I.
Ну какой же рассказ об Одессе – без упоминания о рынке «Привоз»? Одесситы любого поколения, которые, кстати, употребляют это название без кавычек, вам сразу заявят, что Привоз уже — увы! — «не тот». Признаться честно, точно также о нем говорили и двадцать лет, и пятьдесят, и сто лет назад. Кажется, что со дня его открытия в 1827 году, Привоз никогда не был «тем». Но это не так уж важно, да и сам Привоз не обращает на эти сетования ни малейшего внимания.
Это правда, что на Привозе можно купить всё. Но это «всё» потом еще нужно донести домой на Молдаванку!
На Привозе также можно увидеть «всех»: учительницу истории с кошёлкой, из которой торчат скрюченные агонией куринные лапки с жёлтыми коготками, профессора философии, с глубокомысленным видом пробующего брынзу, поэта, в растерянности глядящего на зажатый в руке список продуктов длиною в «Потерянный Рай» Мильтона.
Привоз – это место, где обычный одессит общается с «народом». «Народ» приезжает со всей Украины, а иногда и из более отдаленных регионов. «Народ» сидит на тюках, за скользкими липкими прилавками, заваленными товаром, и внимательно следит за конкуренцией. Одессит тоже пристально за ней наблюдает.
— А отчего у вас по два-тридцать, а там у женщины – по два? – пытливо щупает упругий помидор «бычье сердце» голодный одессит.
— Та ладно, берите два за пять.
— Вы шо меня за идиота принимаете? Три за пять.
— Идите там, где по два, гражданин, не мешайте торговле.
Одессит со вздохом кладет помидор на место, «попкой» кверху, и отходит. Но недалеко. Контакт установлен, и начинается психологическая игра, не очень сложная по содержанию. Одессит уже представил эти помидоры во всей красе: в хрустальной салатнице, нарезанные крупными «дольками», заправленные сметаной, пахнующие укропчиком и подсоленные так, чтобы оставшаяся после юшка вызывала стоны эйфории. В животе у одессита урчит. Одессит знает, что он хочет именно эти помидоры. По ту сторону прилавка это тоже прекрасно знают. Если приглядеться повнимательней, этой психологической игрой на Привозе заняты буквально все, ну, кроме совершеннейших простаков, которым недоступно живое воображение.
II.
Одесский сезон 1986 года был очень жарким. В начале мая одесситы беспокойно посматривали на небо, ожидая радиоктивного чернобыльского дождя. Но страшная туча ушла на север и «выпала» где-то в районе Белоруссии и Польши, не на шутку испугав как восточных, так и западных немцев. Одесситы же расслабились и выдохнули новую волну не очень добрых анекдотов о бегающих грибах, моргающих капустных кочанах и хвостатых пионерах. Это моментально отразилось на чувствительном к панике рынке. К июлю ценники указывали не только новые, завышенные цены, но и названия районов, из которых были привезены продукты. Проверить эти географические данные, изумительным образом представляющие только незараженные регионы, было невозможно, поэтому подозрительно-крупные экземпляры сельского хозяйства домохозяйки долго, до вмятин, щупали, но покупать боялись.
Бюджет молодой семьи младшего научного сотрудника и преподавателя физики на пол-ставки, обременённый теперь еще одним ртом (у моего братца за год выросли зубки и он требовал витаминов) дал течь и начал заваливаться на бок. В пятницу вечером, накануне очередного «выхода» на Привоз, мама достала общую тетрадь с выведенной на ней угрожающей надписью «Финансы» и там что-то озабоченно складывала и вычитала в столбик, недовольная остатком. Никакие формулы не могли натянуть хлипкий семейный бюджет на новые привозовские цены. Со вздохом мама вычеркивала из любовно составленного списка с прозаическим подзаголовком «что надо купить» нежно-розовую, с перламутром, свиную кореечку, молочно-белых молодых цыплят, налитые соком гранаты… Папа в задумчивости следил за её манипуляциями.
Надо сказать, что папа уже с раннего детства освоил искусство «делать Привоз». Моя прабабушка, тогда все ещё статная и видная женщина ростом с метр-восемьдесят, всегда брала ребёнка с собой. Он был такой тощий, что когда ребята играли в футбол, кто-то из болельщиков неизменно кричал «Уберите нитки с поля!», непрозрачно намекая на его тонкие прутики-ножки. Худоба ребенка портила моей прабабке весь торг, поэтому большая часть пути до рынка – от Госпитальной до Мясоедовской и от Мясоедовской до Панорамного – была посвящена неторопливым наставлениям:
— Шо бы я не покупала – ты, главное, молчи. Хочешь шо-то, глазками только мне покажи. Не рукой. Не пальчиком. Глазками. Понял?
Мальчик делал «глазки» и понятливо кивал, хотя и не вполне понимал, почему бабушка дома все требует от него внятного ответа на то, «хочет ли он еще пирожка» или «хочет ли он еще бульончика». А тут – молчи!
— Ты руку мою не отпускай или за подол держись. Тока не плакай, и не разговаривай ни с кем. А если потеряешься, стань там, где повыше — меня отовсюду видать.
Мальчик прекрасно знал, как добраться домой от Привоза по крайней мере шестью разными путями, один из которых пролегал исключительно по крышам Молдаванки. Но бабушкам такие сведения вредны для здоровья.
В течении последующих лет папин «привозный» арсенал пополнился помимо театрально-психологических тактик торга, также и навыками, приобретенными на физическом факультете тогда ещё Одесского Государственного Университета (сокращенно «ОГУ» – первое слово моего братца). Применение научных методов на Привозе было более, чем эффективным, оно было эффектным! Когда папа появлялся в арбузных рядах с научным калькулятором Хьюлетт-Паккард, среди торговок наступало замешательство. Плотно сжав губы, измерял он облюбованный экземпляр при помощи эластичного швейного метра, почему-то названного «Сантиметром», затем он задумчиво протягивал свой выбор торговке – для взвешивания. Узнав все необходимые ему параметры, он на калькуляторе вычислял плотность «фрукта» (как известно, если арбуз плавает в воде, то он – спелый, а если тонет – то нет, но где на Привозе вам дадут это проверить?). Покупал он лишь те, у которых плотность выходила меньше единицы. Притихшая торговка от растерянности забывала, вопреки обычаю, притянуть весы в свою пользу и боялась обcчитывать. Что, соответсвенно, укрепляло бюджет семьи в графе «Фрукты».
Вот и теперь, в роковое чернобыльское лето 1986-го, папа вновь решил обратиться за помощью к науке.
III.
Ясным и голодным субботним утром (ибо никто не ходит туда после завтрака), мы с папой, вооружившись авоськами, вышли по направлению к Привозу. Я не сразу приметила на папиной руке небольшую сумочку-барсетку из тёмного кожзаменителя.
Неторопливо – на Привозе не торопятся, даже если спешат – папа вышагивал среди рядов, брезгливо морща нос. Я семенила за ним. По установленному правилу, я должна была молчать и не поддаваться на льстивые речи, что «такой гарной дивчине» просто необходимо отведать предлагаемый товар. Есть хотелось, но правила привозного поведения нарушать было нельзя. Исключение составлял только ряд квашенной капусты, но там уже и папа давал себе волю. Залогом доброжелательности торговок, щедро предлагающих на пробу хрустящий, кисловатый продукт, являлась демонстративно зажатая под мышкой полуторалитровая баночка, наполнявшаяся лишь по обходу всего ряда и тщательной дегустации из каждой бочки (зачастую, по нескольку раз). Капусту мы выбирали долго и смачно, как выбирают новые обои, хотя есть её дома особо никто не хотел, и к концу недели мама выбрасывала остатки и мыла баночку для очередного похода на Привоз.
В овощном ряду, приметив торговку с самыми красивым и свежим товаром — и с самыми высокими ценами! — папа, всё с тем же брезгливым видом поворошил листья салата, потрогал пупырчатые бока ароматных огурцов, пощёлкал по звонким головкам редиски. Однако «хозяйка» знала цену своему товару.
— Ты, мальчик, не шупай, и так видать, ще все красывинько!
Папу на Привозе и до сих пор называют не иначе, как «мальчиком».
— Да шо-то уж больно «красывенько», — не растерялся «мальчик». – А вот интересно, откуда такие чудеса природы?
— Та ты не волнуйся, все местное, — уверяла молодуха. – Сами едим!
По её виду было заметно, что «сами» ели не только овощи.
— Ну это еще не факт, — мрачно ответил папа и расстегнул сумочку-борсетку. В ней оказался увесистый приборчик с экраном-шкалой и небольшая трубка, соединенная с ним спиральным проводом.
— А это ще такэ? — Торговка подалась вперед, уперев руки в крутые бока и надавливая бюстом на весы.
Папа не удосужил её вниманием и невозмутимо установил приборчик на прилавке, нарочито медленно водя угрожающей трубкой над натюрмортом. Вокруг тотчас же собралась небольшая группка любопытных.
— Счётчик Гейгера, смотрите, счётик, — загомонили вокруг.
— Ты, мальчик, ну-ка геть отсюда, — зашипела торговка, тряся подбородками, но на крик не перешла. – Ты мне почем торговлю рушишь?
Группка с каждой минутой росла. Из приборчика раздалось неприятное пощёлкивание. В испуге все отпрянули на безопасное от радиации расстояние двух метров и оттуда с любопытством обозревали покачивающего головой папу.
Торговка быстро сообразила, чем это ей грозит. Достав из под прилавка целлофановый кулек, она торопливо нафаршировала его огурцами, редиской, увенчала короной зелёного салата. Всё это она вручила мне.
— Вот, на, бери, та идите, ради Бога, идите отсюдова.
Папа моментально свернул операцию обратно в борсетку и положил на весы смятый рубль. Мы же не вымогатели какие-то.
Приборчик безотказно сработал и во фруктовом ряду.
— Мальчик, а ще це таке у тоби трещить, га?
— А вот радиацию проверяю, деткам незараженные фрукты купить хочу.
— Ах, рано тоби ще диток маты, а штуку цю ты вберы. Нехай вын не стучить мине тута. Черешенки сподобуй, гарна дуже.
И в сумку сыпалась отборная, матово-желтая, с розовым бочком, черешня.
Счётчик Гейгера был успешно применен и в молочном, и в мясном ряду, намного сбив цену с заветной корейки и цыплят.
Дома папа медленно распаковал набитые снедью сумки и с гордостью выложил на кухонный стол довольно внушительный бюджетный остаток. В маминых глазах полохнул первобытный огонек десятитысячилетней давности, как если бы неантердальский эквивалент младшего научного сотрудника вдруг приволок в пещеру свежую тушу молодой дикой газели. Братец же мой и десять тысяч лет спустя исполнил танец, вполне достойный обоих событий.
А что же там в счётчике всё-таки щёлкало, до сих пор не ясно. Папа за ужином признался, что приборчик «слегка не работал».
Fiesole
2012