Пустоцвет

Пашу Брылёва хоронили в четверг в 3 часа пополудни. День был серый, из нависших над кладбищем туч сыпался мелкий нудный дождичек. Может, из-за этой непогоды и народу на кладбище было немного. Степанида, мамаша Брылёва, несколько её подружек — соседок по дому, Полынцев Виктор Петрович — это от работы, где ещё несколько дней назад Паша трудился. И Мария. Прежде — Брылёва по мужу, нынче же… Кто его знает, как нынче, по-любовному… Полынцев и Мария стояли поодаль от Степаниды и её подружек. Когда холмик могильный справили, Виктор Степанович и Мария цветочки положили и ушли в дождь.

К своему призванию Брылёв пришёл в армии. В воинской части в/ч 95702, куда его привезли, оглоушенного новым и непривычным статусом, новобранцам предложили заполнить анкету. В графе «Образование» рядовой Павел Брылёв честно и искренне написал:»Никонченае симелетние абразование». Командиром части полковником Курковым Н.С. в верхнем левом углу написана резолюция: «Посыльным при штабе».
— Брылёв! Срочно капитана Сидорчука в штаб!
— Брылёв! Увольнительные на третью роту отнеси!
— Брылёв! Замполитов рот немедленно к командиру!
— Солдатик, миленький! Ефрейтора Петю Кузькина из 1-й роты позови, пожалуйста. Скажи, Люся его на проходной ждёт.
Так вот набегается он за день, одно утешение: осознание собственной значимости и необходимости. К концу службы даже напевать стал: «А без меня — и ни туда, и ни сюда!» Так вот и образовалось у него призвание.
Когда безделью дембеля Брылёва пошёл второй месяц, Степанида Петровна, мамаша, стала высказывать недовольство. Да и то, право слово, сынку уже и 22-й год пошёл, ни профессии-специальности в руках, ни помощи какой по дому. Отправь его в лавку за булкой-хлебом, вернётся с вопросом:
— Мам, а какой брать-то? Батон или аржаной?
Легче самой идти. А попросить убрать хоть свою комнатёнку? Ведь всё разложит в таком беспорядке, что уж лучше бы и не просила.
Одни потребности у Пашки. Раньше-то, пока малой был, так и потребности маленькие. А нынче? Армия развратила. То ему на сигареты дай, то на пиво после бани… Вот и стала Степанида всё чаще и чаще капать Брылёву на мозги, мол, работать иди, горе ты моё луковое!
Обрывок газеты «Вестник Мозжуйска» нагло и вызывающе обращён был разделом «Требуются» прямо в лицо Брылёву. Тут есть которые в судьбу не верят, одним словом, агностики, простите за выражение. Случай с Пашей Брылёвым как раз и опровергает противников существования Судьбы. Глаз зацепился за строчкy: «Отделу культуры при горисполкоме города Мозжуйска срочно требуется курьер». Что же это, как не судьба?
Отдел культуры распологался на улице Пржевальского, известного путешественника и натуралиста. Известно, что сам путешественник останавливался в Мозжуйске, о чём свидетельствует запись в книге почётных посетителей краеведческого музея города Мозжуйска от 22 октября 1871 года.
Для Пашки Брылёва плюсом было то, что отдел культуры находился в 15 минутах ходьбы от подворотни дома. А также то, что — «курьер» — это же… это же — призвание! И это был второй плюс.
Минусы, минусы… Был и минус… Злые языки, знавшие Пашку со школьных лет, поговаривали, что культура и Брылёв есть вещи несовместные. Клеветали, конечно же, поклёп злобный возводили. Потому что и в Брылёве с его «симекласном абразаванием» был и культурный багаж. Так зимой он, выходя в мороз любил повторять то вслух, то про себя: «Шалун уж отморозил пальчик: Ему и больно, и смешно, а мать грозит ему в окно…» При этом он оборачивался и в окне видел мамашу, Степаниду Петровну…
А бывало по весне, когда душа пела, он запевал вместе с душой;
«Травка зеленеет,
Солнышко блестит;
Ласточка с весною
В сени к нам летит.
С нею солнце краше
И весна милей…
Прощебечь с дороги
Нам привет скорей!»

Поэтому зря, конечно же, наговаривали…
В отделе культуры мало кто и обратил внимание на его «аттестат зрелости», обратили внимание на военный билет, где в графе «учётная специальность» значилось: «Порученец». Что свидетельствовало в первую очередь об исполнительности. А с курьера большего и не требовалось.
Брылёв Павел Тимофеевич был зачислен в штат с выделением ему служебного помещения (закуток сбоку от лифта), а также мебели (список прилагается: табуретка — 1 шт.; столик — 1 шт.; телефон — инвентарный номер Т-3023; амбарная книга для записей; авторучка — 1 шт.)

Закуток, что на официальном языке числился как служебное помещение, Пашкой был прозван «Офисом». И если кто спрашивает по телефону, где его черти носят, он с оттенком обиды ответствовал:
— Мы — в Офисе.
Вот тогда-то после уточнения месторасположения курьера Брылёва по телефону внутренней связи и отдавались ему указания. То пошлют его в типографию заказать афиши, то к артисту разговорного жанра, певцу, музыканту — подписать договор или график календарный ихних выступлений, обязательно под подпись, с оставлением копии графика. Да мало ли обязанностей у курьера, которые почте не доверишь. Иногда разадавались звонки «конфедициальные»:
— Слышь, Павлуша, будь человеком, у меня сигареты кончились. Сгоняй в ларёк, да не забудь — я «Лайку» люблю.
А то женским голосом пропоют:
— Пашенька, нам бы к чаю лимончика да печенья, кабинет триста восемнадцатый!
Изредка, совсем уж юный голос шёпотом верещал:
— Паша Тимофеевич, тут молодой человек должен подойти очень приятной внешности, спросит Надю, Пашенька, сразу отзвонись в четыреста пятнадцатый кабинет, умоляю, Паша!
Много, много обязанностей у курьера! Всем он нужен, всем необходим вот сей же момент! Вот отсюда и осознание своей значимости. А там, где осознание — там, конечно же, и недалеко до использования своего служебного положения в личных целях. Грех, грех не спросить котрамарку, а то и две на концерт у артиста-певца-музыканта. (для себя и Степаниды, маманьки, потом уже и для Марии) Так и приобщался к культуре. Особенно нравились артисты разговорного жанра, весело, смешно, да и рассказывать об услышанном соседям по двору приятственно.

По улице Пролетарской в направлении улицы Октябрьской жарким июньским днём шёл Павел Тимофеевич Брылёв, мужчина лет сорока-сорока пяти. Его переполняло и чувство исполненого долга, и чувство собственной правоты. Ровно семь минут назад Паша собственноручно вручил пакет под расписку согласно предписанию Петрухи Николаеча, из кабинета номер четыреста семьдесят третьего. Долг был исполнен и совесть Пашкина была чиста. А поскольку до конца рабочей смены оставалось минут тридцать пять, то заглянуть в «Стекляшку» он не только имел право, но был просто обязан.
На перекрестье Пролетарской и Октябрьской улиц располагалось учреждение. Городскими властями это учреждение официально называлось: «Предприятие общественного питания пивной бар «Золотой хмель». Но жители окрестных улиц прозвали это заведение «Стекляшкой». И правильно. Потому что ведь не будешь на следующий день похваляться перед всеми, что, мол, был вчера во «Хмелю». А «Стекляшка» — и архитектура обозначена, и ориентир. И любой пацан, стоило матери высунуться в окно и крикнуть: «Колька! Беги в «Стекляшку», кличь отца, скажи — ужин на столе!» — без всяких директив бежал в известном ему направлении.
Вот туда-то, минут за тридцать до окончания «вахты», и держал свой путь Брылёв Павел Тимофеевич.
Клавдия, буфетчица, ещё в дверях заприметев Пашу, привычно нацедила ему кружан «Жигулёвского» и подвинула ему навстречу с блюдечком подсоленных сушек. Он подхватил кружку и двинулся прямиком к стойке, прилаженной к застеклённой стене. Здесь, когда смотрел он сквозь стекло на суетных пешеходов, на авто, такие же суетные, как и пешеходы, появлялось чувство степенности, важности. Мол, «бегаете без толку, а я пивком балуюсь.»
Однако, и самому пора поспешать. Он вышел из «Стекляшки»и направился к Конторе. Ходу до неё минут десять. По дороге он вытащил из кармана мятный леденец, «запустил» его в рот — это чтоб Петрович, швейцар, не учуял.

С тех дембельских лет столько годков пробежало… И Павел Тимофеевич Брылёв в Учереждении настолько стал привычным, что, казалось, вот-вот присвоят ему инвентарный номер и включат в реестр инвентаря. И для него учереждение стало подобно домашнему обжитому очагу, где и телесно, а главное — душевно отогреться можно.

«Эра малиновых пиджаков» наступила резко и сразу. Не терпит природа монотонности и однообразия, поэтому и сменяется одна эра другой. Была «эра освоения космоса», была — «эра развитого социализма». Теперь же для разнообразия и убыстрения ритма жизни, настала «эра малиновых пиджаков». С «малиновыми пиджаками» поначалу исчезло из названия «Исполнительный комитет Городского Совета депутатов города Мозжуйска». Депутатов «корова языком слизнула», исчез Совет, а с ним и исполком. А потом и «Отдел культуры» из названия исчезло… Времена настали смутные. И были у этого времени лица, были! И звались эти лица «малиновые пиджаки» Мишаня и Колян. И не учереждение посылало гонца в типографию, а типография обивала пороги Конторы, умоляя разместить заказы. Издательства присылали немыслимые предложения об издании любых бумажек, только присылайте, актёры да музыканты прибегали с проектами договоров, только дайте им возможность выступить. Телефон в «офисе» Брылёва замолчал. И даже «конфедициальные» звонки прекратились. Как-то неуютно стало Паше в его «офисе», а телефон представлялся какой-то насмешкой. В один из дней, прийдя на работу, занял он привычную «позицию тягомотного ожидания» звонка. Дверь в закуток была приоткрыта, поэтому все разговоры от парадных дверей до площадочки перед лифтом доносились до него чётко и ясно. Эх, знать бы заранее, «подстелил бы соломки», прикрыл бы дверь от греха подальше. Да не судьба, и пришлось ему выслушать невзначай то, что и услышал:

— У тебя, Колян, теперь одна задача: стадо проредить. У нас теперь почти в каждой комнате кампутеры стоят, — говорил «пиджак» по имени Мишаня другому «пиджаку», — избавляйся от инфузориев, и начни с этого, как его, с инфузора туфеля, — Петрович! Подойди-ка! Слышь, Петрович, как этого, который у вас на побегушках?
— Пашка, что ли? Пашка Брылёв…
— Во-во! Спасибо, Петрович! Ты, Колян, Петровича к себе вызови, поговори с ним, он много знает, поможет тебе.

Лицо Павла как кипятком обожгло. «Как это? Да что же это такое — «инфузор туфель? Да ведь я… я… я здесь пол-жизни прожил!» Ему стало душно. Выглянув в коридор и никого не увидев, он быстрыми шагами вышел на улицу. Он шёл и знакомые улицы казались ему незнакомыми и чужими. Да что улицы? Ему вдруг показалось, что и город ему совсем незнаком, чужой и враждебный. Но чем дальше уходил он от Конторы, тем отдалённей доносились до него отголоски случайно услышаного разговора и спокойней становилось на душе. На одном из домов мелькнула вывеска: «Сберегательная касса» и память всколыхнулась именем «Мария». А вместе с памятью вернулась и обида, правда, не такая острая, а лёгкая, как дымка… «Это ж сколько лет пробежало, как Манюся ушла? — подумал Павел, приостановившись у здания с знакомой вывеской.

А тогда он только что из армии вернулся. И вот «мамушка», как называл мать Павел, а для всех остальных — Степанида Петровна, отправила сына «платить по счетам». То есть — заплатить за коммунальные услуги. Очердь его к окошку «Коммунальные платежи» подходила долго, да он привычный, торопиться некуда.
— Гражданин! За что платим? Квиточки-то мне отдайте!
Он очнулся от мягкого бархатистого голоса, подал квитки в окошечко и сам вслед за квитками заглянул в него. В окошке сидела девушка. Девушка эта была из его солдатских ещё снов: с ямочками на щеках и ещё одной на подбородке. «Так не бывает, уговаривал себя Брылёв, — это мне опять снится!» А девушка тем временем взяла квиток и стала читать вслух: «Брылёв П.Т., улица Стахановцев, дом три, квартира семнадцать — вы, наверное, Пётр Тимофеевич?» Пашка заморгал глазами и отрицательно покачал головой. Операторша из соседнего окошка звонко рассмеялась и сквозь смех сказала:
— Манька, глянь, твой клиент аршин проглотил! Не будь дурой, Манька, хватай жар-птицу за хвост, просись к мужчине в жёны!
— А что, Надюха, а вот и напрошусь! Вас, наверное, Павлом зовут? — Брылёв опять заморгал глазами и закивал головой уже утвердительно, — А что, Паша, возьмёте меня в жёны?
И тут у Брылёва вырвался сиплый крик: — Дааа!!!
Тогда не только соседка Марии рассмеялась, но и все, кто в очереди стояли.
Паша выскочил на улицу, а в голове — сумятица: «Вот ведь как! Столько раз снилася, а тут — наяву!» И уже придя домой, он так и не мог понять, явь это была или сон.
Но на следующий день ближе к вечеру раздался звонок в дверь. Степанида открыла и замерла в недоумении: стоит девушка, с виду — симпатичная, а у ног её стоит чемоданчик. И уж совсем озадачилась Степанида, когда девушка произнесла: — Я к Павлу Тимофеевичу, они приглашали…
Так и появилась в жизни Павла Тимофеевича Брылёва Мария, Манюся, как он её звал. «Лимитчица», — так называли приехавших в большой город из деревни.
Вот и стали они жить. И Степанида была довольна: деревенская, к труду приученная.
Только «жар-птица» оказалась с изъяном — детей у Павла и Марии не было, и, как оказалось, по вине Павла. И он всё повторял про себя:»Какая же в этом вина? Это ж бееедааа!» С виной ли, с бедой ли, Мария примирилась. Вот только одно выбивало её из равновесия. Отправит она мужа в гастроном за хлебом, тот через десять минут звонит из телефона-автомата:
— Манюся, здесь и «кирпичики», и каравай, и батоны есть, чего брать-то?
— Ах, Паша, бери на свой вкус.
Через пять минут — опять звонок:
— Манюся, а какой брать? Белый или серый?
Тут уж Мария рассвирипеет: — Пашка, ирод! А у самого где голова?
И после целой недели квиточков да скандальных клиентов не было большей радости для Марии, чем повозиться на огороде, что Павла покойный отец Тимофей Николаевич на заводе выклянчил. А Пашка и здесь оказался не помощник. Однажды отправила его Мария на грядку на прополку, так он вместе с сорняками и морковь, и петрушку повыдергал. Из всех поручений ему на огороде — воды для поливки натаскать. А вот это ему в радость. Натаскает он побыстрей воды, сядет потом на табуретку, затянется сигареткой. Смотрит на затухающий день, и такое умиротворение снизойдёт на него… А в ведре, где колодезная вода, бутылка пива холодится.
Не вернулась однажды Мария с работы.
Брылёв и в «Сберкассу» сбегал, и в общагу, и с бывшими её подругами встретился.
Пришла Мария только под утро. Молча прошла она в их с Павлом комнату, в пять минут собрала чемоданчик свой, вышла на кухню:
— Прости, меня, Павел, и прощай…
Накануне днём, как всегда, сидела она в своём окошке и, как всегда, принимала квитки. А, ведь, и не было ничего в той руке, лишь на тыльной стороне ладони вены чуть-чуть сильнее вздуты («сильные, видать, руки» — вскользь подумала Мария), да из-под манжетки рубашечьей выглядывало оконечье якоря. Вот от этого якоря и потянулся взгляд Марии выше, по рукаву рубашки, потом — на грудь — и натолкнулся её взгляд на тонкие губы, чуть-чуть растянувшиеся в улыбке, и на глаза — серые, со стальным отливом. Сердце у Марии «ёкнуло». И всё. Мужчина исчез. Ну исчез и исчез, да только Марии весь день мнилась и эта рука с вытатуированым якорем, и эти глаза. Смена закончилась, уже и вышли все на улицу, и Мария распрощалась с подругами, как вдруг сердце опять застучало так стремительно… С другой стороны улицы смотрели на неё серые глаза со стальным отливом. Мария вздохнула глубоко-глубоко, и направилась на другую сторону улицы.
Это вспомнилось Брылёву и улетучилось лёгкой дымкой. Давно это всё было.

В свой двор он вошёл, когда совсем уже стемнело, и лишь в нескольких окнах горел свет. Он направился к детской площадке и присел на скамеечку под «грибком». Отсюда виден был свет из их кухоньки, мамушка, видно, не спала, дожидалась. Паша вытащил из кармана мятую пачку сигарет, с досадой увидел, что оставалась одна, последняя. «Придётся завтра спозаранку в ларёк бежать» — подумал он. Закурил и опять ему вспомнилось:»инфузор туфель!». Обида отозвалась острой болью. Брылёв глубоко затянулся сигаретиной. И упал.
Ранним утром первыми его увидели дети, спешившие в школу. Увидели и увидели, они уже привыкли, что по вечерам их площадку «обсиживают» местные пьянчужки, видимо, один из них и заночевал здесь, «не дойдя до дому». Дядя Петя, дворник, подошёл, но узнав в лежащем человеке Пашку Брылёва из третьего подъезда, бросился к телефону вызывать «скорую» и милицию. Он отродясь не видел Павла среди пьянчуг. Из подъездов стали выходить люди, кто-то уже побежал к Степаниде. Дверь в квартиру была открыта. А её саму нашли на кухне. Свет горел, хотя уже вовсю рассвело. Степанида же сидела на табурете возле стола.
«Обширный инфаркт» — дала заключение экспертиза. Хоронили Пашу через несколько дней. «Мамушка» отошла, соседки поддерживали её под руки, вся в слезах она причитала шёпотом:
— Сыночку, куда же ты ушёл, сыночку… На кого же мамушку оставил…
Народу на кладбище было мало, лишь несколько знакомых да соседей по двору. Пришла Мария. К Степаниде она не подходила. Когда уже насыпали небольшой холмик жёлтой земли, положила на него букет цветов и ушла.