Рассвет сегодня по-особенному ярок в своих красках. Выплывающий из-за моря солнечный диск, залил буйной акварелью прозрачную водную гладь. На противоположной от солнца стороне неба легкие облака, изредка проплывавшие над крымскими горами, вторили своей палитрой разноцветью осеннего леса, густо покрывающего пригорки и холмы. Шоссе от Старого Крыма извилистой лентой терялось в густом лесу, но после Судака вырывалось на степной простор под горой Меганом, где и открылась перед нами эта чудная картина рассвета. Мы с сыном выехали пораньше, что бы успеть на утреннюю поклевку в бухте Бугаз, дорога тут пустынная и Максим, которому недавно исполнилось шестнадцать уверенно крутил баранку нашего старенького опеля, а я, удобно устроившись на месте штурмана, предался воспоминаниям. Торжественность в природе вызвала во мне смешанные чувства: радость от того, что у нас с Максом наконец-то все наладилось и сожаление от того как два года назад здесь в Судаке мы чуть ни потеряли своего сына. Неизвестно чем бы все закончилось, если бы я не отказался от своих амбиций.
Дело было так: пару лет назад, мне удалось выкроить время, что бы приехать за Максимом в школу. Такая возможность не часто выпадала — работа требовала много времени. Зайдя в фойе, я увидел красочное объявление о наборе кандидатов в ансамбль народной песни «Рассвет». Макс учился в восьмом классе, успехами не блистал, был твердым середнячком из-за того, что мало времени уделял домашним заданиям, а в основном гонял на велике по улицам. Я подумал: «Пусть лучше ходит на репетиции, все будет под присмотром в школе, пока мы с женой на работе. У Максима есть музыкальный слух, и какой-никакой голос, тогда почему бы ему не пойти на прослушивание?»
Дождавшись сына, показал ему объявление, на что он ответил:
– Оно уже давно висит. Было бы что-нибудь серьезное – рок, к примеру… Ты слышал, что они поют? Какие-то допотопные песни. Сплошная скука.
Я зацепился за «что-нибудь серьезное» и предложил:
– Давай попробуем, а там видно будет.
– Я не хочу.
– Ну, знаешь, это не разговор: «хочу — не хочу». Может быть, тебя не примут еще, а мы тут копья ломаем, – не сдавался я. – Надо попытаться, если возьмут – будешь в концертах участвовать, а там глядишь, и репертуар изменится.
Максим продолжал возражать, но я взял его под руку и мы пошли к аудитории, где собирались дети на репетицию. Прослушивание прошло успешно и руководитель Алевтина Николаевна, в прошлом солистка ансамбля «Таврия», пригласила нас остаться посмотреть репетицию, которая проходила в танцевальном классе, так как дети и пели и танцевали одновременно. На середину зала вышла чуть ли не самая младшая участница коллектива шестилетняя Света.
– Какая же прелесть эти песни народов Крыма! – бойко продекламировала Света. – И если болгарские, русские и украинские схожи не только в языке, но и в мелодиях, которые завораживают своей певучестью в плавных даже тягучих ритмах, то армянские, грузинские и крымскотатарские песни поражают нас своей зажигательной лихостью и озорным щегольством. Но совсем другое песни греческие, немецкие и прибалтийские: это территория чопорности, пунктуальности и радушия. А все вместе это веселые и грустные, медленные и быстрые, кричащие, звенящие и трубящие песни народов Крыма!
И вдруг зазвенели бубенцы, затрещали трещотки, забили барабаны, загудели рожки и к Светланке на центр зала выскочили, пританцовывая, все участники фольклорного ансамбля «Рассвет». Дети были в национальных костюмах народов Крыма, и началось представление в виде разудалой ярмарки. Песни и танцы стремительно меняли друг друга, и это зрелище так захватило нас с Максимом, что по окончании его мы захлопали в ладоши, а я закричал:
– Браво!
Мы узнали, когда нам приходить на репетицию и, попрощавшись со всеми, отправились домой. Я заметил, что Максим был впечатлен увиденным представлением, но все-таки что-то угнетало его, а когда пришел назначенный день, Максим вдруг заявил:
– Я точно не смогу, так как они, да и на сцену я никогда не выходил.
– Мы уже это обсуждали, – строго заметил я, – и решили попробовать.
Под моим давлением Максим нехотя стал ходить на репетиции.
Прошло полтора месяца, и Максим уже выучил несколько песен, но про смену репертуара никто не заикался.
– Пацаны в классе уже смеются надо мной, говорят: чем эти бабские песни петь лучше бы ты записался в какую-нибудь рок группу – пожаловался мне как-то Макс. Я пытался возражать, говорил что-то о традиции, которая может сложиться в нашей семье, напоминая ему о своем сценическом прошлом.
Подобные разговоры регулярно возникали в семье. Моя жена занимала нейтральную позицию, а я все настаивал на продолжении занятий.
– Хорошо, – сказал я после очередного спора с сыном, – завтра конкурс народной песни в вашей школе, выступишь один раз, а там видно будет.
Премьера для Максима прошла не очень успешно: в первой песне он забыл начало и вступил на вторй фразе, а во второй песне, где по сценарию надо было сделать два небольших шага вперед, он один из всего ансамбля остался стоять на месте. Потом он как-то подстроился, но до конца песни чувствовал себя на сцене неловко. После концерта Алевтина Николаевна радостно объявила:
– Поздравляю, мы прошли в полуфинал, а значит, через неделю едем выступать в Судак! А тебе, Максим переживать не надо, у всех на первом концерте такое бывает, я уверена на втором концерте все будет хорошо.
– Ты обещал мне, что никакого второго концерта не будет, – сказал мне Максим, когда мы всей семьей возвращались домой.
– Максимчик, ты же знаешь, что я в молодости почти пять лет профессионально занимался танцем, в том числе и народным. Наверное, сегодня в тебе я вижу себя самого. Понимаешь о чем я? Мне приятно видеть тебя на сцене, снова и снова переживать те эмоции, которые возникали у меня перед выходом на сцену и во время выступления, мне нравилась эта восторженность, и я хочу, что бы и ты прочувствовал то же самое. Да и руководитель на тебя надеется, нельзя подводить коллектив, ведь вы прошли во второй этап конкурса. Тем более следующее выступление у вас через неделю и ты сможешь подучить песни.
Максим молчал до самого дома, все его нутро противилось, возмущалось, сопротивлялось, но мальчик не смел перечить отцу – так он был воспитан, и через неделю мы опять всей семьей поехали на конкурс.
Мало того, что сцена Судакского Дома культуры была незнакома нашим детям, Максиму она показалась чужой и устрашающей. Зрительный зал был переполнен детьми, родителями и учителями. Теплый воздух, идущий от скопления народа, шевелил легкий полупрозрачный задник сцены, на котором красовалась эмблема конкурса в виде поющего соловья. Духота передавалась и на сцену, и за кулисы, но, несмотря на это, мелкая дрожь охватила все тело Максима. «И кто это придумал, что на втором концерте мне будет не страшно», – подумал он, стоя за кулисами. Во время выступления других участрников конкурса Максим выглянул из-за кулис в зал и, увидев море народу, еще больше задрожал. Он не смог справиться с волнением до самого выхода на сцену.
Объявили их номер.
Максим выходил последним и, когда оказался на авансцене, то увидел перед собой черный зев оркестровой ямы, в которой выключили свет, от чего она казалась бездонной. Прозвучало вступление песни, но Максим как завороженный смотрел в эту черноту, для него больше ничего не существовало, кроме этого, непонятно откуда взявшегося, зловещего пространства между сценой и зрительным залом. Он не помнил, как и что пел, а когда настало время двух мелких шагов вперед, видимо не рассчитал и шагнул на самый край сцены, и тут вдруг тело его потеряло равновесие, и Максим исчез в темноте оркестровой ямы. Ему не понять было, что происходит, время стало как резиновое, а падение казалось бесконечным… Вдруг все погасло, как будто бы выключили свет и все стихло. Очнулся Максим от резкой боли в правой ноге лежа на полу, а около него толпились какие-то люди.
Конкурс приостановили, начался переполох, зрители с первого ряда заглядывали в оркестровую яму, но там, как и в зале было темно.
– Включите свет, – кричали взрослые и дети.
Мы с женой сидели на седьмом ряду и, пока через толпу продирались к сцене, включился свет. Перегнувшись через барьер оркестровой ямы, я увидел несколько человек вокруг лежащего на полу Максима.
– Как он? – крикнул я. Но мне никто не ответил.
Когда, через закулисные лабиринты мы с супругой добрались до сына, он лежал, прислонившись к стене, лицо его перекосилось от боли, но будущий мужчина не плакал.
Скорая приехала быстро, и Максима доставили в травматологию.
– Закрытый перелом правой голени, – констатировал доктор – и небольшое сотрясение мозга, придется оставить мальчика у нас.
После наложения гипса Максима перевели в палату. Было уже поздно, когда мы с женой поехали домой. Заканчивался напряженный день и вдруг я понял, что истинное открытие состоит не в том, что бы познать новые пейзажи и горизонты, а в том, что бы увидеть по-новому окружающее нас. Засыпал я с точным пониманием того, что скажу Максу завтра, когда приду его проведать.
– Как себячувствие, сынок? – бодренько спросил я, входя в палату Макса, стараясь пошутить.
– Себячувствие зер гут, – подхватил шуточный тон Максим.
– А знаешь, ты вчера не зря пострадал на культурном фронте, – продолжал я то ли в шутку, то ли всерьез. – Мне кажется, что у нас самая крымская семья.
– Самая крымская семья? – удивился сын. – Что это значит?
– Хороший вопрос. Я тоже часто думал об этом. Как ее определить эту самую «самую крымскую семью». Может быть по национальности? Но тогда какая самая крымская национальность? Может быть по месту рождения? Но многие родились далеко от Крыма, а считают себя крымчанами. Я тебе расскажу свою историю, а ты сам рассудишь, что такое самая крымская семья и к чему это я тебе рассказываю.
Я прошелся вдоль кровати, собираясь с мыслями.
– Ты знаешь, что я родился в Старом Крыму, а родители мои переехали в Крым из Украины почти сразу после войны. Следишь за мыслью?
Максим молча кивнул. Я поправил ему подушки и помог сесть поудобней.
– Закончили воевать мои старики под Одессой, отец был рядовым пехоты, а мама служила в хозяйственном взводе. После демобилизации они поженились и остались жить в Одессе, где и родилась моя старшая сестра Ульяна. Прожив там несколько лет в коммунальной квартире, отец узнал, что в Крыму дешевые дома по причине «великого» выселения народов и решил переехать с семьей сначала в Саки, где родилась еще одна моя сестра Анна, а затем в Старый Крым, в котором моя семья уже осела основательно. Как видишь, твой дед долго определялся с местом жительства, наверное, не зря говорила твоя бабушка, что у него где-то глубоко есть еврейские корни. Старый Крым стал не просто городом, где я родился, он стал моей малой родиной, куда я постоянно возвращался, как бы далеко не бросала меня моя судьба. Многонациональность Крыма нас не разъединяла, наоборот мы гордились героями разных национальностей. К примеру нашу улицу Трудовую переименовали в честь старокрымских партизан братьев Стояновых, болгар по национальности, школа, которую я закончил тоже была имени Братьев Стояновых, более того мне повезло быть в пионерлагере имени болгарских братьев партизан Стояновых, что находился под Аюдагом. Между прочим, лагерь торжественно открывала мать героев-партизан. Но я сейчас не о том. Когда Уле пришло время получать паспорт, то она записала себе национальность русская, тогда была такая графа в советском паспорте. Никто в паспортном столе не возражал против такого желания моей сестры, несмотря на то, что у нас оба родителя были украинцы. Так вдруг в нашей семье появилась россиянка. Когда Ульяна вышла замуж, мы узнали, что ее муж по национальности грек, а их дочь, когда выросла, то вышла за крымского татарина. Теперь в пашей семье стали сосуществовать четыре национальности, и надо заметить довольно счастливо. В детстве мы часто играли в казаков-разбойников и отличным антуражем для нашей игры служили развалины крепостных стен Солхата, столицы Крыма во времена генуэзцев, армянского монастыря Сурб-Хач, и мечети Узбека. Тогда еще эти древние строения не находились под охраной государства. А молиться наши родители ходили в православную церковь на центральной базарной площади. Несмотря на нашу разность, все в нашей семье чтут обычаи и нравы других. И если кому-то, хотя бы и мимоходом заблагорассудится не должным образом судить о национальных, песенных или других обрядах им, может быть, совершенно невдомек, что жизнь и обрядность сливаются и открывают величие несравненной поэзии народной души с ее радостями и страданиями, болью неудач и торжеством побед. Во, как сказал! Высокопарно, но в точку! Сам от себя не ожидал, – завершил я, присаживаясь на край больничной койки.
Мы с сыном дружно рассмеялись.
– Так что видишь, сынок, у нас самая, что ни на есть, крымская семья. И Бог с ней с семейной традицией – не надо нам никакого ансамбля…
– Нет, папа, – перебил меня сын. – Когда я выйду из больницы, то стану ходить в «Рассвет», и пусть говорят что хотят, а у нас будет эта самая семейная традиция: исполнять народные песни и танцы.
Я рассказал Алевтине Николаевне об этом разговоре с сыном и она предложила:
– А знаете, что мы с ребятами сделаем? Мы выступим в травматологическом отделении для всех, кто там лечится.
Максим лежал на кровати с полными глазами слез – в больничной палате выступал детский фольклорный ансамбль «Рассвет».