные, паровоз, собаки какие-то, много собак. И трамвайные пути в бесконечность.
Жуть.
Так вот, топать от тогдашнего края до нашего нового дома было 12 километров. Ну, или ехать на 36-м трамвае, что до Стрельны ходил. На нем я в новую школу и катался, 45 минут чистого хода. И до трамвая километр. Так, мало такой поездки с непривычки, еще на тебя и смотрят, как… По-разному, короче, смотрят…
Кто съесть, а кто и сплюнуть…
Ведь я не отнимал ничего, не сел на чужое место, даже обидеть никого не успел…
Перемены ждал с опаской, в туалет вообще боялся зайти. На третьем заходе, кстати, в нем и насели. Но как-то так вышло, что битья не получилось. Много позже, в конце девятого, Андрей вдруг спохватился:
– Всех новеньких били, даже Гарю, который во втором пришел. А тебя – нет. Фигня какая-то…
– Ну, били и били… Ты мне лучше скажи – зачем?
Он задумался крепко, но не ответил, просто не знал. Сказал только, что вот лично меня бить нужно сразу. Если успею хоть пару слов сказать, драки не будет…
Много позже я узнал, зачем. Это воровской закон, называется он «пропиской», царит он на зоне и в нашей армии, на заводах и стройках, во дворах жилых массивов, деревнях и поселках, школах и пионерлагерях. Чтобы растерявшегося в новой обстановке человека сразу «поставить на место» – унизить и заставить подчиняться. Чтоб не вякал, и делал, что скажут, истово и безропотно. Уверен, что новичков «прописывали» даже в Политбюро. Хотя, почему «даже»? Оттуда все и пошло, как и все законы и правила Страны Советов.
Андрей, Андрей…
Мы прыгали с тобой со второго этажа, чтобы удрать с уроков, рисовали плакаты и газеты, разрисовали диснеевскими персонажами магазин игрушек «Золотой ключик», пытались сделать мультфильм, и написали поэму «Сага о 9-м Б». Играли в хоккей до одури, дрались с кем ни попадя, и твоя старшая сестра зашивала мне рубашку, порванную на спине велосипедной цепью, а ты штопал мне рану от этой цепи длиной в две ладони…
Ты не прошел по конкурсу в Академию Художеств, и тебя сделали солдатом. Ты реставрировал Петропавловскую крепость и храмы по всей Руси. Потом, когда стало можно выезжать, храмы и монастыри на Балканах, и даже в Святой земле. Ты был прирожденным наездником, и выполнял в кино конные трюки. И всю жизнь ты восстанавливал то, что сделали великие предки…
Тебя отпели в эту Троицу в казачьем соборе.
Я верю, что ты там, где не нужна прописка…

В седьмом началась химия. Видимо, одну из прошлых жизней я кончил скверно – спалили меня, как колдуна, так и не дав до конца разобраться, какого лешего несколько веществ, если им дать договориться, ведут себя совсем не так, как поодиночке. Даже выглядят иначе.
Разгадка оказалась проста, как стул – у одного избыток свободных электронов, у другого – недостаток. Понятное дело, если их свести вместе, начинается взаимовыгодный обмен, электроны меняют на дырки. Как и водится при торговле, с криками, воплями, громом, дымом и вообще, энергично так. Когда энергия выделяется, когда поглощается, это уж зависит от темперамента участников сделки.
Кто как ведет себя на этом вселенском базаре, подсмотреть нетрудно, что, собственно, Дмитрий Иванович и сделал, точнее, навел статистику, свою и предшественников, и свел в таблицу.
Дальше было все просто. Пятаки по химии я хватал иной раз по два-три за урок, и Галина, химичка, звала меня «суперотличником», причем на полном серьезе.
Копоти добавил папаша, проникнувшись моими восторженными пассажами дома – приволок мне в подарок два тома Некрасова для ВУЗов, да таких, что уронив только один, хотя бы метров с двух, можно было уверенно убить небольшую собаку.
Верьте, не верьте, но я их еще и осилил, с дырами, конечно, но суть кое-чего изложенного уловил. А в школе дело дошло до ручки – меня выдвинули на городскую химическую олимпиаду.
Это уже был перебор. Тащиться куда-то зимой, торчать как истукану за той же партой, что и здесь, при большом стечении народа и доказывать, что ты выше всех на стенку писаешь – увольте. А если еще тебя кто и переписает, так в родной школе шкуры драть начнут за то, что «честь не отстоял». На хрен.
Одно дело – что-то узнавать, и совсем другое – с кем то бодаться. Пусть и на тему знаний…
За две недели я отхватил семь бананов и вошел в обычное русло учебного процесса приемлемой отвратности.
Галину мне было жаль, но как-то на задворках. Со временем стало стыдно. Она ж надеялась. А я…
Она жива. Я поздравляю ее в контакте с днем учителя и днем рождения, поначалу мы даже активно общались. Но этот эпизод ни я, ни она не тронули. Наверное, табу.
Оно и правильно, нет в этих соревнованиях ни черта, кроме интриганства и недоношенных амбиций. Может, она и тогда это понимала. Может, поняла со временем. Я – сразу, но не понял, а почуял, и инстинктивно отшатнулся.
Зато есть химия. И тот восторг, когда она говорила, а я понимал.
Это выше всего…

С комсомолом я тянул до последнего, вступил 22 апреля в десятом классе. Почему тянул, ясно, но принципы принципами, а не комсомольцу поступить в ВУЗ в разы сложнее, чем члену. И уже восьмого мая нарвался. Нас с Андрюхой засадили за плакатную агитацию – газеты, стенды, серпы с молотками, пушки, танки, самолеты, и прочий героизм. На неделю развлекухи, сплошной аврал и ноль учебы. Восьмого я отстрелялся быстрее, так как имел дело только с ватманом, Андрею же достались стенды, там технология более высокого уровня. Надо состолярить раму, обтянуть ее мокрой бумагой, загрунтовать, дождаться, пока высохнет, обтянется, и уж потом рисовать. Да еще с крайней осторожностью, чтоб не пропороть. Лопается эта перепонка и от кисти иной раз, а уж карандаш ей – враг номер один…
Рядовые же школьники тянули массовку – митинговали, стояли вахты памяти, торчали в карауле у памятников, набивая руку, и бесперечь заседали. Во всем этом действе единственно разумным и достойным был последний акт – массовая уборка воинского захоронения, затерянного в лабиринте железнодорожных путей между Броневой и Электродепо.
Да-с, так вот, подхожу я к классу, оттуда народ валит, видно только хвост толпы, отзаседались. Ну, и ура, думаю, про уборку-то я забыл, что и немудрено – неделю с утра до ночи художничал. Сейчас портфель заберу и к дому. Вошел, слегка шатаясь от усталости, цап чумадан, а Ленка, комсорг, мне:
– Куда собрался? На Броневую идем.
– На кладбище, что ли?
И тут я заметил классную. Из серой мыши мои слова сделали Александра Матросова. Со связкой гранат и пулеметом наперевес. Она схватила меня за хобот, как ненавистный «Тигр», и потащила в учительскую. Орала так, что я начисто опешил, и только в кабинете директора при большом стечении учительской братии сообразил, что называть воинское захоронение кладбищем нельзя, это форменное кощунство.
И я за это не только из комсомола вылечу, как пробка, но и аттестата мне не видать. Страсти накалялись и уже запахло мордобоем, над головой, по крайней мере, кулаками трясли.
Надо отдать должное директрисе – она эту волну ярости благородной слегка притушила. Самой, наверное, расправиться с подонком хотелось. Ну и нависла. Бабища она здоровенная была, пришибла бы как муху и двоих таких, как я. Но для начала все по уму и традициям – обвинительное заключение, потом к стенке…
В краткой двадцатиминутной речи она перечислила мои преступления, дала им оценку в свете решений последнего пленума, и обрисовала мое будущее, в котором тюрьма была довольно светлым пятном. Я стоял и балдел. Обвиняла директриса, комсорг школы молчала, как рыба. А ведь из комсомола меня вышибить могла даже не она, а только комсомольское собрание школы. Но это был вопрос уже решенный, я удивлялся, как с меня еще значок не сорвали. Аттестата лишить? Это ж каким, простите, манером? Я далеко не отличник, раздолбай и прогульщик, но уж на тройку знаю все, и любой комиссии отвечу хоть на все билеты. А уж по физике, химии и математике мало кто до меня дотянется. Аттестат…
Что, аттестовать не будут? К экзаменам не допустят? Так, вроде, нельзя так делать. Двоек мне навалят за оставшийся неполный месяц? А за что они мне их будут ставить? Уж на трояк как-нибудь отвечу же…
Бред.
И так я погряз в этих размышлениях, что очнулся от напористого:
– Нет, и он еще молчит! Я тебя спрашиваю, ты можешь что-нибудь сказать в свое оправдание?
Проморгал, видать вопросы. И на хрен им мое оправдание, решила же уже все…
Спасли меня склонность к казуистике, знание русского языка и Александра, литераторша. За пару минут я им растолковал, что захоронения могут быть ядерных отходов, отработанных ядовитых веществ и костей у скотобойни. А кладбище – только для людей. А ведь погибшие солдаты были людьми. Или не так, а? Попав в поставленную мною вилку, товарищи учителя напряглись. И тут заговорила она. За десять минут Александра доказала озвученную мною теорему с позиций русского языка и литературы.
Бог мой, как она сыпала правилами русской речи, классиками литературы и марксизма-ленинизма, какие она применяла обороты, как захлестнула толпу ораторским искусством, как развернула тупую слушательскую массу на сто восемьдесят, и дала ей пня под зад…
Пусть бы меня вышибли и растерли – это ничтожная плата за такую удачу – посмотреть на работу настоящего мастера. Но она еще и победила, и это для меня было главной наградой, а отнюдь не то, что я остался цел. Одна победила толпу.
Все знают, как выглядит Афина Паллада.
Я ее видел.
Андрей пришел на кладбище часа через два, он-то помнил, не то, что я. А Александра орудовала граблями и жгла костер – неукротимая, умная, сильная, все еще потрясающе красивая женщина.
Из учителей присутствовала еще только Нина, но она – классная, ей положено…

Кое-что об истоках побед в социалистическом соревновании.
Сначала про макулатуру. Современному человеку такое трудно объяснить, но я попробую. Объявлялся Сбор Макулатуры, именно с больших букв. Назначался день. По замыслу все в школе должны притащить из дома лишнюю бумагу, кинуть ее на весы, потом разбрестись по микрорайону и собрать все бумажки вместо учебы. Достигалось три цели – дома у каждого больше порядка, город чище, бумажной промышленности легче.
Все б хорошо, но за недобор килограммов можно было прилично огрести – душу б вымотали выволочками, а учителей просто штрафанули бы деньгами. В Союзе это называлось «лишить премии», но как черта ни назови, а рога острые…
И при таком раскладе учителям было финансово выгоднее скупить газет, чтоб добрать килограммы, чем лишиться премии. Но и этого делать как-то не хотелось.
Посему накачивали нас грандиозно, семи – шестнадцатилетние детишки с ужасом воочию представляли себе, что Родина рухнет по их вине, и никто им этого никогда не простит. Товарищи будут плевать им в рожу, родители от них откажутся и с позором выгонят из дома, а потом за Плохишей, не желающих трудиться во имя и на благо, возьмутся те, кто умеет очень многое…
И по району, кстати, шляться в поисках бумажек тоже никому не улыбалось.
Итак, килограммы любой ценой.
Но дома бумаги никто не даст, в разгаре программа «макулатурные книги», за перспективу не набрать макулатуры на «Швейка» или «Графиню Монсоро» любимое чадо не то, что ремнем, оглоблей по хребтине вытянут, и не раз…
В девять утра я положил на весы свой стартовый взнос – жалкую пачку газет весом килограмма в три и был с ног до головы облит презрением, а от классной еще и словесно досталось. Неважная награда. Ведь я стащил ее у мамы, копившей на Ремарка, пёр километр с лишним по грязи строящегося микрорайона к трамваю, трясся в нем почти час, стоя в давке, да еще шагов пятьсот к школе от остановки. Сегодня я б посчитал это подвигом пятнадцатилетнего мальчишки, и хотя бы спасибо, но сказал бы. Но то я. И сейчас…
Андрей приволок пирамидку каких-то жутких обоев из шести рулонов, и я один знал, что это за жертва – мы надеялись проверить на них, правда ли, что у китайцев первые пушки были из плотно скрученной бумаги. Если б не вышло, остальные рулоны пошли бы на ракеты, пороху Андрюха натырил достаточно, батя у него ярый охотник был. Да и у меня были идеи насчет фосфора с керосином…
Королевой была Юлька, по-моему, она сперла весь архив стоматологической поликлиники, в которой работала ее мама. Может, и в бухгалтерии поживилась, не знаю. Как она проволокла этакую тяжесть три квартала при ее субтильности – вообще загадка. Воистину, женщина русская – тайна великая есьм. Девочка – тем более…
Не хватало полтораста кило. Как мы выражались много лет спустя, играя в преферанс:
«Прикуп определился, лица позеленели».
Бом предложил спилить засохший тополь, расшинковать его, и с лихвой перевыполнить норму. Все едино бумагу из древесины делают. Для начала рационализатора разделали, как селедку, потом взялись всерьез, Нина издёвку заподозрила в его честном порыве.
Уматывая на сбор объедков, мы слышали, как бедолаге полста кило нормы всобачили для очищения. А не умничай, дятел…
Я жил далеко, и если б не Энди, был бы чужаком на этой земле, горела б она у меня под ногами ярким пламенем, освещая дорогу, если не в ад, то в больницу точно. Ему до короля района было еще далеко, но личность его приобретала все большую и большую известность, часть Андрюшиных выходок (с гордостью могу сказать, что треть, примерно, совместных со мною) вошла уже в разряд легенд, послужив хорошей броней и основой уважения.
Кстати, наслушавшись этих легенд, я четко уяснил технологию превращения ежа в бегемота, а уж методы работы средств массовой информации для меня прозрачнее межзвездной космической пустоты. К примеру, один из первых опытов с ракетной техникой оброс подробностями, и вернулся к нам в виде жуткой истории о сожженном караульном помещении при попытке агентов империализма взорвать газгольдеры на станции Броневая-Газ. На самом же деле ракета рванула, причем, совсем негромко, за железкой, и только слегка навела шороху среди злобных негодяев Московского района, как и задумывалось. Не фиг в нашем пруду купаться было, у вас свой есть в парке Авиаторов. Туда мы ракету и засадили. Целились в пруд, но промахнулись метров на двести. Бывает…
Теперь, читая о природных и военных катаклизмах, я четко знаю, что лежит в их основе. Кто-то упал в лужу и сломал ногу, или получил в морду в темном закоулке, настучал журналистам, ну, а те свое дело знают. И мы смотрим страшенные репортажи о всемирном потопе и грандиозных расовых и религиозных беспорядках. География значения не имеет, журналюги везде одинаковы….
Шагов через сто я понял, что Андрей не рыщет по району, как можно было бы предположить, а идет целенаправленно. Я дернул его за рукав. Он буркнул:
– Есть мысль.
Ну, есть, так есть. Идем дальше, не вопрос. Остановились у его пятиэтажки с тыльной стороны, той, что к хоккейной площадке выходит. Наклоняемся к подвальному окну, ого! Но решетка, сволочь…
Я распрямляюсь:
– А чье?
Мало ли, не совсем честное мероприятие, хотя Энди на такое принципиально не способен. Но точки над ё расставить надо, просто я поторопился, он бы и сам все сказал, не принято у нас друзей в блудню втягивать, что-то скрывая.
– Жирдяй этот, сантехник, весь подвал оккупировал.
– Годится. За Бендера ответит.
(Бен попал ему шайбой в окно гаража, и жлоб этот носился за ним с молотком, обещая расколоть от головы до жопы. Догнать не догнал, но угроза есть угроза, прощать такое – себе дороже.)
– Еще не все. Пришел к нам унитаз чинить, пятерку с сеструхи содрал, а тот все течет. Чем бы решетку ковырнуть…
– У Бена мотоцикл.
– И?
– Трос бы, да дернуть с разгону.
– Трос у Морковкина есть. Я к нему, ты к Бену.
– Дура, они тоже на макулатуре.
– Ага. К их школе пошли, все наваримся.
Бен газанул пару раз своим «Ковровцем», отпустил сцепление и рванул со второй. Не скажу, что мы идиоты, но опыта просто не было. Решетка свистнула слева от Бендера, улетела вперед, его хлестнуло тросом по спине, но мотик он уложил красиво, только ногу чуть ободрал.
Мы с Морковкиным, как самые мелкие, нырнули в окно, Андрюха принимал, тут же подхромал Бен. Через пять минут разбежались. Решетку на место не поставили из принципа – пусть, сволочь, знает. Что именно, мы как-то не задумались.
Пока мы перли эти пачки старых газет, передыхали раз пять. И это всего два квартала. На каждого кило по тридцать пришлось. Дома за три до школы я проворчал:
– Тяжелые…(непечатно)
– Так влажные. В подвале ле…
– Энди!!! – я скосил глаза на лужу.
Мы быстренько нашли место глубиной в полпачки, поставили их, перекурили, и, шатаясь под тяжестью, похромали к школе. Подсунули их так, чтоб никто не заметил, сбегали в актовый зал, и прихватили обрывки старых стенгазет, завалив наше приобретение. Ну, перемешали еще все.
Что вы думаете, первое место по Кировскому району, а он не маленький. И Бому по шее не попало. А Бендер с Морковкиным не догадались пачки намочить, вот на четвертом и оказались. Чувствуете разницу между простой школой и английской?
То-то…

С Металлоломом совсем просто. На углу Возрождения и Маршала Говорова была то ли школа, то ли путяга, сейчас не помню. Серега засек громадную кучу, там даже лежали четыре новеньких батарейных радиатора, где их учащиеся сперли, ума не приложу, вокруг новых домов не строили. Ими-то Серега своего соседа и соблазнил. Тот работал на заводе «Союзавтоматстром» в Химическом переулке, на ЗИЛке мусор вывозил. Серый до него добежал, и пошептался.
К куче металлолома подъехал задом ЗИЛ, и взрослый дядя, улыбаясь во все честное трудовое лицо, гаркнул:
– Ну, орлы! Слов нет, постарались! Молодцы! Грузи, ребята, да шибче, а то на весы с вашим рекордом не успею.
Те и покидали. И физрук с трудовиком помогли.
Через десять минут ЗИЛ все свалил на заднем дворе нашей школы, кроме радиаторов, те водитель приютил у себя дома.
Первое место, с большим отрывом.

Выпускной по математике. Конверты вскрывают в восемь часов. Экзамен в десять. Я прихожу с мамой в школу и смотрю через стекло учительской. Ничего специального, я ее просто проводил, она так и осталась в неведении. Просто проговорилась, что конверты с задачей большие. Я решил попробовать посмотреть издалека. Повезло. Не фиг в учительской двери стеклянные делать, а уж, тем более, на доске варианты писать. В трамвае за час я решаю оба варианта. Прихожу в школу, весь класс в полном составе меня ждет. Быстро переписывают.
У всех пятерки, кроме Андрюхи. Черт знает, что он напутал, но трояк.
Наш класс долго в пример ставили, даже через много лет математичка умилялась.

Серега Симуни шел по коридору и в толчее налетел на директрису. Извинился, но было поздно. В руке у него был вражеский полиэтиленовый пакет с омерзительной надписью Marlboro, над которой гарцевал разнузданный ковбой во всем вызывающе импортном и хамски улыбался. Лошадь была тоже подозрительная, не наша какая-то. Черт ее знает, что за животина. Может, она в детстве индейцев топтала и угнетала, сволочь такая, с нее станется…
Но это были семечки. Директриса бесцеремонно запустила лапищу в пакет и извлекла магнитофонную кассету с готической надписью от руки. Хоть школа и английская, но именно с этим языком у директора было неважно. Потащила она все добытое в кабинет и вызвала Ангелину. Завуч по английскому языку разобралась в готике быстро, и минуты через две прочитала:
«Jesus Christ – Superstar»
Это уже было за гранью понимания, советский школьник, девятиклассник, комсомолец, на такое не способен. Только враг.
В принципе, Серегина дорога в светлое будущее обозначилась предельно ясно – выгонят из комсомола, из школы, путяга, армия. И все это с клеймом «Антисоветчик». Что шансы на нормальную жизнь и карьеру обрубает напрочь.
Но ему повезло. И повезло фантастически, по многим статьям. То, что его прищемили, заметил Бом. Зашел в кабинет к Симе, Серегиной маме, учителю английского, и в двух словах поведал, что сына сгрябчили и сейчас препарируют в директорском кабинете. Надо отдать должное Бому – он видел только захват и извлечение пленки. Остальное просчитал, и угадал с точностью до интонаций. Хотя, зная директрису, это было не сложно.
Сима тоже сообразила мгновенно, крыльями хлопать не стала, а вошла спокойно к директрисе, неожиданно (хе) увидела сына и флегматично спросила:
– Ааа, вот ты где. Пленку принес?
Мгновенно придуманная ею версия прокатила – Сережа нес пленку ей для изучения. Дело в том, что она специально ее заказала, как уникальный фонетический объект. Христа поет Айан Гиллан, англичанин, Иуду – Мюррей Хед, ирландец, кельт, Магдалину – гавайская певица, говорящая на редкой ветви пиджен-инглиш, ну и так далее…
Фуфлом это было, конечно, редкостным, на деле Серега понт неудачный кинул, не подумав, каким боком это ему выйти может.
Мать Сима была первостатейная, каково в такой ситуации было спокойно, чуть лениво и слегка удивленно разговаривать армянской еврейке с огнедышащим темпераментом? Ведь чуть на уроке что не так, и, Симу знали все, встала, ударила кулаком в стол, несильно, но жестко, смотрит в окно и дышит так, что раздуваются ноздри. Минута, она садится и говорит:
– Продолжим.
Группа высовывает осторожно головы из воротников, оглядывается и продолжает.
Здесь же Сима вела себя столь виртуозно, что Серегу ей отдали, пожурив обоих, и вернули пленку вместе с пакетом. А вот это просто чудо – пакет-то вражеский Сима по легенде не заказывала. Забыли, наверное. Или мозги им запудрила, так, что у них голова кругом пошла. А я думаю другое.
Бог хранит такую мать…
А Серега…
Яблочко от яблони, как говорится. Он свято выполнил неписаные законы земщины – на допросах молчать, своих не выдавать! Он и стоял в ступоре с отвисшей челюстью, делая вид, что сейчас описается. Все.
Через два месяца Серега перевелся в другую школу, а через полгода уволилась Сима.
Почему я знаю в таких подробностях эту историю с Серегой?
Пакет ему Андрюха продал, а пленку я переписал. И почерк на ней был мой, хоть и готический…

И до сих пор мне снится сон…
Трамвай идет от Комсомольской площади по улице Новостроек к Говорова. Я сижу у левого окна и тоскливо смотрю влево и вперед, туда. И тихо радуюсь тому, что из-за деревьев бульвара школу не видно, она появится в поле зрения в самый последний момент, справа. Но я не поверну головы, и даже выходить буду, глядя все еще влево. Пока не дойду, и деваться будет уже некуда.
Трамвай останавливается на перекрестке Новостроек и Маршала Говорова, можно выйти и здесь, но я тяну до Васи Алексеева, хотя школа ровно посередине между остановками.
Небо разрывает оранжевая стрела, и метеорит беззвучно бьет туда, подняв тучу пыли. Я точно, безошибочно знаю, куда он попал. И выхожу из трамвая уже совершенно спокойно. Смело и гордо глядя перед собой. Как мало надо, чтобы почувствовать себя человеком…
Придавленная руинами лежит директриса, крови почему-то нет.
Хрипит:
– Тарасов, помоги…
Нога уже дернулась в висок ударить. Нет. Пусть и корявый, но человек…
Я иду к свежей пене листвы майского бульвара, там я просто лягу на траву. Дома никто не знает, что школы больше нет, и до пяти я свободен от всего.
Свободен…