Секреты женщин разных стран (продолжение в следующем номере)

Секрет женщин острова Сент-Винсент

В Торонто гремела Карибана.

Каждое лето тысячи и тысячи островитян приезжают сюда на Фестиваль Карибской культуры: себя показать, на других посмотреть, выбрать Короля Карибана и Королеву Феерию. Звенит даунтаун от калипсо и рэгги — не то блюза, не то джаза; бьют в барабаны чернокожие парни; качаются перья на ярких костюмах…
Празднично, красиво и шумно.

Слишком шумно.

— Юджиния, — позвонили мне из Агентства, — завтра — твоя очередь идти к Селине.

Я вздохнула. Об этой клиентке ходили легенды: ни одного из наших социальных работников не оставила она у себя. И никто не понимал: почему? Селина была приветлива, нетребовательна, за все благодарила, а потом звонила в Агентство: «Спасибо. Но пришлите кого-нибудь другого».

Ну, что ж, моя очередь — значит, моя.

Селина — немолодая чернокожая женщина с острова Сент-Винсент — оказалась доброжелательной; она что-то говорила, я что-то отвечала, но все мысли были заняты героем нового рассказа: оставить его в живых или все-таки…

— У тебя есть еще черные клиенты? — спросила Селина.

— Что? — оторвалась я от своих размышлений. — Дай подумать. Нет. Сейчас нет.

А потом мне позвонили:

— Юджиния! Выручай! Возьми Селину! Ты ей понравилась.

Селина приехала в Торонто лет тридцать назад — после того, как осенний шторм обрушился на остров Сент–Винсент и уничтожил деревню, в которой она жила. Представляю, как красива была она в молодости, если и в семьдесят пять у нее были белоснежные зубы, не тронутые сединой волосы и ни единой морщинки на лице.

— Селина, открой секрет: как ты ухаживаешь за волосами?

— Coconut oil, — отвечала Селина.

— А зубы?

— Coconut oil, — улыбалась она.

— Селина! Как тебе удается быть такой стройной?

— Coconut oil, — был ответ.

На все вопросы — один ответ: «Coconut oil». Кокосовое масло.

У Селины было шестеро детей и двадцать внуков, и все жили в том же доме, где и она, и даже на её этаже. Огромная семья; но никогда я не слышала резкого слова, не видела расстроенных лиц или поджатых губ.

— Селина! — спрашивала я, — как вам удается быть такими дружными?

— Coconut oil, — отвечала Селина.

Я думала, она смеется. Зубы, волосы, кожа… даже больное горло или царапина — кокосовое масло может помочь. Но мир в доме? Нет, она точно смеётся.

Только через год я поняла, что Селина не смеялась.

Опять звенела Карибана; опять прилетели в Торонто островитяне — те, для кого музыка, ритм и танец — не часть жизни, а сама жизнь.

В тот день я спешила к Селине — и упала, обо что-то споткнувшись. Позади кто-то шел. «Сейчас мне помогут», — подумала я. Шаги раздались чуть левее — и затихли. Я кое-как встала и доковыляла до дома Селины.

— Ну, Селина, давай свое масло. Колено болит. И представляешь — девушка прошла мимо!

— Черная? — спросила Селина.

— Не знаю. Какая разница? Главное — прошла мимо.

Селина принесла свое чудодейственное лекарство, намазала мою распухшую коленку и села напротив.

— Вот ты смеялась, что у меня на всё один ответ, — сказала она. — Но подумай сама. Твоей стране Бог дал нефть, золото, рыбу, зерно… все, что нужно человеку. Уж как вы распорядились своим богатством — не моё дело. А моему Сент-Винсент Он дал только рыбу, бананы и соленое море вокруг. И таких же, как мы, на соседних островах. А ещё он дал нам кокосы. А что такое кокосы? Это еда и лекарство; мыло и крем для лица; зубная паста; посуда и мебель… У нас дома — из стволов кокосовой пальмы, а крыши — из её листьев. Дитя вырастает в кокосовой люльке — и старик уходит в землю в гробу из кокоса. Мы плетем шляпы и украшения; отжимаем кокосовое вино; жарим рыбу на кокосовом масле. Но главное, кокос сохраняет на острове мир. Да, да, не удивляйся. Море — друг, но оно бывает врагом. Ты видела волны под тридцать футов? Тебя били наотмашь струи тропического дождя? Ты провожала глазами уплывающий в море дом? И кто построит тебе новый дом? Не женщины. Мужчины. Тишина и мир в доме — наше богатство. Вот ты не выносишь запаха пива, а муж принес его домой. Ты промолчишь? А я промолчу. И он поймет, почему я молчу. Сын подрался с соседским мальчишкой, и его мать пришла к тебе жаловаться. Ты накажешь? А я промолчу. И ему будет стыдно, что мать не хочет с ним говорить. У невестки уже третий выкидыш… а как жить без внуков? Ты укоришь? А я промолчу. Пережду, пока обида уляжется, а плохие слова уйдут. И она прижмется ко мне, а сын скажет: «Ничего! Мы еще молодые!» Прост наш секрет. Как почувствуешь, что назревает ссора или недовольство, идешь на кухню и ложку масла — в рот. Десять минут молчишь… как говорить-то? А за эти минуты злость уходит. И в доме — мир.
Вот и весь секрет наших женщин. Ты скажешь — никакого секрета, и ничего нового я тебе не сказала. Не сказала… но только ты будешь жить, как привыкла, а у нас в каждом доме — кокосовое масло.

— Спасибо, Селина. Я рада, что год назад ты почему-то остановилась на мне.

— А знаешь, почему? — улыбнулась Селина.- В вашем агентстве, наверное, думали, что я сама не знаю, чего хочу. А я знала. Но как я могла объяснить, что негоже женщине из рода Карибов принимать помощь той, которая точно знала: сколько у нее белых клиентов, а сколько черных. И только ты ответила, что нужно подумать.

Я вспомнила свои мучения: оставить героя в живых или всё-таки…

— Селина! Я не сразу ответила тебе тогда потому, что…

Она не дала мне договорить:

— Помолчи! Давай-ка лучше возьмем по ложечке масла.

Секрет женщин острова Ямайка

1. Как я устала.

   Пытаюсь читать — не читается, что-то написать — не пишется.

   Не хочу никого обижать — обижается.

   Не танцуется, не поётся, не улыбается…

   Как я устала.

   Утра белые, запорошенно-чистые — а не радуют: словно серые.

   Дни короткие, ночи длинные, звёзды тусклые на задымленном небе.

   Прожитый год — грязный снежный ком, что лежит на вершине горы, пока кто-то сильный, безжалостный не столкнёт его вниз в новогоднюю ночь.

   Как я устала.

   2.

   Жёлтый, красный, чёрный, зелёный… скачут клубочки смешными котятами в сплетённой из пальмовых листьев корзинке: вяжет Карисса шапочку-растаманку.

   Крутится рядом пятилетняя Айрис, сияет ямайское солнце — ласковый апельсин; лазурью переливается море, и белоснежен на побережье песок.

   — Карисса, открой мне секрет ваших женщин, — попросила я новую знакомую. — Хобби у меня такое: из каждой страны привозить какой-то секрет.

   — Да что ты, — отмахнулась Карисса. — Какие ещё секреты? Лучше скажи: нравится наша Ямайка?

   — Нравится. Я, конечно, не Робертино Лоретти, но помнишь?

   Giamaica! Giamaica!
   Sotto il tuo bel cielo tropicale
   Voglio vivere e morir.
   Giamaica! Giamaica! Giamaica!

   Что смеёшься? Я же предупредила: «не Робертино Лоретти!» Нет, правда, Карисса, расскажи что-нибудь особенное о вашей стране.

   — Даже не знаю… у нас всё просто, как всюду на островах. — Она погладила по головке прикорнувшую у колен дочку: — Да ты и сама, наверное, многое знаешь.

   — Не так уж и много, но кое-что знаю. Например, про Колумба — маркиза вашего острова.

   — Не нашего.

   — Да, тогда здесь жили таино. А ваших предков испанцы привезли из Африки позже, когда перебили почти всех индейцев. Но таино сопротивлялись: помнишь историю о затмении?

   — Затмении?

   — Да, в конце зимы тысяча пятьсот четвёртого года. Таино перестали давать испанцам еду, и те пригрозили им лунным затмением, о котором знали из навигационных таблиц. Таблицы не подвели: как только луна покраснела, таино в ужасе пали ниц, и у Колумба не было больше проблем с пропитанием. А через много лет эту историю использовали в своих романах Генри Хаггард и Марк Твен. Кстати, Карисса, твоя дочка не заболела? Вчера носилась по берегу, как собачонка, а сегодня что-то слишком притихла.

   — Не обращай внимания. А ты знаешь, что я вяжу?

   — Да: растаманку.

   — Ты слышала о растаманах?

   — Немного: они носят дреды, курят марихуану и поют регги Боба Марли.

   — Верно. Но главного ты не сказала: мы мечтаем вернуться на родину.

   — В Африку?

   — Да. Здесь красиво и сытно, и мы любим свой остров, но только там растаманов ждёт счастье. Посмотри, какие у меня нитки: чёрные — наш народ, жёлтые — горячее солнце, зелёные — надежда на лучшую жизнь, красные — радость будущей жизни на африканской земле Растафари.

   — Это всё интересно, Карисса, но ты мне что-то особенное расскажи, о чём знаете только вы.

   — А такого у нас и нет ничего. Подожди, я, кажется, сбилась. — Карисса пересчитала петли и расправила запутавшиеся в корзинке клубки: — Пошли-ка в тень: жарко становится.

   Мы перенесли стулья в тень странной пальмы: на высоте около трёх метров она вдруг изгибалась почти под прямым углом, росла параллельно земле, а потом резко взмывала вверх и раскидывалась широченным шатром.

   — Карисса, что ж ты дочку в тень не зовёшь? Посмотри: она чуть не плачет.

   — Не обращай внимания. Значит, тебе нужно что-то особенное…

   — Как не обращать? Вдруг перегреется?

   — Не перегреется. А про Порт Ройал ты читала?

   — Конечно. Внезапное землетрясение — и город греха исчез под водой. Непонятно только, почему это произошло после смерти Генри Моргана: всё-таки по закону бумеранга такой кровожадный пират не должен был умереть своей смертью. Но у вас его чтут, да, Карисса? Лучший ром — «Капитан Морган». Кстати, почему его нужно пить из толстостенных стаканов? Чтобы оставался холодным?

   — Да. А что Моргана чтут… так по заслугам же: он и губернатором был, не только пиратом.

   — Карисса, позови Айрис к нам: я даже смотреть не могу, как она капризничает.

   — Захочет — сама придёт. Что ты так беспокоишься?

   — Как же не беспокоиться? Игрушки отбросила, губы надула… явно с ней что-то сегодня не то. Позови, припугни, в конце концов…. этим… как его…забыла, как у вас ходячего трупа зовут.

   — Тс-с-с… — прошептала Карисса, — услышит! Даппи его зовут — но с ними надо поосторожней: может, и сейчас бродят где-то поблизости.

   — Да брось ты: мы бы увидели.

   — Не увидели: даппи прозрачны.

   Карисса отложила вязанье и не спеша поднялась:

   — Подожди, я сейчас.

   Она вошла в дом и вскоре вынесла яркое детское платье.

   — Айрис, иди сюда! Надевай.

   Девочка вытерла слёзы и подошла. Мать надела ей платье и приказала:

   — Танцуй!

   Очень медленно, всхлипывая и вытирая кулачками глаза, девочка начала кружиться на месте.

   — Быстрее, быстрее, — командовала мать, хлопая в ладоши. — Посмотри наверх: видишь синее небо? Яркое солнце? Фрегаты, парящие под облаками? Улыбайся, дочь, улыбайся…

   3.

   Как я устала.

   Утром думаю: «Снова длинный день впереди».

   А вечером, подводя по привычке итог, понимаю, что ничего из того, что планировалось, даже не начато, и вряд ли будет начато завтра.

   Как я уста…

   Стоп!

   Где моё красное платье?

   Самые яркие бусы?

   Туфли на гвоздиках-каблучках?

   Я закрою глаза, закружусь и услышу:

   Giamaica! Giamaica!
   Sotto il tuo bel cielo tropicale
   Voglio vivere e morir.
   Giamaica! Giamaica! Giamaica!

Секрет барбадосских женщин

 

Каждый вторник в восемь утра я вхожу в третий вагон Торонтского метро, сажусь на свободное место… Я открываю газету «24 часа» и начинаю решать судоку. До моей остановки St. George — ровно двенадцать минут. Вполне достаточно, чтобы решить. Рядом сидит чернокожая девушка — и тоже решает судоку.

— Не подглядывай, — однажды сказала я ей.

— Почему это? — удивилась она. — Не подглядишь — не решишь! — и засмеялась.

В следующий вторник вагон был полон. Я встала у двери, открыла газету…

— Привет! — услышала я знакомый голос. — Идите сюда, я подвинусь. Какой холод сегодня!

— Да, — согласилась я. — Мне-то не привыкать, а тебе… Откуда ты?

— Из Барбадоса. У нас тепло, не то, что здесь.

— Скучаешь?

— Да! Я люблю Барбадос.

— А зачем же приехала в Канаду?

— А я люблю Канаду, — и опять засмеялась.

Сильвия любила все. О чем бы мы ни говорили за те двенадцать минут, что ехали вместе, у нее был один ответ: «А я люблю…» Холод? — хорошо! свежесть-то какая! Жара? — отлично! родной остров напоминает! Дождь второй день? — замечательно! земля напьется! Работа в ночную смену? — здорово! целый день потом дома!

— У меня такая чудесная квартирка! — похвасталась как-то она. — Все есть, что нужно! Я вообще счастливая! Вот думаю — может, кота завести? А то иногда хочется поговорить, а не с кем.

— Заведи.

— А может, собаку? Все равно целый день дома — буду с ней гулять. Нет, не получится собаку: Хьюго их не любит.

— Кто такой Хьюго? — спросила я.

— Бойфренд. Я его так люблю! Почти как Кристиана!

— А кто такой Кристиан?
— А это мой бывший, я его тоже люблю! Но он жениться хотел… И Брайан хотел, и Джерри. Хорошо, хоть Хьюго не торопится!

— А почему ты так не хочешь замуж, Сильвия? — спросила я.

— А зачем? Вот лет через двадцать придется выйти. Чтоб было, кому обо мне заботиться!

— Логично, — ответила я. — Но ведь через двадцать лет ты не будешь такой же молодой и красивой. Вдруг тот, кто тебе понравится, не захочет жениться?

— Как это? — от удивления она даже отодвинулась от меня. — Как это — не захочет жениться, если я этого захочу?!

— Ну, у него ведь могут быть какие-то свои соображения.

— Это у вас в России бывают какие-то соображения, — засмеялась она, — а на Барбадосе не бывает! Я секрет знаю!

Но не суждено мне было узнать тогда этот секрет. Мы подъехали к моей станции, а через неделю Сильвии не было в третьем вагоне. Не было ее и еще через неделю, и еще… Я уже смирилась с тем, что так и проживу, не узнав, как заставляют жениться своих мужчин женщины с острова Барбадос.

***

Шишкинский «Сосновый бор».

Тысячи и тысячи копий по всему свету — и одна из них, написанная когда-то отцом моей одноклассницы, висит в нашей Торонтской квартире.

Лизе было всего три года, когда умерла ее мама. Четыре жертвы унесла тогда эпидемия гриппа. Четыре — из тысяч заболевших в огромном сибирском городе. И среди них — Лизина мама.

Бывают люди, у которых все, за что ни возьмутся, получается замечательно. Лизин папа умел все. Он готовил вкусные блюда; пек необыкновенные эклеры; до блеска наводил порядок в квартире; стирал, гладил… даже рисовал. Я помню, как делил он на клеточки натянутый холст, как наносил такие же клеточки на репродукцию… Кропотливая работа! Зато какие же замечательные у него получались копии! Что-то он дарил друзьям и соседям, что-то продавал.

Лизин папа умел все… лишь бы не чувствовала себя обделенной его ненаглядная дочь.

— Папа, послушай! Нам сегодня химичка дала один тест. Вот как ты ответишь? Что взять с собой на необитаемый остров — зеркальце или баллон питьевой воды?

— Зеркальце, — улыбнулся папа. — А ты как ответила?

— Тоже так. А вот это: у вас остался один рубль. У вас есть семья. Что вы купите — хлеб или крем для лица?

— Хлеб.

— Да? А я — крем. Ты же сам говорил, себя нужно любить.

— Нужно, — улыбнулся папа. — Но я бы купил хлеб.

Папа не пропустил ни одного родительского собрания, знал всех Лизиных подруг и, конечно, знал Игоря — соседского мальчишку, тенью ходившего за его дочкой.

Лиза с детства знала, что будет врачом, и после школы поступила в медицинский, а Игорь пошел туда за компанию — чтобы быть рядом. Он и был рядом — до Новогоднего вечера, на котором Лиза встретила Сергея. Папе Сергей понравился: серьезный, немногословный, учится в Автодорожном, живет в общежитии… а главное — любит Лизу.

На третьем курсе они поженились.

Это было счастливое время. Лиза и Сергей проводили весь день в институтах, а вечером их ждал накрытый стол (Ах, какие папа готовил фаршированные перцы!) и рассказы наперебой о происшедшем за день. Папа заваривал себе и Сергею чай, а Лизе наливал горячее молоко в белую — еще мамину — чашку.
«Вечер тихой песнею над рекой плывет…» — негромко начинал папа.
«Дальними зарницами светится завод…» — охотно подхватывали Лиза и Сергей.

Счастливое было время.

А потом они получили дипломы и уехали в самый северный поселок области, за которым только тундра, Васюганские болота и Северный Ледовитый океан.

Лизе нравилась ее работа. Нравился запах больницы; хруст накрахмаленного халата; утренние обходы; вопросительные — с надеждой — взгляды больных… А Сергей с утра до вечера пропадал в леспромхозовском гараже.

Вечером они возвращались в свою квартиру, и для Лизы начинался новый рабочий день.

Папа звонил каждую субботу.

— Ну, как тебе там, дочка? — спрашивал он.

— Замечательно, папа! Здесь так красиво! Кедры — красота! Верхушек не видно, как голову ни задирай! (И что с того? Вот если б орешки могли заменить обед!)

— И воздух, наверное, чистый?

— Не то слово! Прозрачный! (Вот только освещения на улице нет. Один фонарь — и тот не горит. В пять часов уже темно, как в пещере.)

— А в больнице как?

— Замечательно! Все говорят, что им повезло: такая я внимательная и заботливая! Никогда не уйду, пока каждого больного не проверю! (А куда мне спешить? Домой, что ли — к грязным носкам и кастрюлям?)

— А у Сережи как дела?

— У него все отлично! Не понимаю, как они раньше без него обходились! (Я уже слышать про его гараж не могу! Меня тошнит от этих скреперов и бульдозеров!)

— Как вы питаетесь, дочка?

— Нормально! Но все равно вспоминаем твои эклеры! («Ты бы хоть картошки пожарила, что ли… Одни макароны каждый день!»)

Они прощались, и Лиза никогда не могла понять: поверил он ей или нет?

Папа приехал на Новый год.

Сергей принес елку, Лиза навела порядок и накупила продуктов. Никогда еще не было так уютно и чисто в их небольшой квартирке, и никогда не доносились из кухни такие восхитительные ароматы.

Пробило двенадцать. С Новым годом!

«Ой, рябина кудрявая, белые цветы»… — начал папа.
«Ой, рябина — рябинушка, что взгрустнула ты?» — подхватили Сергей и Лиза.

Утром Сергей ушел в свой гараж, а Лиза с папой сели завтракать.

— Рассказывай, Лиза. — сказал папа.

— Что?

— Правду. О том, как живешь. Хотя, подожди… я вскипячу тебе молока. — Он достал белую мамину чашку.

И Лиза не выдержала.

— Я так устала, папа! Так устала!

— Что произошло, дочка?

— Я просто устала, потому что все — на мне. А я ведь тоже работаю… но это не считается. Сварить, помыть… даже носки его каждый день постирать…

— Носки? — удивился папа. — Он что — сам не может?

— Он занят. У него — гараж! Папа! Что мне делать? Я ведь тоже человек! Я уже слышать не могу об этих запчастях и бульдозерах! Он вечно уткнется в свои дурацкие документации, а я и свари, и убери, и постирай… Я каблуки ни разу не надевала! Пойти некуда, поговорить не о чем! Я так не могу! Не могу жить его интересами! Не могу же я в нем раствориться!

— Не плачь, дочка! Может, мне с ним поговорить?

— Бесполезно! Я тысячу раз пробовала, он не понимает. Я — женщина, значит, это — моя работа.

— Твоя… — повторил папа. — Стирать ему носки.

— А что делать? Я не выдержу, папа.

Лиза выдержала целых три года и после развода вернулась к отцу.

Она устроилась в ту же больницу, где работал пульмонологом Игорь. Он давно женился, у него подрастала дочь, но каждый раз, когда Лизе было скучно, она звонила ему. Кто знает, чем он объяснял жене свои отлучки — может быть, дежурством? — но через полчаса после звонка он уже ждал у ее подъезда.

Лиза была счастлива. Когда бы ни вернулась она домой, дымились на столе фаршированные перцы, фирменные папины эклеры источали ванильный аромат, сиял белизной приготовленный на завтра отглаженный и накрахмаленный халат. Тоскливые вечера в леспромхозе казались такими далекими… да и с ней ли все это было? Сергея она встретила только раз — лет через пять после развода. Она возвращалась в больницу после обеда, когда услышала знакомый голос.

— Привет! Как дела?

— Нормально, — улыбнулась она. — А ты что, по делам приехал?

— По ним, родимым, — засмеялся он. — Заодно сына к бабушке завез. Пусть отдохнет от нас, а мы — от него. А ты как?

— Прекрасно. Ты извини, меня ждут. Рада, что у тебя все хорошо.

— Спасибо. Папе привет передавай! Хороший он человек.

— Передам. Кстати, — не сдержалась она, — а носки твои кто стирает? Неужели сам научился?

— Носки? — не понял Сергей, — а что носки? Жена в машину бросит — они и стираются…

Как она, врач, могла не заметить, что с папой что-то не так? Все чаще он ложился на диван отдохнуть, все дольше стояли не законченными картины…

В июне он лег на обследование, а в январе потерявшая всякую надежду Лиза сидела у его кровати, держала тонкую, почти прозрачную руку и старалась казаться бодрой.

— Вот поправишься и поедем на море. Давно нужно было поехать. Там тепло, солнышко, свежие фрукты. Подлечим твои легкие. Допишешь свой натюрморт… А то стоит посреди комнаты — а я не знаю, что с ним делать.

— Прости меня, дочка, — тихо сказал папа.

— За что? — поразилась Лиза. — За что мне тебя прощать? Ты — самый лучший папа на свете!

— Вот за это и прости…

Через год Лиза встретила майора. Он лежал в ее палате, и его почему-то все называли не по имени, а — майор. Он выписался в понедельник, а во вторник ждал у ее дома с цветами.

— Как вы узнали мой адрес? — удивилась она.

— Для старого контрразведчика это нетрудно, — засмеялся он. — Может, чаем угостите?

Майор приезжал к Лизе каждую субботу. Он рассказал ей, что служит в пригороде, что разводится сейчас с женой, что — слава Богу! — детей у них нет.

Ей было хорошо с ним. Какой бы ни была неделя, а в субботу Лизу ждали цветы, кино или концерт. Ее любили. Любили, как папа: ничего не требуя взамен. А потом майор купил путевки в Дом отдыха. На двенадцать дней — все равно, что двенадцать счастливых суббот подряд. Они и были счастливыми — пока в столовой не раздалось восторженное:

— Какие люди! — Около их столика стояла улыбающаяся высокая женщина. — Познакомь со спутницей, майор!

— Да-да, конечно… Это моя соседка по столику. — Он повернулся к Лизе. — Э…э…э… простите, забыл, как вас зовут?

— Елизавета меня зовут. Елизавета. Ну, не буду вам мешать.

Она не помнила, как добралась домой. Какая-то неуютная электричка, развязный таксист…

Как пусто! Не дымятся в салатнице фаршированные перцы, не разносится по квартире ванильный аромат. На столе — две чашки с высохшим кофе; в папиной спальне — незаконченный натюрморт. Ветка рябины в стеклянной вазе, белая чашка — память о маме. Папа впервые писал не копию.

Раздался звонок.

— Лиза, послушай! Эта женщина — жена моего сослуживца. Я не мог сказать, кто ты. Через пять минут об этом бы знала моя жена… А она как никак еще моя жена. Лиза! Не молчи! Лиза?

Она повесила трубку.

Совсем одна. Одна… Хотя нет, у нее есть Игорь. Старый проверенный друг. Лиза набрала знакомый номер.

— Вы извините, — ответил Игорь, — но сегодня уж как-нибудь без меня. У дочки день рождения.

Ночью она не могла заснуть. Сварила кофе и села у окна. Как тихо! Город спит.

«Носки? А что носки? Жена в машину бросит — они и стираются…»

«Э…э… э… простите, забыл, как вас зовут?»

«Ты же сам говорил, что нужно любить себя!» «Нужно… Но я бы купил хлеб».

«Не могу же я в нем раствориться!»

Как тихо! И из этой пронзительной тишины — еле слышно:

— Прости меня, дочка…

***

— Привет! — услышала я, войдя в прошлый вторник в свой утренний третий вагон.

— Сильвия, ты где пропадала?

— Нигде! Просто Хьюго купил машину и забирал меня с работы. А теперь мы расстались — и я опять в метро!

— Что — и он захотел жениться?

— А из-за чего же еще?

— Знаешь, Сильвия, — решительно заявила я, — пусть я опоздаю на работу, но сегодня ты мне расскажешь свой секрет!

— Какой? У меня их много.

— Про ваших барбадосских женщин. Ты мне расскажешь, я напишу и выложу на одном сайте. Ты не представляешь, сколько женщин в России за эти полгода не нашли свое счастье только потому, что Хьюго купил машину!

— А-а-а, это… Да это и не секрет никакой! Меня мама научила. Вот смотри: если он — тот, за кого ты хочешь замуж — любит курить — покупай ему сигареты. Любит вкусно поесть — готовь его любимые блюда. Любит выпить — покупай ему пиво или текилу. Ездит на рыбалку — и ты купи удочку. Смотрит футбол — выучи имена футболистов. Любит секс… да хоть каждый день! Растворись в нем. Кстати, это совсем не трудно. Как игра, в которой выигрыш — муж!

«Растворись в нем…»

Где-то я это слышала.