В четверть восьмого пришлось смириться с поражением: продинамила, не придёт… — Пять минут жду ещё, и кранты! — Максим уныло слонялся вперёд и назад меж колонн розового гранита, с широкой центральной полосой из полированной, ребристой нержавейки. Блистающая дуга возносилась под высоченный потолок, к самым мозаикам Дейнеки, и, обессилив, низвергалась у противоположных путей. Если изо всей силы запустить по этой дуге пятак, – Максим пробовал как-то раз, в детстве, – пренебрегая земным притяжением, тот проскользит вверх по стальной глади и рухнет на другом конце в подставленную ладошку. Что и говорить, стильная станция «Площадь Маяковского» – самая, наверное, элегантная в московском метро!
— Вот засранка, — вяло размышлял Максим, имея в виду, конечно, не станцию. Неделю назад взял он телефон у продавщицы из «Тысячи мелочей», пухленькой, довольно вульгарной блондинки. Позвонил, та, вроде бы, с энтузиазмом согласилась, — и вот, выкуси. — Что ж, случается… в нашем рисковом промысле без этого никуда… Предугадать никак было нельзя: поступки пышнотелых продавщиц анализу не поддаются!
— А я там-пам, пока ещё весёлый, пап-ту-пап,
Люблю я спорт, вино, друзей и баб,
Не выпускаю их из лап… пап-ту-пап,
Я холостяк, а не женатый раб,
Неистощим я, словно баобаб,
И не женюсь, пока не сла-аб… пап-ту-пап…,
— в такт шагам, тихонько напевал Максим. Песенка эта, “Гимн холостяков” исполнителя Кости Беляева, как всегда, подымала настроение. Говоря по-научному, легитимизировала многотрудную холостяцкую долю.
Он добрёл до конца платформы, тупикового ещё в те былые времена. Погладил холодный гранит стены… Обогнул белокаменную голову поэта, внимательно изучил, как могучая шея лучшего и талантливейшего, вырастая из глыбы мрамора, переходит в рельефное ухо, и выше, в буйную, верноподданическую голову… — Всё, домой! Нефига тут попусту околачиваться, время терять! — Bзгляд его упал на фигуру в пёстрой меховой шубке, застывшую у одной из колонн, слева. — Тоже давно, вроде, стоит, – не иначе, как и эту ложанули. А ну, глянем, что за птица – чем чёрт не шутит…
— Вечер добрый, — девушка медленно оборачивалась на его голос, — мы с вами, кажется, товарищи по несчастью? – тут Максим слегка обалдел. Потому что оказалась она не просто хорошенькой, а экстра-класс! Безупречное лицо фотомодели, изящный прямой носик, огромные серые глазища, полные губы, приоткрывшие ровные, блестящие зубки, светло-русые волнистые волосы… Фигурка под распахнувшейся шубой тоже, насколько можно было судить, без изъянов. Стройная, высоконькая, длиннющие ноги в импортных замшевых сапожках… — Ну и ну! – подумал Максим, — кинозвезда, да и только! Похоже, наши тут не пляшут…
Разговорились. Света, семнадцати лет от роду, учится на первом курсе какого-то там, он не понял, института. Собрались вот с подружкой в кафе, а той – нет как нет. Верно, чепэ какое-нибудь. Выпить? Заместо кафе? Что ж… она вообще-то не против… если чего-нибудь вкусненького… Только уже не сегодня. В гости к нему она не пойдёт… а телефон – пожалуйста, запишите. Звоните, если будет охота… чего ж не поболтать?
К некоторому удивлению Максима, номер оказался правильным. Набирал он его не часто, может, пару раз в месяц: ни грамма навязчивости, сплошная небрежность! Трепались о всяческой ерунде. Не получалось девочку зацепить: театр, поэзия, кино, живопись, спорт – ничто, казалось, Свету не занимает. И встретиться – всё никак: родители… после сессия… потом на море отдыхать. Ясно было, говоря словами лучшего советского романа-боевика: «Пустышку тянем». Однако жe, ввиду исключительной, из ряда вон, соблазнительности объекта, Максим не сдавался, продолжал изредка позванивать, — надеясь, разве что, на чудо…
И чудо свершилось — воскресным августовским утром.
– Приветик, Макс! – казалось, она рада его звонку. — Погоди секундочку, чайник только выключу… Хорошо, что позвонил, — оживлённо продолжала Света, вернувшись к телефону, — а я как раз одна дома! Родители на дачу умотали, до следующей субботы! Слушай, ты вот чего… давай, что ли, приезжай? — Он быстро, пока не передумала, записывал адрес.
Потом, несколько, вроде бы, смущённо: — Ты выпить только привези, ладно? Побольше! Чего взять? Ну, водки… пару бутылок… нет, лучше три!
— Звучит многообещающе, — размышлял Максим, укладывая в портфель половину своих стратегических ликёро-водочных запасов, — чересчур, пожалуй, многообещающе… Три пол-литры на двоих – это нам умереть и не встать! Странная, однако, история вытанцовывается… Ну и чего ж мне теперь, — не ехать, оттого только, что пригласила? Не бывать этакому малодушию! Джигит я aли не джигит? Кто не рискует… Да из-за таких вот обольстительных красавиц гусары на дуэлях стрелялись… а то и пулю в висок себе пускали!
— Девчонка – супер! – продолжал он свои раздумья, одновременно меланхолические и страстные, покачиваясь вместе с пустым вагоном. — Как там у этих, у древних? “Словно лента алая губы твои, и уста твои любезны. Стан твой похож на пальму, и груди твои на виноградные кисти”… — сомнительный, надо сказать, комплиментик у них, насчёт грудей…
От метро «Крылатское» минут двадцать ещё тащился автобус. Долговязая светло-голубая башня-новостройка фаллическим символом вздымалась на отшибе, открытая всем ветрам. Подходы из неё хорошо просматривались – но эта ценная мысль пришла значительно позже.
— Одеваются холостяки
В модные штаны и пиджаки,
Жён скорее прячьте, мужуки,
Вышли погулять холостяки, парару-тару-рару,
И всегда на холостых ребят
Девочки с надеждою глядят,
Так зачем зарплату сокращать?
Шесть процентов — всё ж не двадцать пять, парару-тару-рару.
А я там-пам, пока ещё весёлый, пап-ту-пап…
— Бутылки деликатно позвякивали в портфеле, когда Максим перескакивал через глубокие, наполненные жидкой грязью канавы, преграждавшие подходы к башне. — Словно ров вокруг средневекового замка. А в замке, как водится, томится принцесса, пленённая и пленительная. Доблестный рыцарь на лихом скакуне несётся во всю прыть, чтоб выручить красотку из беды – желательно, несколько раз! — Он поднялся на четырнадцатый этаж, отыскал квартиру… из-за двери которой доносились приглушённые голоса! — Вот те на, вот тебе и «одна дома» — как же, раскатал губы! — По всему выходило, ведёт Светка какую-то странную, неблаговидную игру. — Просто развернуться и уйти? Пожалуй! И никогда уж больше не звонить? — Он призадумался. — Час с лишним пёрся – что ж теперь, сходу обратно мотать? Но главное, девочка-то какая, — эксклюзив! Может, балуется просто, дурь в башке? И любопытно ведь, чего у ней там, за дверью? — Он позвонил.
— A, Макс! Заходи, — Света отворила сама, в тугих джинсах и простенькой, застиранной маечке на голое тело; упруго подрагивали вышеупомянутые груди. Без косметики она выглядела ещё свежей, просто фантастически привлекательно! – Только в семнадцать такое и возможно, — мелькнула мысль, — в этом хоть, похоже, не врёт.
– Молодчина, что приехал. А у нас тут компания! — Hи тени смущения не звучало в её голосе, одно только простодушное дружелюбие. – Пошли, познакомлю!
На кухне, за простым столом, крепко, основательно сидел человек. Другие – было их, наверное, с пол-дюжины, причём одни мужчины, – бесшумно сновали на заднем плане, не присаживаясь, не произнося ни слова, все какие-то блёклые, неприметные. Тот, за столом, единолично приковывал внимание.
— Кеша, — сказала Света, — это Максим. Он выпить привёз.
— ЗдорOво, Максюня! – Кеша поднял тяжёлый взгляд. – Выпить – это в кайф! Магазины, вишь, нынче закрыты. Присаживайся, Максюня, газанём с тобою, да потолкуем. Люблю, понимаешь, с новым человеком за жизнь побазарить. Тося, — это он обратился к Свете и по-хозяйски шлёпнул её по высокой попкe, — ты нам, милая, шамовочки, мясца, что ли, набросай, огурчиков.
Пока Света, или вовсе уже и не Света, собирала на стол, Максим осторожно огляделся. Кухня как кухня, не слишком ухоженная… обои, вон, отошли – но и не то, чтобы грязная. Полдень, а шторы наглухо… лампа под розовым абажурчиком… воздух спёртый, накурено, и ещё непонятным чем-то несёт, незнакомым. На стенах – картинки: розы в вазах… из журнала, похоже, вырезаны, гвоздиками пришпилены. Чужая квартира, снимают…
Вдвоём, — никто другой не пытался присоединиться к трапезе, — они махнули по пол-стакана за знакомство. Кеша хрустел огурцом. Максим искоса, чтоб не вызвать раздражения, рассматривал внезапного собутыльника. Что за странный, необычный человек? Лет сорока пяти, невысок, кряжист, чувствуется, что очень силён. Широкое лицо, косой серый чуб поверх покрытого морщинами лба, шрамы на обеих щеках, зубы – сплошное золото! После второго стакана Кеша посетовал на жару и стянул рубаху, обнажив мощную выпуклую грудь, покрытую редкими волосами и обширной, центрально расположенной, синей татуировкой: церковь с куполами, над ними — два голубя. Тогда только Максим смутно припомнил нечто, давным-давно читаное, и похолодел: — Вор в законе! Так вот куда его занесло — на воровскую малину! Похоже, на этот раз он несколько переборщил по части риска! Унести б теперь ноги…- Он перевёл взгляд на Кешины пальцы: под массивными золотыми перстнями можно было различить многочисленные точечные наколки — столько лет, стало быть, провёл тот в зоне. Кеша перехватил его взгляд, усмехнулся: — Ништяк, Максюня, всё путём! Мы гостей залётных привечаем!
И впрямь, ничего дурного по отношению к Максиму, вроде бы, не замышлялось. Худо ли: приканал лох, припёр хань, сидим, киряем. «Света» подкладывала закусь, Кеша наливал, расспрашивал: о житухе, о работёнке, о получке. Его нисколько не занимало, или ясно было и наплевать, с чего это вдруг припёрся тот по первому зову. Был Кеша неглуп, любопытен к чужой, незнакомой ему жизни. Прочие обитатели квартиры в счёт не шли, глядели пахану в рот: коли сам к фраеру хорош, так они и подавно. А после Кеша и вовсе, одним движением бровей, услал тех из кухни, остались пирующие наедине. Что до Максима – нескоро ещё доведётся ему прочитать Шаламова, уяснить, какие силы кукловодят «социально близкими», и в каком спектакле. В ту пору, знакомый с блатными разве что по плёнкам Аркадия Северного, не питал он к ним ни страха, ни неприязни, одно лишь острое любопытство: рисковые ребята, нонконформисты, живут по своим законам, наперекор маразму этого одряхлевшего строя…
Разливал Кеша вровень, следил одобрительно, чтобы гость не отставал. Максим, вообще-то, крепким слыл по части выпивки, особо, если под плотную закуску. Только вот, не с Кешей было ему равняться. Когда почали третью, Максим был уже в дребодан, хоть под стол укладывай. А Кеша — тот, разве что, сильнее стал потеть, то и дело утирал лоб полотенцем. С чего вдруг разговор перекинулся на Хрущёва – Максим так потом и не вспомнил. Только вспыхнул меж ними внезапный спор, оказались они в этом насущном вопросе идеологическими противниками.
— Ты в деревне не жил, — вещал Кеша, — ну и заткни хайло! А бабы на трудодень во по скольку зашибали! – сложив толстые пальцы в два внушительных кукиша, он совал их Максиму в лицо.
— А что он двенадцать миллионов из лагерей выпустил? – бубнил осоловелый, потерявший всякую бдительность Максим, — политических, которые ни за что сидели!
Всё больше хмурился, всё мрачней глядел Кеша, вновь возникли на кухне его молчаливые подручные, поигрывая желваками, запустив руки в карманы…
— А ну, живо! – лишь только хозяин отлучился отлить, «Света» за рукав поволокла Максима в прихожую. – Дуй, пока цел! – впихнув в руки ему пустой портфель, она вытолкала колеблющееся тело на лестницу. Никто его не преследовал…
Много времени утекло, но так никогда и не уразумел Максим: висел он в тот раз на волоске? Или – ерунда, приключение… пустячный эпизод в цепи его развесёлых холостяцких приключений?