Экзистенциальный опыт Шаламова пронизан такими зияющими, бьющими грязным огнём щелями, что, казалось бы, исключает стихи, однако, учитывая кремень, вложенный в характер писателя, именно этот опыт и разворачивает панорамы стихов, сильных и ярких.
Аввакум — дальний брат Шаламова, гулкий колокол веры — врывается вихрем в стих о нём, чья стилистическая оснастка поражает в первых строк:
Не в бревнах, а в ребрах
Церковь моя.
В рёбра, в суть, в жизнь вогнана вера, растворена в крови — о! у Шаламова, конечно, другая, но столь же истовая, иначе бы не выжил.
В усмешке недоброй
Лицо бытия.
Оно всегда таково, и если и изменится на улыбку, то за нею следует ждать худого.
«Аввакум в Пустозерске» — длинное стихотворение, и поступь каждого четверостишия влечёт выше и выше: ибо только на небеси и остаётся уповать, — крепостью телесной, сколь станет сил, противостоя мучителям.
Стихи Шаламова соляные и огненные одновременно, и них и истовость двуперстного крещенья, и световая гамма надежд, и ощущение природы, как распахивающей душу субстанции — всегда прекрасной…
Тёртые стихи, тяжелостопные, и — вспыхивающие лёгкостью, если речь идёт о цветах, о букете — поднимаемом в небеса:
Они лежат в пыли дорожной,
Едва живые чудеса…
Их собираю осторожно
И поднимаю — в небеса.
Кампанелла в стихотворение Шаламова обращается к пытке, как к старой приятельнице, она шипит и скалится в ответ, зная, что Города солнца не будет; тогда как проеденный болью утопист уверен в обратном.
Шаламов утверждал, что ничего позитивного лагерный опыт не несёт.
Он разводил и возделывал стихи — или слышал их по дуговому движению свыше; зная, что главное его дело — проза.
Проза о правде, которой не должно быть на земле.
Но и стихи — немаловажный пласт творчества Варлама Шаламова.