Траурный марш играет по карнизу серый барабанщик чёрных туч, ему вторит отзвук моих пальцев по столу. Я собираюсь с мыслями, чтоб записать для женщины в открытке: я тебя люблю… как друга.
А пламя свечки на заставленном столе играет светом с фонарями во дворе, которые дрожат… и здесь мелькает свечка костерком на фитильке. Горелый воск — для более лиричных дум, с недавних пор я сам себя так вдохновляю на творение, создавая романтичную игру.
День удалился в темноту. И в небе звёздная плеяда искрами вонзается во створы окон. Вдруг тишина изгнала суету и дождь ушёл уже далёко.
Чтоб разум свой мне усмирить, на помощь сердце призываю снова. Ведь в эту ночь я отрекаюсь от твоей руки, но нет от Бога. Я должен был тебя поздравить с Новым годом. Ум требовал надежды, ну, а сердце, как от внезапного осколка, плачет от бессилья, оттягивая руку от белого крыла открытки с очередным признанием к тебе… Сомненья подтвердились, подавлена душа, померкли все улыбки, искра во мне от взгляда твоего изрядно потускнела, желание любить твой образ — не сиюминутно, но… померкло. Есть ты, есть образ твой, но мне с ним не становится милее. В живую нам идти совместно всё труднее.
О, Муза во плоти, былая радость ты моя, я уношусь к чужим степям с потерянной душой, с загубленными мыслями обо всём былом.
Я встречи наяву не представляю. Но мысленно тебя с наигранною горечью бросаю: Возьму твою ладонь, вложу в неё осенний лист шершавый, и оттолкну к твоей груди, накрыв руками. Я отдаю и ничего не требую взамен.
Период жизни миновал: за годом год. Иные дни, иной черёд. И я с тобою вместе в мыслях неизменно, но лишь отчасти по причине не угасших тёплых чувств. Я не менялся — ты развивалась прогрессивно, ища больших заслуг в моей наискромнейшей жизни. Я — русский литератор: мне огонёк Вселенной для творения и чашечку любви твоей ответной — и большего не надо.
Ты занята, ты вся в делах, ты возжелала ещё большего от дел мирских моих, а прежнего искусства — тебе мало. Я не дарил больших надежд, я опускал на землю твои мысли, ты не могла меня обидеть, ты просто отрывалась от меня… надеясь, может быть, меня заставить сделать большее, чего уже добился.
Любовные ветра и чувства стали угасать, они ушли вовне, они не греют ничего во мне. Ты безусловно меня старше и вправе требовать вещей материальных, славы и карьеры. Но у меня не вяжется судьба с комплектом этой жизни серой.
Ты всё надеялась остаться моей музой, но чаще становилась бездной, в которой я терял талант, когда на полуслове, полувзлёте моей песни ты тормозила ход моей неторопливой речи. Я так хотел уединений и молчанья, но мои мысли ты не понимала или читала их на свой манер. Мне нужно было получить признание в ответ, но ты желала получать всё сразу и вместе с новыми стихами. Я не пишу простых стихов столбами, мне больше нравится творить в свободной форме. Мне в эту прозаическую жизнь хотелось влить гармонию звучаний от себя, а не того, что в моде. Я звание поэта ещё не заслужил, поэтому я в тексте прячу белые намёки строгих форм стиха. В них рифмы маловато, а больше — ровность мыслей, в них вся душа, а в ней — нет рамок.
Костёр весны в душе вновь запылает рано, но будет поздно — воцарилась осень чувств, а вместе с ней — былая рана. Огонь любви не гаснет поутру, имей в виду — всё в памяти хранится. На свет своей души иду один, чтоб мне не заблудиться. Уже не здесь, в миру я буду… параллельном. И буду там любить всю прежнюю тебя отдельно. Нет, мы не расстаёмся вовсе, я просто буду долго возвращаться от тебя к себе, внутри оберегая идеальный образ счастья.
Моё отношение к тебе ни для кого не стала тайной. И даже фотографию твою представил многим лицам. И мне сказали: ты способна ждать и это — главное. Я сам не изменился и верил в этот кроткий образ дамы сердца, но кто живёт умом — в границах мира обитает, в котором бесконечность тускло таит, чтоб чётко проявился контур места быта.
Ты чувствами мне наполняла чашу жизни. Но у неё теперь на дне глухая темнота молчанья, которое всё больше отнимает силы жить и рисовать по воле кисти.
До истечения лет я не пойму, что предрешило нам судьбу. Луна морщинку осветила на оголённом лбу в последнюю минуту. И в темноту сказал: «Спокойной тебе ночи… Муза! А я усну один. И пусть нам всем Господь поможет».