х х х
После пятидесяти лет
так страшно выходить из дома:
все больше с каждым годом нет
на свете близких и знакомых.
Зияющая пустота
в толпе становится всевластной, –
как будто навсегда отстал
от жизни, прошлой и прекрасной.
Вдруг, обознавшись, крикнешь вслед –
никто на крик не обернется…
Их нет, их больше с нами нет!
Никто оттуда не вернется.
Так в хронике минувших дней:
по прошлому блуждают тени,
а зрители – на стороне,
полны печальных потрясений.
х х х
У костра так вечер нескончаем,
так печален треск горящих сучьев, –
что звезда далекая отчаянно,
запоздало шлет заветный лучик.
Ах, звезда – слеза заиндевелая! –
где была? что ж запоздала с милостью?
что с лучом заветным я поделаю,
если сад на грани зимней стылости?
если вечер нескончаемо долог,
треск горящих сучьев так печален?..
Завернувшись в облако, как в полог,
смотрит осень грустными очами.
х х х
Безветренно. Безоблачно. Бессонно.
Омыто лунным светом – осияно!
Кудесник-соловей рыдает соло
в сирени, осиянной и обманной.
Изменчиво и призрачно. Прозрачно.
И наяву – и так неуловимо…
Кудесник-соловей в сирени плачет
от счастья обольщения любимой.
Омыто, осияно лунным светом, –
в немыслимом, волшебном преломленье…
Кудесник-соловей рыдает где-то
в ином, недосягаемом измеренье.
х х х
По лужам бьют наотмашь капли,
кустами протекает дрожь.
Охваченная мокрым платьем,
ты молча в сумерках идешь.
Лишь дождь – ни оклика, ни звука
шин запоздалого такси, –
никто не выйдет – взять за руку,
любви и счастья попросить.
А ты готова, ты раскрылась
навстречу призрачной любви, –
и платье туго облепилось,
как чешуя, тебя обвив.
Тебе мерещатся виденья,
и груди туго налились, –
как жаждешь ты прикосновенья –
ключа в заоблачную жизнь!
Не торопись: тот ключ обманен!
Пойдешь когда-нибудь назад, –
и счастье станет наказаньем,
любовь – обителью утрат.
х х х
Ты сказала: если бы я знала!
Я ответил: если бы я знал! –
что любовь – как поезд от вокзала,
что любовь – от поезда вокзал;
что глаза совсем не означают,
что слова отнюдь не говорят.
Ты сказала: если бы сначала!
Я ответил: сколько раз подряд?
Ведь игра уже не понарошку:
кровь у губ, и слезы на глазах.
Ты сказала: как любила в прошлом!
Я ответил: сколько лет назад?!
х х х
Я подстригаю газоны,
бегаю за одуванчиками.
Этой весной резонно
мне оставаться мальчиком.
Зрелость меня покинула
с заморозками полночными.
Этой весной под Киевом
молодость мне напророчили.
Цветом полны черешневым
сад и душа крылатая.
Этой весной я нежным
буду, как был когда-то.
Стану любить и маяться
невыразимым счастьем,
за одуванчиком майским,
словно мальчишка, мчаться.
И без того в душе я
точно и не жил вовсе,
точно не знал крушения
с именем горьким «осень».
х х х
Звонки потеряны в пространстве,
напрасен зуммер телефона.
Ты вся в порыве диких странствий,
вне зоны доступа, вне зоны.
Ты вся ушла в былые чувства,
оставленные где-то в прошлом, –
вне зоны доступа кочуешь,
вся на свободе, всею кожей.
И благосклонны вновь созвездья,
и бабье лето – соучастник…
И мелочной, но верной местью
отключен телефон от счастья.
В кафе
Ты укроешься от дождя.
Чашка кофе и сигарета…
Станут капли стекать с плаща,
и не будет дневного света.
И в аквариуме свеча
будет плыть, как слеза в ресницах.
Ты поверишь ей сгоряча:
в дождь так хлопотно веселиться!
Станет странно играть вода,
рыбки выплывут на мерцанье.
Ты укроешься навсегда
в этом неосвещенном здании.
Будет горек табачный дым,
и в остатках кофейной гущи
вдруг погаснет осколок звезды,
никуда уже не зовущий.
Ветер
Мартовский сиплый ветер
гонит по саду ветви, –
снова на этом свете
ветер за все в ответе.
Или нагонит тучи,
брызнет дождем со снегом,
или, весной научен,
высветлит синью небо.
Гулко сыграет в трубах
реквием – иль, напротив,
флейтой, влюбленной в губы,
вдруг зазвучит в гавоте.
Или, бродяга давний,
шляться пойдет по крышам –
горький, исповедальный:
может быть, кто услышит?
Или затихнет к ночи,
не отыскав участья, –
очень ранимый, очень,
ветреный лишь отчасти.
х х х
Оса таилась в винограде,
яд – в обаятельной улыбке,
таился умысел в награде,
волна таилась в ряби зыбкой,
расщелина в снегу таилась,
в любви – обман и расставанье,
в суровости таилась милость,
во сне таилось предсказанье,
таилась жизнь за гранью смерти,
таилась смерть в секунде каждой,
письмо – в надорванном конверте,
в письме – кораблик мой бумажный,
в ручье – моря и океаны,
а в них – душа моя таилась,
в душе, томительно и странно, –
все то, что в жизни мне судилось.
Одно – в другом. Сокрыто тайной,
что до поры таится подле.
Оса ужалила случайно –
должно быть, злилась к непогоде.
х х х
Очки на нос – для чтения,
но выше стекол – небо,
и я гляжу с почтением
в чарующую небыль, –
туда, где свет за крышами
тускнеет, жухнет, гаснет,
где ангелы на крылышках
день провожают ясный,
где село красно солнышко
в сиянии беспечном,
где выпита до донышка
днем уходящим вечность.