***
Всё покоя верлибр не даёт современным поэтам.
Владимир Монахов
Как-то надо с этим жить.
Вот какое десятилетие
Не даёт покоя верлибр.
Сверлит и вибрирует.
Потрясает и раздражает.
Рождает непривычное
И обычное превращает
В цепляющее.
Дышит стихотворение,
Сбивая своё дыхание
Вслед за разворачивающимися
Событиями.
Быть ли им, верлибристам?
Ребристым становится стих
Без доводки рубанком рифмы,
Полировки напильником.
Пыльный ком слов летит
Прямо в голову или сердце.
Там очистится.
Грязь отстанет.
Устанет критик ругать безрифменное.
Алмаз без огранки остаётся прекрасным.
В беспокойстве ворочается стихотворец.
Во сне он возводит дворец
Под названием «Верлибр»-
Веяние новой архитектуры.
Жизнь продолжается.
***
Маленький мальчик рисует войну.
Пушки, танчики и самолёты
Убивают немножко пехоту.
Из дзота торчит нарисованная рука,
Пока из руки не вывалилась граната.
Взрывы карандашные
Раскрашены в красный.
Классный рисунок получится, наверное.
Верно схвачены перипетии переделки
Военной.
Да, может быть, бой и не совсем современный.
Танков таких уже не бывает,
Самолёты из сорок первого,
Первого июня — день защиты детей.
Первого сентября — день знаний.
Первого сентября началась вторая мировая война.
На листе сквозь дым пробивается солнце.
Мальчик рисует войну.
***
Мы, родившиеся в XXI веке,
Отбросившие в сторону шкуры звериные,
Выстроившие себе жилища,
Скребущие крышами небо.
Небыль превратившие в быль,
Ковыль в степи бросившие на произвол судьбы.
(Кто его знает, может это и к лучшему).
Быть или существовать? На этот вопрос ответили:
«Быть».
Из событий отобрали дайджест, которому присвоили
Статус: «Было».
Другое разрешили себе позабыть.
Рыть каналы договорились только там, где можно,
А не там, где нужно.
Служить обязались только добру,
Но запутались в определениях.
Лень оправдали стремлением к прогрессу.
Прессы превратили в животы.
Тысячи рук, запихивают бургеры в неголодные рты.
Тысячи ртов ждут еды,
И вполне могут её не дождаться.
Мы, родившиеся в XXI веке,
Подарили однажды коляску калеке,
И очень себя за это любим.
Бивни слонов изучаем в музее,
Потому что их уже нигде не найти.
Тихо напеваем Моцарта, чтобы не засмеяли те,
Кто считает это старьём.
Глядя на шахматную доску, думаем о Малевиче.
Взяв билет на космический корабль,
Никак не можем вспомнить Гагарина.
«Гиперболоид инженера Гарина»
Считаем юмористической книгой.
Фигой называем исключительно кукиш.
Мы, родившиеся в XXI веке,
Тоже имеем прозвание Человека.
***
Сжался мир до размеров авиабилета.
В двух ладонях лежит расстояние
До нужной точки планеты.
Это не гипотетическая карта или глобус –
Это конкретное добраться, куда вам надо.
Стадо на перевале испугалось
Летящего самолёта.
Он устремился наперерез коровам,
Воткнулся прямо в гору.
Тлеет корешок посадочного билета,
Сокращая расстояние со скоростью огня.
Глазеют бурёнки на полыхающий корпус.
Тихо плачет пастух — в руке у него
Детская сандалетка, почти не ношеная.
***
И мечты сжигая как уголь.
Надежда Тютнева
Горите, полыхайте мои мечты –
Не жалко!
Если дают они кому-то тепло,
То пусть они греются
Возле моих мечтаний.
Если свет отдают, и при них
Исчезают страхи –
То значит, не зря мечтал.
А то, что они сгорят — не беда.
Я новые легко намечтаю,
Будут не хуже прежних.
***
Половицы скрипят –
Дом разговаривает.
Баба пошла ставить самовар.
Потом чайник будет заваривать.
Затрещал огонь
В печи,
Поддерживая разговор.
Прихлёбывает с блюдца дед,
Разгрызая старинный рафинад
С прилипшей махоркой.
Вода в самоваре продолжает кипеть,
Ворча неразборчиво.
На столе пирожки,
Ещё не остывшие.
Ойкнула баба,
Прикоснувшись к пузатому поильцу.
-Дед, а, дед, слыхал? —
Начинает делиться
Событиями.
Поглощается пища для живота,
Головы
И душевного спокойствия.
Это наша чайная церемония,
Ни на что не похожая.
***
Он на полном серьёзе утверждает,
Что небо красное.
А может быть он и прав.
Его светофильтры устроены по-иному,
И что же в этом такого,
Что изменилось от того, что теперь
Небо красное.
Будьте ласковей к тем, кто видит не так,
Как привычно.
Обычность не приносит изменения,
Обязательно нужна другая точка зрения.
Другие краски создают новую картину.
Рутину можно раскрасить — и появится
Новый цвет привычных и скучных вещей.
А может быть, мы просто забыли,
Когда в последний раз наблюдали закат.
***
Золотая рожь, золотая рожь,
Золотое поле. Колосьев сноп.
Солнца луч позолоченный,
Позолоченный да с просветами.
Обниму весь свет, обниму сильней,
Я иду, иду посередь полей.
Хлеб в моём платке,
Хлеб в моем платке.
Посередь платка птица вышита.
Птица вышита — Золотой орёл.
Золотой орёл — птица вольная.
Расчешу лучи, заплету косой.
Золото колосьев сложу в снопы.
Я взмахну крылами и улечу
С птицей вольною — Золотым орлом.
Айрат Мустафин
***
Напади, Роса.
М. Г. Порошина, фольклорист
Напади, Роса,
На тоску мою, напади.
Упади с листа, Роса,
На траву.
На траву и землю мою, Роса.
Я умоюся, Роса, тобою. Роса.
Обрету я силу моря, Роса.
Только ты меня, родная, не бросай.
Сила сильная ты моя, Роса.
Разведись тоска Росою, разведись.
Разбегитесь тучи — дайте синь небесам.
Напади, Роса.
А я умоюсь, и дальше сам.
***
Поэзия российская жива,
Пока из клякс рождаются слова.
А. С. Кочетков, русский советский поэт
Мы вглядываемся в белые листы,
Мы вглядываемся в наше «Я» и «Ты»,
Мы вглядываемся сквозь холсты
Художников.
Рассматриваем в кляксе города.
В кофейной гуще видим гущу жизни.
Жирным пауком ползёт чернильное пятно –
Перевоплощение капли,
Упавшей с торопливого пера.
Пора писать, что удалось увидеть.
Ненавидеть, любить и восторгаться тем,
Что посчастливилось заметить.
Заметки из блокнота перекочевали в строки,
Будто ноты скачут — издалека не различишь.
Музыка стиха подобна звукам,
Которые рождает композитор, я думаю.
Я думаю.
Внутри клокочет ритм,
Картины наплывают друг за другом.
Хороводят, заставляя скорее записывать словами то,
Что видишь.
В строку неровную укладывать всё то,
Что удалось услышать там,
Вдалеке.
Погас ночник, перегорела лампа.
Остыл в стакане чай, испитый лишь наполовину.
Чернильница суха.
Листы спокойно отдыхают,
Заполненные строками поэта.
Он тоже спит.
***
Тысячелетиями люди рождались великанами,
и общество превращало их в карликов.
Павел Дуров
— Эй, Карл, привет! Ты что такой маленький?
Опять начитался газет?
— Нет. Просто я невысокий человек.
— Веки красные — плакал?
— Нет, я не умею плакать. Всю ночь читал книгу.
— Густав, ты что так сник? Посмотри на Карла
Как он велик.
— О чём твоя книга, Карл?
— О милосердии.
— Смотри, Густав, Карл стал великаном.
— Карл, дай и нам почитать твою книгу.
— Пожалуйста. Растите на здоровье.
***
Я уверена, что найду тебя, дед.
Галина Москаленко
Слышишь, дед, я найду тебя.
Рано записывать в пропавшие без вести.
Все архивы, три круга по три, пройдя,
Пролистав, начну аккуратно трясти
Папки, подшитые. Лениво и нехотя
Пожелтевший тихий листочек вдруг
Найдётся.
И фамилия деда чернильной строкой,
И простреленным сердцем забьётся.
***
Карманное счастье
Айс Рэйн
Счастье должно удобно хранить,
Переносить, укладывать спать,
Транспортировать.
Этакий удобный вариант — карманное счастье.
Как носовой платочек, со сгибами
И вышивкой, ласкающей взгляд.
Одно плохо — оно не может быть большим.
Нет таких карманов, не у великанов,
А у обычных людей.
Платочками стол не накроешь,
Постыдна простыня размером с носовой платок.
Даже узелок как котомку из платочка не соорудить.
Как же быть?
Быть карманному счастью или не быть?
Думаю, что счастье всё же в карман не положишь.
***
Луна постучалась в окно.
Андрей Ковалёв
Не спится.
Стучится луна в окно.
Одноглазое небо, подглядывает луной
За мной.
Шторой закроюсь от любопытного ока.
О, как стало спокойно.
Стройная тень лежит на столе,
Будоража фантазию.
В Среднюю Азию отправляюсь во сне.
Там жар и песок.
Слепит солнце под стенами Бухары.
Арык пересох от зноя.
Яркими красками вспоминается Верещагин.
И тот и другой, баталист.
На лист бумаги опустилась грусть.
Я сплю.
За окном бодрствует ночь,
Глядя лунным глазом.
***
Пошумите, прошу, пожалуйста!
Просто так разорвите мою тишину.
Я так шума хочу, а не жалости.
Я хочу детских шалостей.
Шум ладошек детских,
Шлёпанье ножек босых по досочкам
В доме моём.
Днём в открытое окно стучусь
Упруго.
Гомон там, снаружи.
А внутри тишина.
Дети навсегда разлетелись как птицы,
Кто куда.
В разные стороны.
И не вороны, но возвращения редкие
Колыхнут ненадолго дом моей тишины
И снова штиль одиночества
Точит моё ожидание ветра.
Парус алый аккуратно выстиран и отглажен.
Лежит в комоде в самом надежном месте.
Всей семьей, дружно все вместе
Поставим когда-нибудь мачту и поплывём туда,
Где шумят счастливые семьи.
Семена рассыпаю на подоконник,
Созывая ненавистных мне голубей.
Ешьте, небесные твари, корм.
Мне ваш шум — не помеха,
Но и смеха он не вызывает, и даже улыбки.
Я так шума хочу!
***
Меня не волнует,
Что в соседнем подъезде творится.
На моём подоконнике чисто.
А там кто-то забыл затушить чинарик.
Тлеет задумавшийся окурок,
Опасно передавая тепло обронённой газете.
Я мою стекло в своей квартире
До самого скрипа и прозрачности небывалой.
А в соседнем подъезде полыхает бумага,
Предвещая пожар неизбежный.
Мы уже спим — нас ничто уже не волнует.
Гарь залетает в окно.
Мы едва не сгорели,
Но хорошо, что успели пожарные вовремя –
Для них не существует чужих подъездов.
***
Бросьте, я никогда ещё так не пел.
Очарованные звёзды подпевают мне.
Жёлтая луна застыла в изумлении,
Слушая песню о себе.
Белым шумом вдохновения
Заполнено пространство.
Непостоянство ритма и рифмы
Перекрывается мощью слов.
Смыслы, закованные в плотную оболочку букв,
Выстроенных в тексты, рвутся наружу.
Я вывожу мелодии,
Которые так долго спали во мне.
Пой, душа. Пой.
***
Пробежать по колким звездам
Средь молочного сиянья.
Мила Суркова
Я бегу, и звёзды колют
Остриями мне подошвы.
Молят бабы у иконок —
Счастье вымолить не могут.
И уверенной рукою доктор
Боли распознает,
Что предательски тянули
Рядом с косточкой подвздошной.
Под бестеневою лампой
Распласталось чьё-то тело.
Звёзды там, снаружи зданья.
Знает врач надёжно дело.
Улыбнулися святые,
Ярче вкруг голов сиянья.
Всем смертям назло заштопал
Доктор рану.
Утром ранним всё закончил он
И скоро улыбнулся.
Я проснулся — солнце тычет мне
Лучами в глаз и рядом.
Ноет всё в боку снарядом.
Как все рады — доктор, сёстры,
Бабы, что молились в храме.
Я на пост с трудом хромаю,
Чтобы дозвониться маме
И сказать, что всё в порядке.
Ну, а ночью снова будут
Звёзды щекотать мне пятки.
***
Плавает в чашке
Дом, что стоит напротив.
Стахова Татьяна
Дом, плавает в чашке.
Разве такое возможно –
Удивляются люди,
И представляют огромную чашку
Для завтрака великана.
Странно, что мы не замечаем того,
Что отражается.
А само отражение порой
Принимаем за настоящее.
***
Можно ли понять, что значит быть летучей мышью
Название одной научной работы.
Можно натянуть эластичный костюм Бэтмена.
Научиться ловко перелетать с крышу на крышу.
Освоить язык летучих мышей
И пищать ультразвуком.
И даже думать о том, что ты — летучая мышь,
Рассматривая плоды в саду
Психиатрической клиники.
Но невозможно понять летучую мышь до конца,
Не будучи ею.
***
Асунсьон — столица Парагвая.
Неведомые камушки катаю во рту,
Когда его произношу.
Город Успения Богородицы
Прилёг на берегу реки Парагвай.
Подставил бока своих зданий в колониальном стиле
Жаркому тропическому солнцу.
Отдыхая, Асунсьон прислушивается
К птичьим голосам туканов, ибисов и нанду.
Банду попугаев садовник прочь прогоняет,
Приговаривая что-то на незнакомом для меня языке.
Не знаю я до сих пор ни испанского, ни гуарани.
Рано, рано ещё будить Асунсьон для встречи со мной.
Пусть поспит и понежится до моего приезда.
У подъезда президентского дворца остановился курьер.
На фоне сахарной белизны стен
Он — заметнейшая фигура. В его руке — тайна.
Простой фельдъегерь способен изменить историю.
***
Учительница отправила второклассника
переделывать рисунок космоса, так как он,
неправдоподобный.
В «Роскосмосе» с ней не согласились:
«На самом деле звезды бывают и голубые,
и белые, и желтые, и оранжевые, и красные».
Разноцветные звёзды радуют наши глаза.
Пусть далеко не все различают такое.
Да, бывают красными и голубыми звёзды.
Можно отыскать на ночном небе белые,
Жёлтые и оранжевые.
Наверное, это не специально,
Но дети это ещё видят,
А взрослым просто некогда
Вглядываться в небо.
А ведь там такая разноцветная красота.
Строгая учительница наказала второкласснику
Переделать его рисунок космоса.
Звёзды должны быть стандартными –
Разнообразия здесь не потерпят.
Вот как утвердят изменения,
Только тогда можно рисовать,
Так как видишь,
А сейчас только так,
Как положено.
Отложенные было в сторону краски
Вновь пригодились.
У второклассника появились
Розовый медведь, зеленоватый с отливом слон,
Бегемот ярко-жёлтый и синяя трава.
Эту картину он не покажет в школе.
***
Прыг!
И я в облаках
Как в штанах.
На три километра над землей
Иду.
И как не понять Маяковского,
Который именно так
Любил ходить над головами у всех.
Нет помех для шагающих в высоте.
Только иногда зазевавшийся вертолётчик упрёт
Свою машину в меня.
Я — аккуратно его пропущу.
Пусть летит,
А я буду себе шагать прямо по небу.
Айрат Мустафин
***
Профессор Нижегородского университета
Ярослав Сергеев решил проблему описания
бесконечности математически.
Сенсация
Закончилась, казалось бы, вечная,
Беспечность
Бесконечности.
Оцифрована математически,
По-сергеевски точно и абсолютно.
Тайна растворилась в формулах,
Написанных убористым почерком
Несколькими кусочками мела на старой
Университетской доске.
Уже не страшит далёкость — всё измеримо.
Сенсация. Положено быть радостным.
Всё верно. А мне немножечко грустно.
***
Свойство внутреннего магнита
Притягивает людей
И хорошие события.
Из небытия вытягивает
Сломанные конструкции
И неизменно их чинит.
Чинно шагает картонный чиновник.
Он почитает только
Плакатных начальников.
Нет, не печально,
Что бумага не может притягивать так,
Как внутренние магниты.
Притяжение.
Видимо, это свойство — стержневая основа
Настоящего человека.
***
Режут факелы неба жесть.
Андрей Ковалёв
Разрезают факельным резаком
Небо ночное.
Я с такими тайнами не знаком,
Ходаков не знаю.
Хмурые лица, сапоги тяжёлые.
Звук кованый.
Ацетоном пахнет картина эта.
Память спрессованная.
Жеваная резинка летит на асфальт.
Пфальц рядом с Рейном.
Жгут факелы, прячась от света,
Это — плохая примета.
Жду, жду, жду рассвета
И света.
Хочу много света.
***
На скелете улиц городских.
Андрей Ковалёв
Дома с предельно тощими боками
Голодными глазами окон светят.
Они готовы проглотить любого,
Кто войдёт внутрь их подъездов.
Зубами перил перемолотит тех,
Кто зашагает по ступенькам.
Тени от домов и от деревьев рядом
Пугают пешеходов.
Тени самих шагающих
Напуганно трясутся.
Улица домов — скелетов ночью,
Где фонари побиты или уснули навсегда —
Сюжет для алкогольного кошмара.
Забывшись ненадолго, любитель спирта
Погружает всё в чёрно-белые картины
Своих тревожных сновидений.
Тени, жуть и улицы-скелеты.
Мне ж по сердцу дома при ярком солнце.
***
Некоторые виды мхов умеют пить туман.
Факт
Сдуну шапку облаков,
Выпью туман из огромной кружки,
Стряхну остатки на землю.
Росой ляжет он на листочки и травы.
Браво!
Как невообразимо прекрасно вокруг.
Жить, кусая горы,
Как куски пирога.
Сосенкой ковырять в зубах
После еды.
Дышать полной грудью,
Сбивая полёты птиц,
Пролетающих мимо.
Быть большим — всегда необычно.
И как непривычно другим
Вдруг увидеть тебя в полный рост.
***
Песни гренландских китов оказались настолько разнообразны,
что зоологи сравнили их с джазовыми композициями
Факт
Песни гренландских китов
Меняются каждый год.
Сами себе поют,
Дуя джаз сквозь ноздрю.
Музыка соленых морей,
Мелодии стылых льдин
Рождают в их головах
Ноты длиною в дни.
Гармонии у китов.
Звенит холодеющий звук.
Да, нет у китов рук,
Но джаз и у них в груди.
***
Им дарит океан свою энергию
и трётся синим брюхом о песок.
Михаил Тищенко
Трётся океан брюхом синим о песочек,
О галечку белую. Здесь.
Там
О скалу острую бьётся,
С разгону набрасывается на волнорез
И взвывает, надрезанный.
Отползает и вновь налетает с разгону.
Где-то спит, слегка колыхая поверхность,
Дожидаясь прихода весёлого ветра.
И это всё он — океан.
Гигантский волнующий зверь.
Ласковый и умиротворенный,
Когда не голодный.
И злобный, расстроенный,
Дикий — уставший лениво лежать.
Я глажу его пенные кудри.
Он мурлычет в ответ.
***
Как пахнет космос?
Ноздрями не втянуть внутрь лёгких вакуум.
Умный учёный ответил, что чёрная бездна
Пахнет потом и кровью,
Огнём и металлом.
Ломкий ли шар после приземления.
Обугленный шар и шарик Земной
Тесно прижались друг к другу.
Космос пахнет надеждой,
Тревогой, открытием.
Невероятным событием для всего человечества
Стало путешествие старшего лейтенанта Гагарина.
Пальцами, затянутыми в перчатки,
Ощупывал космос Леонов.
Новый виток Земли вокруг Солнца –
Ещё один год космической эры.
Гравитационные волны последнее время
Всё чаще щекочут обонятельные волоски.
Только самые чувствительные
Ощущают новые запахи Вселенной.
***
Сердце наружу.
Нет у него доспехов.
Успехи и неуспехи все на виду.
Бьётся, артериями коронарными,
Будто нитями авоськи опутано.
Путано что-то рассказывает
Перепуганный гражданин,
Отхлёбывая воду из гранёного стакана.
Странно выпучены глаза,
Взмокшая на спине рубаха.
Привиделось чудаку, что в лесу —
Палач и подобие плахи.
Страхи, страхи заставляют сердца,
Выворачиваться наружу.
А когда всё уже позади, то обратно
В грудь прячется миокард.
А кто-то с самого начала
И навсегда
Сердце своё оставляет снаружи.
Считает, что так честнее.
Но так и особо больно.
***
Однажды Волк пришёл к застолью Зайца.
Стол ломится. Закусок полон стол.
И Заяц спрашивает, приглашая, мол:
«Куда изволите садиться?
Чем, Серый, хочет угоститься?»
И хитро косит взгляд.
«Рад, Заяц, празднеству я твоему», —
Ему с достоинством серьёзно отвечает, —
«Хочу и я отведать что-то,
Чтобы запомнился сей праздник».
Проказник Заяц принялся
Поочерёдно подносить тарелки.
«Вот суп морковный, вот салат капустный.
Вот, кстати, голубцы со свёклой на пару».
Мрачнеет Волк от заячьих стараний
Да всё ещё не оставляет надежды сытым быть.
«Вот морс из ягодок лесных, варенье,
Вот соленья, грибочки разные, вот зелень, лепестки», —
Не замечая напускного разочарования, лопочет Заяц.
«Что мне трава, когда я мясо ем?
Затем я и пришёл. Зачем мне набивать утробу овощами.
Я хищник, за столом я Зайца предпочту».
И съел косого.
Коль ты пускаешь хищника за стол,
Будь аккуратен.
Зайцу не место рядом с Волком.
Сколько б ты не предлагал ему травы,
Он всё мечтает съесть тебя. Он хищник.
***
Павильон рассеянных облаков.
Наименование одного из помещений
В императорском дворце в Китае
Облака невнимательные
До безобразия,
Слоняются по дворцу,
Бросаясь в объятия
Каждому встречному.
Целуют ватно-прозрачными губами,
Оставляя в недоумении
Посетителей павильона
Рассеянных облаков.
Кто-то выделил им
Специальное помещение
Для безделья.
Просто для праздного шатания
От стены до стены,
От пола к высоченному потолку.
Нужна ли такая свобода тем,
Кто привык к расстояниям другого масштаба.
Пусть даже целый павильон во дворце
Императора,
Но территория над всей планетой
Гораздо больше.
Приятное заточение
Остаётся лишь заключением.
Свобода не имеет ограничений –
Ни стен, ни потолка.
***
Деревья зелёные шапки
Надвинули на самые брови –
Глаз не видать.
Руки зелёные спрятали
В карманы почти незаметные
Прямо в стволах –
Не выпросишь показать
Зелёные ладони.
Только клён воздел
Растопырено пальцы
К небу
С просьбой остановить
Жару хоть ненадолго,
Пролив наконец-то воду
И охладив пыл,
Остановив расплавление
Зелени.
Сосна тихо плачет —
Жарко ей, снега желает.
Сгрудились облака,
Нахмурилось небо,
Залепило ватностью Солнце,
Взвыло от боли и жалости
К деревьям и зарыдало,
Обливая землю и зелень
Дождевыми слезами.
Зашумели благодарно
Деревья,
Склоняя слегка
Свои зелёные головы.
***
Феофилакт Косичкин почёсывает бакенбарды.
Макает перо в чернила и тихо строчит стихи.
Рисует профили милые, кусает перо зубами,
И подбирает рифму, чтобы лились ручьём
Стихи.
Феофилакт Косичкин тихо ругает Булгарина
В «Литературной газете» и пишет письма Дельвигу,
Чтобы узнать как дела.
Повесил сюртук на спинку
Стула, по-венски выгнутого,
И держит рукой Пегаса за нерасчёсанный хвост.
Феофилакт Косичкин знакомый до неприличия,
Отличный от всех поэтов — великое наше всё.
***
А на небе луна словно белый карман,
В нем измяты до боли закаты…
Сара Рубинштейн
По карманам рассовываем воспоминания,
В скомканных письмах — боль.
В перевязанных конвертах — счастье.
Во власти незатейливых строчек
Готовы обнять ночное небо
Или разорвать на кусочки закат.
Салат на столе стоит не тронутым
Битый час.
Кукушка в ходиках проспала своё время.
Белым карманом висит луна,
Спрятав в себе тайну.
***
Вечер лениво разбрасывал звёзды по небу.
Инесса Фишер
Вечер с ленцой прогуливается по побережью.
Из холщовой сумы зачерпывает звёзды ладонью.
Кидает прямо на небо
Горстями.
Стягивает сума плечо своею тяжестью —
Много звёзд.
Надо всё раскидать яркими гвоздиками
По ночному полотну чёрного неба.
Шляпки гвоздей натёрты до блеска
Чьей-то терпеливой рукой.
Кто такой, этот вечер,
Шагающий вдоль полоски седого моря?
***
Картины испанской бабушки
Взорвали Интернет.
Нет, она не рисует,
Она пишет компьютером.
Набирает детали
И складывает картины.
Тины и тягомотины нет в них.
Они полны света и солнца,
Радости и свежести впечатления.
Вот, что нетленно —
Отражение Кончи Гарсиа Саэры
В мониторе.
-Сеньора, позвольте рассмотреть
Ваши электронные открытки.
В них простота жизни.
— Por favor, sen’or.
***
Любовная история и красивые костюмы –
вот верная формула успеха кино.
Индийский кинорежиссёр
Красивые яркие костюмы и много музыки.
Зажигательные танцы и вдоволь солнца.
Песни о любви и душещипательная история –
Вот, что хочет увидеть зритель, читатель, переживатель.
Кстати, всё обязательно нужно закончить хорошо
И по-доброму.
Кобрами окружили дом злодеи,
Возлюбленным никуда не деться.
Только змеи тоже умеют любить.
Не успело остыть молочко в блюдце,
Как они выступают на стороне добра.
Радостно приветствуют справедливую защиту все.
Все, кто по ту и эту сторону экрана.
Рано, рано встаёт сценарист истории.
Допоздна не ложится спать композитор,
Выдумывая мелодию.
Юбку дошивает костюмер, укалывая в очередной раз палец.
Скиталец стучится в дверь киностудии.
Вдруг ему улыбнётся удача.
Мы верим вместе с ним,
Иначе и быть не может
В стране брахманов и Ганга,
Солнца и надежды.
***
Над вымыслом слезами обольюсь.
А.С.Пушкин
Ведь знаю точно, что ночью,
На звёзды глядя, на паутинки
На растрескавшемся потолке,
На образа в углу и в рамочке,
Всё это придумал автор.
Вторю его словам, его сюжету.
В этом нахожу свою историю.
Плачу, будучи один, и сдерживаю
Сердца крик,
Читая, как старик
Прожил всю жизнь свою.
Вою, при жестоком совпадении,
Подобно волку на то, что недоступно.
Преступно бью кулаком по стенам и столу.
Луплю нещадно подушку.
Потом читаю продолжение.
Автор на ушко нашёптывает новые ранения.
Какое наваждение, слезами обливаться от придумок.
В подсумок складывает патроны герой.
Со стены снимает ружьё, всё время висевшее
Уже на ржавом гвозде.
Какая разница, где правда,
Где вымысел писателя или поэта.
Про это и не задумываюсь в тот момент,
Когда слезу скупую утираю.
Я знаю, это было.
***
— Эй, мойщик окон!
— Нет, он не моет окна,
Он запускает свет.
— Входи, свет.
Располагайся, разливайся по комнатам.
Присаживайся поочерёдно на диван,
На кресло.
По полу скользи.
Наполняй собою посуду в серванте.
Удивительно, когда свет
Имеет возможность прийти к нам.
Мы можем им наполнять бокалы.
Мало ли что ещё можно делать со светом.
Марафетом занимается девочка,
Сидя у окошка.
Рисует себе ресницы и брови.
Теперь ей светло.
Мальчик посылает ей солнечного зайчика
Обломком зеркала.
Свет, приходи к нам чаще.
***
Надо, чтобы что-нибудь ворочало душу и жгло воображение.
Денис Васильевич Давыдов
Стихи ворочают наши души,
Обжигают воображение.
Да, идёт настоящее сражение,
Наступление на тёмное и злое.
Ради неоспоримой победы
Стоит привлечь поэзию
В союзники.
Узники примитивного слога
Ожидают освобождения
Именно от стихосложения.
Настоящий стих жжёт,
Полыхает.
Он заставляет
Видеть совсем по-иному.
Души проворачивает внутри.
Дарует надежду.
Невежды отвергают стихи,
А ты не бойся поэтического огня.
***
Я спокойный и трезвый как анатомический атлас,
Стоящий рядом с историей философских учений.
Владимир Бурич
Глобус. Спокойный и трезвый
Рядом на полке с целой когортой
Философов,
Одетых в картонные корки.
Размышляют философы,
Зазывая к себе,
Внутрь своих учений.
А на мне можно разглядеть
Движения морских течений.
Осью пришит к подставке,
Вопреки разумному кручусь и туда и сюда,
А учёные строго придерживаются себя.
Баренцевым морем добавлю немного сини
А вот у философов нет больше силы –
Всю растратили в рассуждениях
О рождении мира, о ценностях человека,
О разнице римлян и греков,
О воззрениях ацтеков, а заодно и майя.
Амаяк Акопян на выцветшей афише,
Приклеенной прямо к обоям,
Улыбается прямо мне,
Создавая иллюзию присутствия
Знаменитого фокусника.
Я глобус — модель того, что существует.
Рядом — полная противоположность.
Сфере противопоставлены фигуры
С рёбрами и прямыми углами,
Не способные ни к какому движению.
Я спокоен. Не до выпивки мне.