Магазин игрушек
Солнце медленно скатывалось по верхушкам деревьев за горизонт. В правой руке держа куклу, а в левой ее пижаму, мальчик недоверчиво наблюдал, как в небесной колыбели исчезало багрово-золотистое дитя.
— Теперь и нам пора ложиться спать, — грустно произнес он.
Одев куклу, Ваня вошел в дом. Он бережно положил ее в большую мамину кровать, взял со стола книгу со сказками и, медленно выговаривая буквы, старательно читал по слогам. У куклы было одно ухо, глаз, перекошенный рот, даже волосы кто-то из детей выдрал, но мальчик рассудил, если оставили сердце значит еще не все потеряно. Когда ему показалось, что кукла уснула, он положил книгу на стол и пошел мыть посуду после ужина.
Ночь была ясной. Звезды, словно маленькие светлячки задорно подмигивали, то тут, то там мелькали фантастические бабочки, вспыхивали и гасли – только успевай загадывать желание! Ванечка очень хотел разбудить куклу чтобы вместе смотреть на это волшебство, но сдержался. Кукле и так нелегко — чужой дом, да и он не подарок – приготовь, постирай, в парк своди — пусть отсыпается. Как привыкнет, так и будут вместе на звездные чудеса смотреть.
Ванечка вставал в шесть утра. Застилал кровать, готовил завтрак – овсянку на молоке. Дети по утрам должны есть кашу. Это он хорошо усвоил. Мальчик посадил куклу за стол напротив себя и положил ей каши побольше.
— Ты взрослая, а значит, сил тратишь много, — объяснил он кукле, — сиди ровно, не сутулься!
Съев с удовольствием овсянку, Ваня с горестью заметил, что кукла совсем не ценит его трудов и к тому же решила показать свой дурной характер. Ему пришлось дать ей подзатыльник.
— Опять не доела, — недовольно заметил он. — Для кого я готовил? Старался? Вот пойдем гулять, начнешь хныкать. Что тогда? — немного подумав, он примирительно ответил, как если бы кукла с укором на него смотрела. — Так и быть возьму с собой хлебушек, но немного, чтоб аппетит не перебить.
В парке было много детей. Огромные очереди стояли на карусели, а кому уже надоело кататься, тот весело плескался в фонтане. И, конечно же, все были с куклами, а некоторые даже с очень красивыми, нарядно одетыми с аккуратными прическами, пушистыми ресницами и алыми губами. В общем, с новыми.
К Ване подошел закадычный друг Женька и показал свою куклу.
— Как она тебе?
— Нормальная. А почему без ноги?
— Я такой ее взял. Продавец рассказал, что она своего сына ногами била, а как стала куклой, он ей это припомнил. А мне и к лучшему. На одной ноге она никуда не сбежит. А то любят они нас, детей, бросать. Вот как сбежала моя мать со своим собутыльником, так до сих пор не могу найти ее. А твоя что? Полюбила уже?
— Свыкается.
— А если не полюбит?
— Что ж, — Ванечка пожал плечами, — не впервой, — ответил он как можно безразличнее.
Мальчики сели на скамейку. Женька злобно дернул куклу за руку.
— А ну сиди, дрянь! На карусель захотела! А где деньги взять?
— Ты бы поласковей с ней, — заметил Ваня.
— Ничего, пусть привыкает к жизни, не все ей как сыр в масле кататься.
После парка Ваня с куклой зашли в магазин. Кукла вела себя из рук вон плохо: капризничала, упиралась, требовала сладкое. Ванечка сначала шикал, а потом ему надоело, и он ударил ее по лицу. Кукла сжалась, но поняла кто сильней, и безвольно повисла в руке мальчика.
— А как ты думала, — идя домой отчитывал ее Ваня, — будешь меня позорить, а тебе все с рук сойдет! Вот придем домой, еще ремня получишь.
Дома, кукла долго стояла в углу. Ванечка даже телевизор погромче сделал, чтобы знала чего лишилась из-за дурного поведения. Но к вечеру ему стало жалко куклу и, уложив ее спать, долго читал сказки. Но сам не спал всю ночь. Он грустно вздыхал. Одиночество, словно колючее одеяло, укрывало его с ног до головы. Сердце подсказывало, он поступает неверно, так любовь не заслужить. Кукла будет его бояться, да мелко пакостить в отместку. А можно ли по-другому получить любовь? Ваня решил узнать об этом у детей с красивыми куклами.
— А почему вас любят куклы? Что вы делаете для этого? – спросил он как только пришел в парк.
— Ухаживаем и заботимся, — ответила одна из девочек.
— Так и я все это делаю! Может еще что-то есть?
— Гуляем в парке, читаем сказки, смотрим на небо, — присоединился к разговору мальчик.
— Странно, — пробормотал Ваня. Для любви всего этого было явно мало. Размышляя над тем, из чего же состоит любовь, он заметил Женьку, но уже с новой куклой.
— А что со старой?
— А! — Женька махнул рукой. — Матерные слова кричала, а потом где-то водку купила. Хватит с меня алкоголичек! Я пошел и сдал ее в магазин.
— Но у новой только голова и туловище!
— Специально долго искал. Такая не станет меня бить и уж тем более пить водку, — гордо ответил Женька. – Думаю, она меня полюбит. Ладно, мы пойдем кататься.
Ваня долго смотрел им вслед, а затем направился в магазин игрушек. За прилавком стоял седой старик с роскошной кучерявой бородой и добрым выражение лица, но с острыми, проницательными глазами.
— Опять за новой пришел, Ванечка? – ласково спросил старик. Он знал всех детей по именам, многие приходили в магазин по нескольку раз за день.
— Нет.
— Что тогда?
— Хочу вернуть куклу.
— А что взамен? – удивился старик.
Ваня шмыгнул носом. Полки магазина были завалены куклами – грязные, поломанные, а некоторые с порванными тряпичными сердцами. Видимо кто-то из детей совсем отчаялся получить любовь.
— Я хочу забрать свою маму, — наконец решился он.
— Маму? Но ведь она обижала тебя, смеялась над тобой, была к тебе несправедлива и холодна. Ты ей все руки и ноги поломал. Даже не знаю, что осталось от нее.
Ваня немного помолчал.
— И все-таки я хочу забрать маму.
— Что ж пойду, поищу ее.
Через некоторое время старик вернулся, он нес в руках ободранную куклу.
— Вот, держи свою маму.
Ваня бережно взял куклу и направился к выходу.
— Постой, — окликнул его старик, — ты единственный, кто вернулся за своей мамой. Может, скажешь, почему?
— Если честно, я не знаю, — простодушно ответил Ваня, — только она помнит тот солнечный день, когда купила мне самое вкусное в мире мороженое, а потом долго катала на качелях. Это мой единственный счастливый день. И мы разделили его на двоих.
Мальчик неспешно возвращался домой, так же неспешно солнце скрывалось за верхушками деревьев. Мамино тряпичное сердце было порвано другими детьми, но Ваня знал — придя домой, он аккуратно его зашьет.
Охота
Дождь срывался редкими каплями. Промозглый осенний ветер крепчал. Нас заставили снять обувь. Я чувствовал, как от босых ног, холод по мне пробирался выше и выше.
Все было против нас.
Мы стояли перед Лордом взъерошенные и подавленные. Нас было трое. Тим, Джеки и я — Уот Тайлер. За каждым — грешок. По нашему мнению незначительный, но по мнению Лорда — преступление. Во время званого ужина Тим пролил вино на белоснежное отороченное беличьим мехом платье молодой жены хозяина. Джеки, на том же чертовом ужине недостаточно хорошо прожарил перепела. Так показалось Лорду, которому якобы пришлось пережить неимоверный стыд перед гостями. Но все в округе знали — наш Лорд не то что стыд, сострадание никогда не испытывал. Ну а моя провинность совсем пустяк. Я не успел вовремя зажечь свечи на винтовой лестнице, из-за чего хозяин со званым гостем Тимом Уолвортом и его сыном Уильямом споткнулись.
Лорд всегда славился крутым нравом. А сегодня он решил еще и гостей развлечь.
Выведя нас во внутренний двор замка, он громко объявил, что каждый из нас совершил преступление, посягнувшее на его честь, а потому мы подлежим самому строгому наказанию. И любой, кто надумает посягнуть на честь Лорда, ждет такая же суровая участь.
Из псарни вывели собак, а гостям предоставили лошадей.
Я сразу обо всем догадался.
Для Лорда мы — пустое место. Наши матери и отцы, братья и сестры — тоже пустое место. Он признавал за людей и считался только с такими же богачами, как и он сам: хозяевами замков, пэрами Англии. Он регулярно насиловал простых девушек, потому как был уверен, они живут для этого; если у кого-то из крестьян появлялся небольшой излишек, его тут же отбирали; если играли свадьбу, всегда использовал право первой брачной ночи; если семья умирала от голода и просила о помощи, он презрительно улыбался и невозмутимо отвечал: «Бог поможет». Его все ненавидели, но никто и никогда не осмеливался пресечь его дикую волю. За нас, крестьян и ремесленников, некому было заступиться. Даже Король относился к нам, как к пустому месту. Наша жизнь и наше будущее находилось в загребущих руках Лорда. Не знаю как кому, а меня выворачивало от этого. Я хотел принадлежать самому себе.
Нас вывели за ворота замка. Засовы как всегда скрипели.
Сидя верхом на любимом гнедом жеребце, Лорд благодушно нас рассматривал. Лошадь нетерпеливо переступала копытами и фыркала.
Услышав, как Тим всхлипнул, я немного повернул голову в его сторону и прошипел:
— Перестань!
Его лицо было совсем белым.
— Какая замечательная охота нас ждет! — раздался вдруг звонкий мальчишеский голос.
Это говорил Уильям Уолворт , сын званого гостя. Он был немногим старше меня, лет семнадцати. Черный камзол прошитый золотой нитью, красиво сидел на нем. Холеное лицо, руки… От него исходила самоуверенность и безразличие.
Лютая злоба прожгла мое сердце. Молодой богатенький ублюдок!
Лорд раскатисто захохотал.
Да… для них мы не люди… Так, кусок живого мяса…
— Итак, паршивцы, даю слово, если кто выживет, пороть не стану.
И опять захохотал.
Я тяжело сглотнул. Вот ведь мразь!
Но больше всего в тот момент я боялся не смерти. Я боялся, что Тим или Джеки не выдержат, бросятся на колени и будут молить о пощаде. Краем глаза я видел, что у Джеки тряслись руки, а у Тима по ноге сбегала струйка.
Мы все из деревни Браксли и нам по пятнадцать лет.
Но сегодня наш последний день. «В руки твои, Господи, предаю душу свою». Что за чушь! Я даже не хозяин своей жизни, а от свирепых псов Лорда никто не уходил.
В моих глазах вспыхивали искры ярости, а руки сжимались в кулаки. Я исподлобья наблюдал за Лордом и мог только повторять про себя: «ублюдок! ублюдок! ублюдок!». Как унизительно чувство беспомощности и загнанности, и как противно смотреть на всевластие и безнаказанность богатой мрази!
Но было наивно думать, что Лорд ничего не заметил.
Он неторопливо подъехал ко мне, свысока бросая надменный взгляд.
— Что, хочешь убить меня?
Я вскинул голову. А что я теряю? Бог давно оставил простых людей, он прислуживает только богатым. А может, выслуживается за их подношения? Последний день живу. Пусть знает, что есть человек, который не боится его.
— Да! — ответил я с вызовом.
Лорд хмыкнул. Но на его лице появился интерес.
— Понимаешь, ты всего лишь сын кровельщика, а это значит – неудачник с самого рождения.
Я вспыхнул и громко выкрикнул:
— Я не стыжусь отца!
Званые гости мой ответ видимо сочли за шутку и весело расхохотались. Хозяин широко улыбался, но интерес исчез с его капризного лица, уступив место надменности и высокомерию.
— А я сын Лорда, а потому все блага жизни принадлежат мне по праву рождения. А вот ты — никто.
И чтобы еще больше задеть меня ехидно добавил:
— Это твоя сестра с крутым задом? Завтра я и мои гости наведаемся к ней.
Я зарычал.
Джеки схватил меня за плечи.
— Перестань, Уот! Ты все равно ничего не сделаешь.
Лорд резко дернул за поводья, комья грязи от копыт полетели мне в лицо, он крикнул через плечо:
— А Джеки не такой уж и дурак, как я думал.
Противно завыл охотничий рог, собаки залились лаем.
Охота началась.
Мне было так мерзко от всего происходящего. Я на мгновение закрыл глаза и принял решение. Никуда не буду бежать, пусть рвут на месте.
— Уот! — истошно завопил над самым ухом Тим, — если мы будем бежать, значит, есть шанс. Ведь мы же хорошо знаем эти болота.
Что-то екнуло во мне.
Шанс!
Зачем упускать его? Сейчас он единственное, чем я по-настоящему владею.
Мы бросились к болотам. Это была опасная затея. Но кому-то из нас троих могло и повезти.
Словно вывалянные в саже огромные черные тучи прижимали нас к земле. Холодный ветер усиливался и дул в сторону охотников. Все было против нас.
Если бог и есть, то он, наверное, с удовольствием наблюдал за охотой. Обычное развлечение Лорда. Уже и не счесть скольких людей разорвали его собаки.
Войдя в болота, мы разделились. Попрощались. И пожелали друг другу удачи.
Лорд не счел нужным разделиться с гостями. Он был уверен в удачной охоте. А потому великодушно дал время, чтобы мы как можно дальше ушли.
Черное небо. Грязная земля. Я шел, задыхаясь от болотного смрада. Каждый шаг давался с трудом. Каждый шаг, как надрыв души – с кровью, кашлем, напряжением. Беда была рядом. С запахом гнили, тины и смерти. Но я шел. Ибо господь через приходского священника учил смотреть только вперед. Это единственное, что мне нравилось в боге. И я смотрел. Сквозь туманы, сумрак и вонючую влагу, что проедала глаза и влезала в душу черной ядовитой змеей – и душила, душила, душила…
Я шел вперед. И по моим следам тоже шли. Меня догоняли. И я знал — уже не вырвусь. Не хватало ни сил, ни желания, ни жажды жить. От напряжения пересохло в горле, от отчаяния сжалось сердце. Меня догоняли. Меня собирались убить. И это еще придавало сил идти вперед. Просто идти. Идти и знать — все равно не дойдешь, все равно смерть будет страшной, все равно мука и боль. Досадно. Но надо идти вперед.
Мокрая осока хлестнула по щеке. От боли и неожиданности я остановился. Холодные капли сваливались на меня одна за другой, одна за другой… Я заплакал. Я плакал страшно, навзрыд.
Черное небо. Грязная земля. Грязный мир, а в нем грязные люди. Холодное молчаливое небо. Оно сморщилось от раздавшегося вдали лая собак. Сморщился и я. Затих. Они рядом. Смерть рядом. Собаки бесились. Еще бы! Они чуяли меня, они предвкушали добычу.
Я тяжело брел вперед. Мне казалось, что прошла целая вечность.
Черное небо. Грязная земля. И между ними я.
Надо идти вперед. Но зачем?
Если бы знать…
Я прерывисто дышал, усталость наваливалась на плечи. А если утонуть в болоте? Все же лучше, чем быть разорванным псами на глазах у Лорда.
Но в то же мгновение что-то изменилось.
Собачий лай стал глуше. Протяжно завыл охотничий рог, возвещая о пойманной дичи.
Я замер, с ужасом понимая — для одного из нас жизнь кончилась.
Осенний ветер разносил обрывки истошных воплей. Кто это? Тим или Джеки?
Я судорожно вздохнул, словно тяжелую ненавистную куртку стряхнул усталость с плеч. Я придумал, зачем надо идти вперед. Чтобы вот так же погнать Лорда по болотам. Но достаточно ли это для моей ненависти? И только ли для моей? Таких как Лорд сотни. Погнать бы их всех из Англии!
Кто-то дал мне передышку. Сегодня — шанс действительно в моих руках.
Я сосредоточенно смотрел вперед, берег силы, запрещал себе чувствовать усталость. Кусты, кочки, кочки… Правда пока на стороне богачей, но если я выберусь из этой передряги, она встанет на сторону бедняков.
Где-то далеко позади опять завыл охотничий рог.
Второй. Джеки или Тим?
Но ветер больше не доносил криков.
Я перекрестился.
Крылья
Подойдя к зеркалу, Добромир ахнул. Неужто сбылось? Из-за спины выглядывали два белоснежных крыла. Перышко к перышку. Добромир выбежал во двор, взмахнул… и ноги оторвались от земли. Взмах, еще взмах. Будто всю жизнь летал. Небеса, казавшиеся неприступными, доброжелательно встречали гостя. Сверкающая радуга раскинулась от одного бесконечного края до другого.
— Ух ты! — восклицал Добромир, пролетая над древними лесами и раздольными полями. Ветер свистел в ушах. Свобода, словно могучий извилистый Днепр, разливалась перед ним.
Вернувшись домой, первым делом Добромир направился к другу.
— Невзор! Невзор! Мое желание сбылось!
— Это какое? У тебя же их тьма, — с иронией спросил друг, забивая гвоздь в крыльцо.
— Крылья! У меня есть крылья!
Невзор обернулся и обомлел.
— Как? Как это?
Добромир весело подмигнул.
— Так ведь на то они и желания чтобы сбываться!
— Да неужто… — еле выдавил из себя Невзор. – И на что они тебе?
— Как на что? Летать буду! Парить! Добрым людям помогать, а злых наказывать.
— А-а-а, — вымученно протянул друг. Не впервой в его сердце вползала опасная шипящая зависть.
— Ну, летай, летай.
— Так я пойду. Остальным еще надо рассказать.
— Ну иди, иди.
Невзор долго смотрел на счастливого Добромира заходившего во дворы и хваставшегося крыльями. Сам он тоже имел заветное желание — огромный сундук доверху набитый золотом. И так заела несправедливость его, что не мог он уснуть до самого рассвета. Все думал, думал… и надумал.
Утром пришел Невзор к князю Твердиславу.
— Дай ответ князь. Можно ли исправить несправедливость?
— Хм, — задумался князь. – У нас этой несправедливости нет. Все по закону да по традициям живем. Но, — поднял князь вверх указательный палец, — сильный должен помогать слабому, а мудрый глупому, значит можно.
— Ты наверное слыхал, что у Добромира крылья выросли?
— Слыхал.
— А на что они ему? Почему все мы по земле ходим, а он один летает? Чем он особенный? Разве роду он княжеского?
Твердислав нахмурился.
— Ты к чему клонишь?
— А коли все летать захотят? Кем ты тогда править будешь? Кто казну пополнять станет? С крыльями-то землю не попашешь. Мешают. Эх, князь, чует мое сердце, взбаламутит народ Добромир.
Вскочил князь с дубового кресла, топнул ногой от злости.
— Не бывать этому!
Скоро в княжеские палаты привели Добромира. Князь долго и настороженно рассматривал его крылья.
— Почто они тебе? – допытывался он.
— Летать хочу. Матушка земля наша русская с высоты необыкновенная. А затем всю эту красоту я нарисую, а картины в заморские страны отправлю, пусть знают, как у нас тут живется! А если вдруг зло какое угляжу…
— А чем ты особенный? – недовольно перебил князь. – Мы-то ведь по земле ходим! – резонно заметил он.
Добромир почесал в затылке.
— Может…, — пожал он плечами, — мечтать умею. Вот бывает, как размечтаюсь, напридумываю всякого аж на душе светлее становится. С мечтой-то оно и живется легче.
Твердислав сурово сдвинул черные кустистые брови.
— Ты что это хочешь сказать, что лучше меня, князя! Что только ты умеешь мечтать, а я нет?
— Что ты, что ты и в мыслях такого не было, — испуганно заговорил Добромир.
— Вырвать крылья у выскочки, — сердито крикнул князь. — Вырвать! Вырвать!
— Смилуйся, смилуйся, — запричитал Добромир.
Но его уже взяли под руки и потащили в подземелье.
Вечером, на Добромира лежащего в уличной пыли, наткнулся добрый старик Любомудр. Все тело юноши было в ужасных ранах и запекшейся крови.
— Э-хе-хе, — жалостливо кряхтел Любомудр, вспоминая, как радостно хвастался Добромир крыльями. – Давай я тебе помогу. Обхвати меня за шею.
Старик привел его к себе, промыл раны, наложил мазь.
Добромир тяжело вздыхал и плакал.
— Вырвали крылья. Крылья мои с мясом вырвали.
— Ничего, ничего, — приговаривал Любомудр, — жизнь-то у тебя осталась. А время затягивает любые раны.
Через месяц Добромир поправился, но возвращаться к себе домой отказался. Он помогал старику по хозяйству, улыбался солнечным дням, но в глазах затаилась глухая тоска.
— Благодарю тебя за доброту и помощь, Любомудр, — сказал он однажды. — Пойду я.
— И куда же?
— В дальние края
— Для чего? Чем тебе наша матушка земля не приглянулась?
— Здесь все ходят, а я летать хочу.
— А почто знаешь, что в дальних краях по-другому будет?
— Не знаю. Не могу я жить и не мечтать!
— Мечтать… А ты еще умеешь мечтать?
Добромир тяжело вздохнул и промолчал.
— Что ж… от себя не сбежишь. В добрый путь.
Взяв посох и котомку Добромир направился в дальние края. Много дней шел он через древние леса и широкие поля и совсем не знал куда придет. Да и неважно это было. Он думал о дружбе и предательстве, о себе, о том, как глупым хвастовством навлек беду. Часами засматривался на небесное половодье и понимал, что это только тело выздоровело, а душа по-прежнему кровоточила. Каждый день рассматривал свое отражение в реке — может хоть одно перышко да пробьется? Но тщетно. Словно, что-то умерло в нем. И порою, такая тоска заедала, что даже смерть не казалась избавлением. Шли годы. Добромир повидал много городов, повстречал много добрых людей, но мечтать так, как выходило раньше, больше не получалось. Память о причиненном зле будоражила сердце. Он сочинял и рассказывал сказки городской ребятне на ярмарках и базарах. Детский искренний смех и наивная восторженность в глазах неспешно залечивали тяжелые душевные раны.
Однажды сидя на городской площади и сочиняя сказку, Добромир не сразу заметил, как босой мальчишка с белоснежными крыльями за плечами пристально рассматривал что-то у него за спиной.
Добромир грустно улыбнулся. Печаль, словно глубокое и мутное озеро заполнила душу.
— У меня тоже когда-то такие были.
Мальчик пожал плечами и протянул руку. В ладошке, словно в лодке, лежало белое перышко.
— Это из твоих выпало, когда ты мимо проходил.
Добромир с замиранием сердца осторожно взял перышко и, превозмогая страх, спросил:
— Что там?
Мальчик улыбнулся.
— Крылья пробиваются.