ПРАВДА ВЫМЫСЛА
bredizdat@ostru.com
Ув. Лена Кольцова!
В настоящее время редакция журнала «РОДНЫЕ ПРОСТОРЫ» не имеет возможности ознакомиться с присланным Вами романом. Планы издательства укомплектованы до весеннего равноденствия 2099 года и изменениям не подлежат.
Редколлегия «РОДНЫХ ПРОСТОРОВ» приносит свои извинения за причинённые неудобства и желает Вам, Лена Кольцова, дальнейших творческих успехов!
— Ещё секунда — и письмо будет отправлено. Но рука замерла, действия за движением не последовало. — Как она устала! Ещё и ещё один роман. Угрожающее жизни число романов. Все пишут, никто не читает. Пожалуй, читатель — большая редкость, чем писатель. Зачем они пишут? Что самовыражают? Молодые, продвинутые, напористые, они воображают себя властителями умов? Мечтают о славе? Думают о сомнительной карьере писателя? Писатель – это не профессия.
Писатель — это богоданная мука творчества. Больше горькая, чем сладкая. И неустанный труд.
Есть правда в размышлениях Сальери: «В тишине и в тайне, не смея помышлять ещё о славе». Не СМЕЯ. Все метят в гении! Взял — и написал! Делов-то! Эко их всех прорвало! «Я, Лена Кольцова, написала роман». Курица снесла яйцо. Первое. И отныне будет нестись каждый день. (Сравнение не понравилось. На кур и их продукцию есть постоянный спрос.) От романов шарахаются читатели и редакции. Одним надо быть на уровне «моды», другие ищут коммерчески выгодное. Издательствам нужен «верняк». Бег времени не оставляет места для вдумчивого чтения. (Бег времени. В ногу со временем. Допустимо ли сказать «нога» времени? Быстрая нога, тяжёлая рука, какие ещё части тела можно задействовать? Чушь. Привычный штамп этот «бег». Типичная попытка дать определение неопределимому. Глупая метафора.)
… выделяясь на тёмном фоне старой ели правильными яркими галочками, снежинки стройно двигались параллельными рядами и укладывались на перину крыши гаража. Чуть шевельнувшись, замерший воздух мгновенно изменил упорядоченное движение, превратив его в круговерть снегопада…
… строй сломался. Мысли кружились, многочисленными галочками отмечая случайности. Случайная закономерность? Исключение?
— Прочитать роман неизвестного автора. — Разве что за приличное, как говаривали когда-то, вознаграждение, да и то сомнительно, что кто-то возьмётся читать этот мутный поток самоуверенной писанины, как правило, безграмотной. Денежное? — тут она запнулась.
Вознаграждение не было приличным. Тем более денежным. Подумала, что с понедельника уходит на пенсию и будет читать только тогда и то, что захочется, никем не понуждаемая и не понукаемая. Вне строя. Строй обезличивает. Вознаграждая себя за долгие годы любимой изнурительной работы, она выбросит из головы побочные соображения. И денежные в том числе. Её выбросили, вежливо, но твёрдо. Она тоже выбросит. Видно, пора. Вспомнилась шутка студенческих лет: абзац подкрался незаметно.
Она знала, что за глаза коллеги называют её Холерой. Юные бесцеремонные дарования, заполнившие рабочие места, часто проговаривались, шепча в ухо: «Дорогая Холериванна! Ой! Извините, Валерия Ивановна! Посмотрите ещё разок! А? От этого человека многое зависит. Для меня лично тоже! Он же такой влиятельный! Валерочка Ивановна! Миленькая! Пожалуйста! Ну что Вам стоит!». Иногда приходилось смотреть. И делать. А когда было невозможно переступить через себя, шёпот перерастал в злой пересуд: Холере пора на пенсию! Старая карга выжила из ума. Её время прошло. Пора на заслуженный отдых! Ретро очкастое!
«Очкастое Ретро» покраснело. Видно, подскочило давление. Мысли вернулись к неотправленному письму. И она его удалила.
«Здравствуйте, Лена Кольцова! — писала она, в то же время думая, как эта Лена узнала её имя-отчество, — я напишу Вам правду. С понедельника я больше здесь не работаю. Фактически я уже не работаю, добываю последние дни. Могу передать Ваш роман на рассмотрение нашего сотрудника Г.Звонцева, от которого в течение двух недель Вы получите стандартный ответ (отказ). Впрочем, и от любого другого тоже. Редакция завалена романами. Мы, то есть с понедельника — они… (Что же она такое пишет, зачем? Кому интересны её личные проблемы? Нет, так не годится!)
Сначала. — Не знаю почему, но Вы обратились ко мне лично с просьбой прочитать роман, не упоминая о публикации, — я выполню Вашу просьбу, Лена Кольцова, (да, времени будет теперь предостаточно) в самое ближайшее время. Как Вы понимаете, в настоящий момент от меня ничего не зависит. (К чему так-то прибедняться? — А пусть знает и не строит воздушных замков.) Роман будет внимательно вычитан. Обещаю. Своё впечатление Вам сообщу.
P.S. Ваше полное имя — Елена? Что за блажь подписывать роман краткой формой имени? — не удержалась Холера, внутренне подсмеиваясь над собой и неизвестной Леной Кольцовой, адрес которой был несколько странен: tohaoshu@worldchina.com
По дороге домой Валерия Ивановна продолжала разговаривать с воображаемой Леной Кольцовой. «Написать роман. В Ваши-то годы. В наше-то время, — добавив про себя: « с руками и ногами нашего времени». Вы вообще представляете себе, что такое роман? Что в нём должно быть, чтобы иметь право называться романом? Сейчас все пишут рассказы. Они думают, что это легче и быстрее. Сотня рассказов — всё равно не роман. Профанация жанра. Профанация литературы. Оглушительное её незнание.
Написать современный роман.
Много слов, очень много слов, тонны, — это, по-вашему, роман, если есть части и главы? Меньше слов – повесть, ещё меньше – рассказ. Уж на него-то все считают себя гораздыми. А сколько раз было слышано: моя жизнь – настоящий роман. Вот бы её описать! Зачем? — Вы ошибаетесь, дорогие мои, жизнь – это не роман, ваша собственная история интересна только вам, роман – не просто описание событий вашей жизни. Вы полагаете себя настолько значительной и важной персоной? Вы уверены, что до вас мир не существовал, а чувства ваши так уникальны, что все другие люди замрут в восхищении? Посочувствуют? Полюбят больше себя? Зачем вы пишете? — кипятилась Валерия Ивановна, — Читайте классику! — раздражённо бросила она неведомо кому банальный совет так, как в сердцах швыряют собаке обглоданную до блеска и уже ни на что непригодную кость. — Роман она написала!
А знаете ли Вы, Лена Кольцова, такого португальского писателя как Хозе Сарамаго? Нобелевский лауреат по литературе (1998 г.) написал свой первый роман в двадцатипятилетнем возрасте и умолк почти на два десятилетия только потому, что понял: пока ему нечего сказать. Знаменитые романы, признание, Нобелевская премия, слава, — всё это пришло намного позже. Да разве в славе и премии дело? Кажется, он нуждался до конца жизни.
Написать роман…
Есть у сербского писателя Милорада Павича сочинение «Роман как держава». Как держава! По-моему, — самое краткое и самое лучшее определение романа».
— Что я на неё обрушилась, в самом деле! Сказала – прочитаю, значит — прочитаю. «Вычитаю» — невольно вырвалось. Но это правда. Я не читаю, а вычитываю. Привычка? Натура такая холеристая? Отпридиралась уже. Пора и охолонуть.
Вооружившись двумя парами очков: для компьютера и для письма, ручка и бумага всегда были рядом, Валерия Ивановна открыла роман. Не распечатывать же его. И без того полно макулатуры. Где это всё хранить?
Оформлено сочинение правильно: предшествует роману синопсис. Кому он нужен, этот синопсис? Заявка. Мало ли что хотелось сказать автору, а сказалось ли, из синопсиса не узнаешь. Выдумка новомодная этот синопсис. Но требуют его все. Такие нынче правила. Написано кратко и сдержанно в виде обращения к читателю. Перечислена тематика. Ишь ты! «Природа и психология творчества». Плохо лишь одно: название. Оно будет мешать. Оно мне уже мешает. Крикливое какое-то, дешёвенькое. Надо будет связаться с ней, если будет надо.
К роману!
Пролог. Избран эпистолярный стиль. Письмо к другу длиною в месяц — длинное письмо. Приём старый, но действенный. Боль в животе «тягучая как бабушкин клейстер». «Начав писать, не знала, когда и чем закончу. Я всегда пишу так. Все, наверное, так пишут». ( Наверное…)
«Нет, я отлично понимаю: отчалив от берега с путевыми заметками, нельзя приплыть обратно с другим багажом. Но волею случая странника может ведь унести далеко-далеко, за кромку горизонта. А когда лодку его прибьёт, наконец, к покинутому причалу, берег будет всё тем же, но странник – он вернётся к нему другим. И вот ещё что: случается на свете то, чего не бывает. Теперь я это знаю, поверь».
– Умница! «С другим багажом» — нельзя! Первичный багаж дан вместе с рождением. («Всё своё ношу с собой») Он пополняется благоприобретённым: средой обитания, воспитанием, образованием, кругом общения. Его не потерять и не украсть. Но – влияет, ещё и как влияет на развитие личности!
Пролог – как эпилог «лишь бы сошёлся узор». – Дай-то Бог! (В.) Традиционная форма по сути не была повторением.
Заметки о путешествии семьи (муж, жена, двое детей — мальчиков-подростков) по серединному Китаю. Никчёмность путеводителей. Желание переписать их. Только бы не «китайщина»! (В.)
В роман!
Портрет времени, проведенного в Китае. Портрет улицы – хорош! (В.)
«Символом этой страны я сделала бы землисто-жёлтого старика в застиранной белой майке», «Все достопримечательности описаны в книгах, а за неприметностями в справочники не лазят», «Всё, что нельзя сфотографировать», «Закрытая китайская культура требует распахнутых дверей, широкая русская душа льнёт к дверям запертым», «Звуки стали прислушиваться к командам музыкантов».
«В Китае много удивительного. За этим едут сюда люди с Запада. На их родинах им скучно».
«Бездарные строчки засоряют мир, в котором и без того полно грязи».
«Каждый получал здесь то, что хотел. Каждый находил то, что искал. Туристы приехали сюда что-нибудь взять. И давалось им ровно столько, сколько они могли унести с собой: сувениры, впечатления, фотографии. Стоя у торгового прилавка в монастыре, я подумала, что с подобных невидимых весов начинается всякий спектакль, отправляется в путешествие всякий сюжет, рождается любое искусство. Все мы понимаем ровно столько, сколько способны, и не получаем больше того, чего ждём. Открываем книгу и надеваем очки. Выбираем картину и отходим на нужное расстояние. Можем ещё немного и повернуть полотно на стене: почему бы и не сместить пространство относительно себя самого, если так удобно нашему взору?».
«…повернуть полотно на стене…»(В.)
Запнувшись, ёкнуло сердце, ручка скатилась со стола и затерялась где-то в ковровом покрытии. Валерия вошла в роман. В каких-то очках. То ли для компьютера, то ли для чтения. Не имело значения. Остановиться она не могла. Перед ней была держава романа. Были и двери. Они не были распахнуты настежь, они были просто открыты. Всем. По росту и размеру человеческому. В них не было ничего вычурного. Зеленовато-китайского цвета, с несколькими незамысловатыми иероглифами сверху. Чувство подсказало смысл: «мир входящему». И она вошла.
… Светало. Часов семь зимнего утра.
Роман прочитан. Проглочен. Полнокровный, многоплановый, захватывающий. Держава! Некоторая шероховатость стиля вместе с погрешностями разговорного синтаксиса убеждали в искренности, придавали свежесть и непосредственность изложению. Образы, даже второстепенные, запоминались, вносили свою лепту в общий замысел, не всегда возвращаясь, но влияя на восприятие целого. «Сервисный пучок чёрных волос на затылке» проводницы скоростного поезда, «ленивый месяц», что всегда лежит на спине, «звуки расшалившимися первоклашками», — держава романа в пространстве и времени поднималась в горы, уходила в воспоминания, возвращаясь к истокам: семья, традиции, дети. Предки. Еда, одежда, жильё. Друзья. Люди. Письменность. Чувства. Сны. Явь и воображение. Поиск. Энергия.
Экзотика превращалась в обыденность, продиктованную условиями существования. Ученики и учителя. Столица державы романа — монастырь Шаолинь.
«Всё связанное с Шаолинь Сы, сопровождало два оттенка лиц: нацеленные наружу и обращённые внутрь».
«Сила не на поверхности. Сила внутри тебя».
Древний Шаолинь Сы — родина знаменитого боевого искусства, символ державы, ключ к познанию страны. Многие слышали о нём, но не всем удалось найти дорогу, достичь цели и прикоснуться к его тайне.
«Принято считать, что Кунфу — европейское название китайского боевого искусства».
«Пожалуй, точнее было бы определить Кунфу как часть Ушу, доступную иноземцам. Этакое прикладное, удобоваримое Ушу. Сухой, коварный и красивый вид спорта. Мне трудно объяснить тебе различие между ними: смотришь на этих спортсменов, и почему-то не веришь им».
— Учиться можно и нужно. Но есть нечто, чему научиться нельзя. Это дано или не дано. И с этим надо смириться. Каждому своё. Есть разница, огромная, между спортом и искусством. Недаром же легендарное Ушу, «лишающее понимания и зовущее к облакам», называют искусством. (В.)
«С китайским обучением мы уже сталкивались. Бессмысленное на европейский, и, тем более, на российский взгляд, китайское обучение: вставай в ряды и делай. Дзо! Дзо! Дзо! Ни теории, ни объяснений», — Валерия умышленно прервала цитату.
Вспомнился Пастернак «Не спи, не спи, работай, не прерывай труда». Это совпадало с китайским дзо! Но цитата оканчивалась иначе: «В рядах других. В шеренгах. В массе, которая тебя поглотит, растушует, раздавит и сделает безымянным». И в этом тоже была правда бытия. Смирение и приятие удела.
Знание. Оно никогда не бывает исчерпывающим и полным. Подтверждением тому два начала: Инь и Ян. Сходства и различия.
— Не помню, кто до Гераклита говорил о единстве противоположностей. Путь вверх и вниз один и тот же. Он имеет два противоположных направления, они составляют его сущность. Без них нет и пути. Смысл в направлении: делай, работай, дзо! Без дзо нет развития.
— Ах, да что ж это происходит со мной! Я помню и знаю, кто говорил о законе единства и борьбы противоположностей до Гераклита. Это есть в размышлениях китайского философа Лао-дзы о всеобъемлющем Дао. После него – внушительный ряд философов, раньше Ромула (хоть он и не философ), до наших дней уточняют, дополняют, изучают и шлифуют закон (церк. канон) единства противоположностей, переход количества в качество, отрицание отрицания. Словом, известная диалектическая триада: тезис – антитезис – синтез. На этих трёх китах стоим, сидим, лежим. Летать не можем. Но мечтаем.
Держава имеет свою философию. Она есть у каждого народа. На протяжении жизни человек вырабатывает своё мировоззрение. Формулировки – дело специалистов.
Краеугольным камнем в китайской философии является энергия Чи. Её можно ощутить, приняв определённую позу:
«Концентрация внимания – на кончике носа, спина прямая, вы видите далеко по обе стороны от себя, хотя смотрите вперёд».
— В сущности, никакой экзотики. Начинайте с себя, не забывая о том, что не с вас всё началось, что по сторонам другие, такие же люди, и глядите вдаль. Вперёд. Вверх. Думайте о будущем. В этом философия жизни и сила энергии Чи. Дзо! (Валерии очень понравилось это китайское слово, короткое, звучное и выразительное.)
Держава романа не отпускала. Не ею созданная, она открывала ей свои богатства. Глупым был её, Холерин, вопрос: «Зачем вы пишете?», но и на него она нашла простодушный и обезоруживающий ответ:
«Ты спрашиваешь, зачем я это писала? А разве пишут – зачем-то? Разве так пишут: зачем?».
Было стыдно за собственную бурчливость. За старческое брюзжание, разъедающий душу скепсис и пессимизм. «Спроси ещё, зачем люди живут?», — укоряя себя, совестилась Валерия.
Но в державе всему находилось место. Она не упрекала, не поучала. Мало ли что случается на бескрайних просторах человеческого сознания. Взлёты чередуются с падениями, приливы – с отливами. Без одного не бывает другого. А всё вместе живёт, развивается и продолжается. В державе, в романе, в жизни.
Нельзя, нельзя этого делать! Не надо пытаться воображать человеческие качества автора и отождествлять их с художественным образом произведения искусства. Но читатели всегда это делают, отождествляют. И она, тоже читатель, вопреки своему утверждению, с печальной нежностью думала об авторе романа. Посторонний человек высказал то, что не умела выразить словами сама Валерия Ивановна, не без оснований прозванная сослуживцами по цеху Холерой. Посторонний сделался родным и близким. Возникшее созвучие расплавило лёд официоза. Холод отстранённого «Вы» заменился тёплым и доверительным «ты» равенства и любви.
«Девонька моя! Справедливо говорят, что мы сами выбираем свои дороги. Все они куда-то ведут. Свято верим, что к Храму. Без веры нет смысла жизни.
Но бывает и так, что дорога выбирает тебя. Настигает и избирает тебя. Это большая честь и большая ответственность: быть избранной. Твоя свобода безгранична (в рамках избравшей тебя дороги). Она — твоя. Но и ты — её. Она даст тебе несказанную, высокую радость творчества, а взамен потребует твою жизнь. Всю, без остатка.
«Цель творчества — самоотдача, а не шумиха, не успех» (Б.Пастернак). Он же: «Искусство — дерзость глазомера, влеченье, сила и захват». Значимо каждое слово, ты сама это знаешь, ты писала об этом, обращаясь к придуманному другу:
«Не думала ли ты, по какому набору крохотных примет мы безошибочно распознаём мастера своего дела: по его мгновенному попаданию в недра задачи, по пластике его движений или по их простоте? Я знаю только, что настоящий мастер не делает ничего лишнего, и он не говорит лишних слов», — обрати, пожалуйста, особое внимание на последнее, рифмоносное слово: «захват». Обрати и помни.
Ты понимаешь, о чём я. Тебе — дано. Твоё творение — лучшее тому доказательство. Твоё детище — роман — родилось и живёт уже без тебя. Ваши судьбы отделились после момента сотворения. Знаешь, как говорят о детях: они не твои и не мои, они – божьи. А ещё говорят «божьей милостью», «с божьей помощью», желая на прощание: «Храни тебя Господь!». Иди! Делай! Дзо!».
Возбуждённый мозг суетливо перебирал необходимые действия: надо связаться с автором, надо обговорить название романа, надо позвонить, надо написать, надо встретиться с… Главным было: надо помочь. Это было её «дзо».
Постепенно Валерия Ивановна успокоилась. Усталость взяла своё. Перед закрытыми глазами поплыли образы и пейзажи: летающий Малыш, дом на морском берегу, прилепленный к скале, почти закрытый зеленью от постороннего глаза; равнина, что естественным образом возвышаясь, становилась горой; за ней виделись другие горы, тоже зелёные; над ними, сквозь облака, поднимались новые вершины, а то, что было за ними, было пока не разглядеть. Но оно там было.
Сон пришёл под переливы ручья и звон цикад. Природа и люди едино звучали в созидающем «дзо».
Снилась литература. Литература выглядела книгой в твёрдой обложке зеленовато-китайского цвета.
Венцом служили пять иероглифов, пять стихий.
Ниже — русское название.
Формат, не академический и не карманный, соответствовал человеку.
За спиной книги вставали другие книги. Ещё и ещё. Их казалось много, очень много. Несметно. Их было мало.
Валерии снилась литература, и она дышала во сне легко и умиротворённо.
Торонто, 2014 год
МОЛИТВА
Доброе утро, Господи, Боже мой!
Доброго времени суток тебе, где бы ты ни был! Ты создал меня, а я создала тебя, связь наша тесна и неразрывна. Оба мы взаимозависимы, Учитель Ты наш и Вседержатель!
А теперь объясни мне, неразумной (такой ты создал меня), зачем и за какие такие грехи послано мне это наказание, эта пакостная девчонка, непослушная и упрямая?
Давным-давно договорились мы: Ты учишь, а не караешь, Учитель! Ты знаешь, что плох тот учитель, ученики которого не превосходят его. Я ни на что не претендую, не мыслю даже сравняться с Тобой, я сотворила тебя воплощением недостижимого совершенства и наделила всеми возможными качествами в превосходной степени, а ты требуешь от меня невозможного.
Ты создал меня. Увы! Твоё творение несовершенно.
Я создала тебя более удачно. Ты можешь всё!
Вот и вразуми одно из Твоих созданий, девчонку эту своенравную, это наказание моё, не знаю, за какие прегрешения. Разве лень – это смертный грех? Или же дай мне больше терпения, потому что имеющегося у меня явно не достаточно.
Ты же знаешь, я не злоупотребляю непрошеными советами, но когда она спрашивает, — я отвечаю, а она пропускает мимо ушей услышанное. Когда объясняю ей Тобой установленный порядок, она охотно поддакивает и соглашается, после чего делает всё по-своему, вопреки и назло.
Когда прихожу в отчаяние от своей беспомощности, она лишь смеётся и продолжает своевольничать, ослица упрямая, выводящая меня из терпения.
Говорят, что Ты, Боже мой, непогрешимый и праведный, Единственный, создал всё по своему образу и подобию… Ты в нас, мы в Тебе, Боже! Вразуми же нас!
Не буду Тебе пересказывать «я сказала, она сказала», Ты сам знаешь, как всё произошло.
Вразуми нас!
Дай Твоему образу воплотиться в каждом из нас, дай раскрыться в полной мере во Славу Твою!
Вразуми и не покидай!
Упрямство – это не добродетель.
Торонто, 2014 г.
ОДНОГО ПОЛЯ ЯГОДЫ
Читала твой рассказ, затаив дыхание. Боялась шелохнуться. Чтобы малейшим движением не нарушить, не спугнуть возникшую как будто из ничего, из обычнейших пустяков и трёпа, из сигаретного дымка и кофейного аромата, из колебаний воздуха нежно сотворившуюся гармонию. Читала так, словно и меня коснулась некая благодать. Читала — и видела. Была там. Таков этот рассказ. Всё. Не нужны никакие эпитеты.
ТО и ТАК.
Плюс бонус мне: ты сама в нём как в зеркале. В лучшем виде. Спасибо тебе!
Ты же знаешь мою въедливость: я могу разобрать и проанализировать каждую фразу, проследить сюжет и композицию, обмусолить любой образ и влезть ему в душу, даже если её нет, могу выявить истоки и устья, согласно самым паршивым образцам литературной критики, но зачем?
Сейчас главное — не мешать.
А пока что давай-ка спустимся с заоблачных высот.
Тебе сколько раз было говорено, что местоимения с частицами пишутся раздельно? А? Ты же сама прекрасно это знаешь. И я знаю, твёрдо знаю, что ты знаешь. Почему же ты продолжаешь писать загадочное «толи» вместо «то ли»? Неужели для правописания нужно вдохновение, наитие, милость божья? Стыд да и только. Надо написать редактору (издателю) и смиренно попросить исправить. Повторяю для особо продвинутых в гордыне натур: СМИРЕННО, а не изображая козью физиономию. По-ослиному вставать на дыбы тоже не рекомендуется. Это смешно.
Ладно. Каждому своё. Письма писать ты совсем не умеешь, не даются они тебе почему-то, хотя казалось бы… То-то и оно, что » бы»… А мне ничего не кажется. Так что попробую вмешаться и нижайше попросить исправить твою «толю-чмолю». Небось, корона не упадёт. Особенно при наличии отсутствия. Не по Сеньке шапка. И я не «Сенька», а любящая тебя, твой талант, твоя Светлана. Болезненно отношусь ко всему, что связано с тобой, с твоим творчеством.
АБЗАЦ
Гнев мой испарился по понятным причинам. Он, в сущности, не на тебя был направлен и не тобою вызван. Достали другие — срываешься на своих. Паскудная такая закономерность. Прости за вспыльчивость!
Досадные ошибки, описки, кривые согласования и прочие огрехи, — скажи, кто от них застрахован? Кто без греха?
Смотри, что я обнаружила. Бывают врождённые ошибки. Как болезни. Я, например, если себя не контролирую, то пишу слово «труженица» с двумя Н, этакий — через Д, и слово «искусство» почему-то всегда напрягает своим запоздалым двуэсьем. Пишу автоматом, а потом спохватываюсь. Может, и «толя» твоя такая?
Да, в том, в моём книжном веке, было по-другому. Если ты сомневаешься в написании, а словаря нет под рукой, открываешь книгу, находишь нужное слово и стопроцентно гарантирован, что в книге написано правильно. Там ошибок быть не могло. И вообще, само печатное слово лживым быть не могло. Забавно в твой век услышать такое, правда? Но так было, поверь мне!
В раннем детстве я видела у бабушки «святую книгу» с застёжками, тщательно обёрнутую в белоснежную тряпицу, тоже, наверное, «святую». Слово, так сказать, за семью печатями. Не каждый допущен, не для всякого откроется. Так и воспитывалось уважение к книге, к грамоте, которая далеко не всем была доступна. Помнишь выражение «грамотный человек»?
Сейчас так уже не говорят. Грамотность сделалась поголовной, приобрела повальный характер и сама стала себя изживать в эсэмэсках, в интернетовских сетях, в различных форумах и т.д. Писателей, кажется, стало больше читателей. Пишут все и резво публикуют сами себя на Фейсбуке, в Твиттере, в Одноклассниках и т.д. Всего не перечислить. Человеческая мысль сотворила настоящий переворот, создав виртуальный мир, глобальную сеть коммуникаций. Мы туда ринулись сломя голову и запутались в мировой паутине.
Пользование новейшими технологиями, разумеется, расширило человеческие возможности, но при всём при том кое-что стало теряться. Вошли в моду и стремительно распространились сокращения, упрощения, значки. Всё это сильно напоминает чуть ли не переход к пиктографическому письму. Ещё немного — и мы вернёмся с помощью модерновой науки и техники к наскальной живописи?
Симпатичные смайлики выражают простейшие эмоции. Эмоции присущи всему животному миру, человеку в том числе. Но мы же себя считаем разумными, полагаем, что именно разумом отличаемся от всего живого. Нам, а не кому-нибудь другому, дано Слово. Божественное, как говорят.
Пользуйтесь, выражайте думы свои при помощи уникального дара! Мыслите и обменивайтесь мыслями, знаниями, предположениями, догадками и разгадками. Для того и существует язык. Устный поначалу. А чтобы не получилось по пословице «Собака лает — ветер носит», чтобы точнее и без искажений передать опыт и знания, понадобилось умение записывать слова. Письменность. В ней языковыми средствами (орфография, грамматика, синтаксис) упорядочивается устное слово с его воробьиной повадкой упорхнуть. Записано пером — не вырубишь топором!
Можно придумать значок для слова мечта, например. Или болезнь. Мало ли что можно придумать! Но описать при помощи значков мечту или болезнь невозможно. Поставил «лайк», «галочку», «птичку» — и исчерпал на том свою индивидуальность? Выразил и себя, и вариантность многообразия жизни? Упростил до потери смысла?
Ты скажешь, а цифра и буква, они ведь тоже значки? — Разумеется, значки, только другого ряда. Осмысленного, имеющего восхитительные закономерности и обладающие индивидуальными свойствами. Вариацией десятка значков-цифр мы исчисляем любые количества. Буквами обозначаем звуки, из которых состоят слова. Букв тоже немного, зато разнообразных сочетаний — тьма. Используя всё те же буквы, записываем наши слова и создаём новые. Ищем оттенки и уточняем значение, формулируем мысли и описываем чувства… Слова собираются в предложения, которые так же как и слова, подчинены языковым правилам, и так оно всё продолжается: усложняясь, развиваясь, совершенствуясь…
Зачем вновь изобретать велосипед? Мы его получили в наследство. Зачем идти назад, изобретая особый «компьютерный» язык взамен человеческому?
Литература — от слова литера (буква). Буквами записывают слова. Язык систематизирует их по многочисленным признакам, следит за формой и порядком, выявляет закономерности правильного написания. Литература без языка не существует.
Язык имеет свои законы, с которыми невозможно не считаться. Только попробуй его обидеть! Он сразу же покажет пишущего с самой невыгодной стороны и никаких оправданий не примет. Что с того что мысли были неизбитые, сюжет лихо закручен, рассказанная история могла бы дух захватить и мир перевернуть (по мнению автора), — но не захватила и не перевернула: язык оскорбился и не допустил.
Не поладили между собой две равновеликие составляющие литературы ЧТО и КАК.
Пишущему хочется поскорее опубликоваться, он так уверен, что снёс яичко не простое, а золотое, что редактор — зануда и сволочь слепая, конъюнктурщик чёртов и всё в том же роде. Тупой тормоз, короче. Но «сволочь слепая» теряет зрение, прочитывая тонны текстов, «слепая сволочь» обязана быть в курсе литературных новинок и мировых новостей, должна иметь соответствующий багаж знаний и пополнять его неустанно, а главное, эта слепая курица или петух (пол не имеет значения) любит литературу до самозабвения, любит бескорыстно, совершенно ни на что не претендуя.
Вот, скажи мне, ты бы хотела быть литературным редактором? Я — точно нет. Ни за какие коврижки. Ты возразишь, напомнив, что я кое-что похожее делала. Да, делала. Несколько раз довольно удачно, но много, много раз это было зря потраченное время.
Со всей ответственностью скажу, что такая работа делается исключительно по любви, а не за деньги. Вижу, как ты смеёшься, вспомнив старый анекдот. Ну и смейся себе на здоровье!
Иногда очень хочется помочь, поддержать. Порой нужна лишь маленькая подсказка, легчайшее прикосновение, возможно, совет. «Мелочей» всегда набирается изрядно. Хорошо, когда слова твои падают на благодатную почву. Но чаще всего авторы самоуверенны и работать над текстом не желают. На просьбу внимательно перечитать собственную «пись» реагируют в штыки.
Перечитывать написанное трудно. Трудно возвращаться к пережитому, к тому, чем однажды переболел. Трудно, но «надо, Федя»! Как правило, первоначальная запись полна описок, грешит несогласованиями и пренебрежением к синтаксису. Надо работать над собственным текстом, но как же не хочется трудиться! Вот если бы та рыбка из того пруда сама себя вытащила…
К вопросу о правке. Никогда не забуду «Опус жызни» с «улучшыть, служыть, положыть». Тут уж ничем не поможешь, не объяснишь, почему так нельзя. Дело не в написании -ЖИ, -ШИ. Содержание соответствовало грамотности. О начитанности, что сопутствует общей культуре и той же самой грамотности, не следовало и заикаться. Юноша шёл напролом. Ну и что, что правило! Лично он их презирает. Всей кучей. Жанр «опуса» ему это позволяет! (Ты когда-то слышала о подобном жанре?) Ошибки пусть правит корректор или редактор. Ему без разницы. Поэт-патриот, как слышит так и пишет. Главное в патриоте — патриотизм. Пришёл, вот, принёс «Опус жызни», осчастливил родную литературу, жаждет признания и славы. Желательно мировой. Тесновато на родных просторах. Не хватает «жызненного» пространства. Чего мелочиться? Замахнуться — так на весь мир! Пусть знают наших!
Ох уж эти мне «патриоты», защитники родины! Малая родина, большая родина… Чем вам родной язык не угодил? За что вы с ним так обращаетесь? Он-то и есть наша самая настоящая родина. Вот и любите его. Изучайте, вглядывайтесь, вдумывайтесь.
Речи могут быть лживыми, язык — никогда. В нём история и география, в нём наша ментальность, наш характер, наше мировосприятие. Никакие хроники не расскажут о давно прошедших временах так правдиво и детально, как это сделает родной язык. Сделает объективно. Мы многое позабыли, иногда сознательно не желаем помнить, а язык хранит. Спросите! Задайте вопрос — и он поведает вам удивительные истории из своей жизни, а значит, из нашей. Всмотритесь в него — увидите себя!
Ты спрашиваешь, как я себя чувствую. Отвечаю: не беспокойся, пока я могу читать, чувствую себя хорошо. Раздумываю о -ЖИ, -ШИ пиши через И. Почему так? Что кроется под столь категоричным приказом? Неужели армейское «не рассуждать»? Начинаю искать, углубляюсь в фонетику и нахожу закономерность и целесообразность этого правила. На днях споткнулась о слово КОФЕ. Присмотрелась внимательней. Поначалу слово заупрямилось, замкнулось в себе, даже нагрубило: «Чего, мол, ко мне приставать и происхождением попрекать!» Но почувствовало, что к нему с добром, разговорилось и стало рассказывать о себе, о русском языке и о его законах, о национальном характере так, что я просто диву далась. Сейчас не до того. Потом перескажу тебе, на досуге.
Кстати, кого ты сейчас читаешь? Наших или переводы? Мне недавно порекомендовали книгу «Колосья под серпом твоим» белорусского писателя Владимира Семёновича Короткевича (1930-1984). Прочитала с восторгом и упоением! Конечно, в переводе. Языки родственные, но читать по-белорусски не умею. Ухо различает звенящую фонетику белорусского. Даже из фонетики можно кое-что узнать о народе и природных условиях страны. Знать бы язык! Самый хороший перевод уступает оригиналу. В роман влюбилась с первого слова. Как получилось, что я не пропустила такого большого писателя, — ума не приложу. Но об этом отдельно. А сейчас мне стыдно своего невежества.
Пока могу читать и думать на своём языке — я в порядке. Мне физически больно, когда пишущие люди пренебрежительно относятся к грамматике, к синтаксису, когда в спешке и суете затаптывают золотые россыпи родного языка. Язык — единственный инструмент писателя. Им надо владеть. Не любить его просто нельзя!
Когда-то в редакциях газет и журналов была штатная должность корректора. Хороший корректор ценился на вес золота. Сейчас, насколько я знаю, в электронных изданиях нет ни редакций, ни корректоров. По сути, всю работу проделывает один человек — редактор.
Недавно моё внимание привлекла публикация в электронном журнале. Я написала письмо редактору с просьбой личного характера. И мне ответили. Вот тебе цитата из письма.
«Ещё Вы меня сильно удивили насчёт запятых у автора — пусть, мол, исправит. Вы что, так и думаете, что авторы всё правят и пишут грамотно? Я сижу часами, в лучшем случае, а часто днями над текстами, иногда неделями переписываюсь, уточняю и правлю без конца. Тяжело с длинными текстами: исправляю в одном тексте не сотни, а тысячи знаков, слов, выражений, не говоря об исправлении стиля и переделке фраз, сокращений, добавлений, справок об именах и событиях, фотографий из ВИКИ и др. источников, исправляю фактические ошибки…
Но есть и техническая правка — лишние и недостающие пробелы, например. Таких тоже сотни всегда…
С этим материалом, при общей грамотности автора, тоже очень много было работы по технической правке, сокращению текста с удалением сильных отклонений от темы и ненужных экскурсов в десятки других тем, между прочим…»
Электронный журнал, редактируемый этим человеком, — издание солидное, существующее около двадцати лет. Профиль — широкий, включающий культуру и общество, образование, историю, науку и технику и т.д. Это тебе не «Опус жызни».
Стремление охватить, насколько возможно, и осветить, и привлечь читательское внимание, держать своего читателя (свои читатели есть у каждого стоящего издания) в курсе событий, научных открытий, новинок литературы, работа с авторами, — вот неполный перечень деятельности редактора. Деятельность эту можно назвать малоупотребительным в наши дни словом просветительство. Надо бы написать с большой буквы. Оно того заслуживает. Просветительство.
Профессор, доктор филологических наук, — редактор, о котором я говорю, нашёл время ознакомиться с письмом частного порядка и детально ответил на него, несмотря на загруженность. К счастью, он не один такой.
Уверена: твой редактор — той же породы. Мне было любопытно, я просмотрела список авторов журнала, где опубликован твой рассказ, нашла среди них знакомые имена и поняла, что ты попала в достойное общество, в хорошие руки.
Если представится случай, кланяйся редактору от меня! И не обижай его! Не загружай лишней работой. У литературных редакторов дел и без того хватает. Трудятся, не жалея живота своего. Не обращают внимания на болезни глаз, колиты, артриты и прочие геморрои, сопутствующие профессии. Вроде бы самые обыкновенные люди как ты да я, они всё-таки лучше нас. Совершить одноразовый подвиг в благородном порыве куда как легче, чем терпеливо и упорно работать ежедневно, самоотверженно служа культуре и искусству. Какая уж тут корысть! Жизнь их похожа на подвижничество.
Увы! Я не соответствую по характеру (вспыльчива и нетерпелива) и ещё по некоторым причинам для подвижнической миссии. Я бы не смогла работать редактором, что не мешает мне искренне восхищаться этими людьми. И когда тебе придётся (конечно, придётся) обращаться в редакции литературных изданий и издательств, вспомни, пожалуйста, об этом безобразно длинном письме. И ты сразу же найдёшь верный тон.
Или же лучше вот что: пиши так, как ты бы писала мне. Как ты пишешь близкому человеку. Открыто, искренне, доверчиво. Не сомневайся: тебя поймут и оценят правильно.
А ты пока пиши. Себе и мне (если найдёшь время).
В том, что ты пишешь, я всё равно нахожу мне адресованные строки.
Пиши, ягодка моя! Все мы — одного поля ягоды. Имя ему — литература.
Пиши! Бог в помощь!
Светлана Лось
Торонто, 2017 год.
Светлана, мой рассказ «Чужое счастье» размещен полностью. Перед этим был сокращенный вариант.